Тверской князь задумался.
– А что, боярин Семен, не послать ли в Коломну гонца, да не отписать Василию, что Тверь, коли чего, завсегда готова принять его с семейством.
– Воистино, княже, в заповеди Господней сказано: блаженны милостивые, ибо они помилованы будут…
Вильно открылся мрачным королевским замком на утесе, рекой и долиной, костелом и улицами, домами каменными, обвитыми плющом вечнозеленым, площадью торговой, лавками.
Люд на приезжих внимания не обратил, привыкли к разным посольствам, гостям к князю великому наезжавшим.
Тверской князь остановился у железных ворот гостевого двухъярусного дома. Пока гридни разгружали телегу, Борис поднялся в отведенную ему небольшую комнату с маленьким зарешеченным оконцем и оттого полутемную, мрачную.
Гридни внесли ковер, раскатали, следом втащили походный стол и два плетеных креслица.
Князь сказал дворецкому:
– Станем правды искать, боярин Семен.
– Искать правды у сильного, надобно самим сильным быть. Мы же за защитой явились.
– Ноне силы просить, завтра силой на силу ответим, – прервал дворецкого тверской князь.
Дворецкий криво усмехнулся в бороду:
– Дай Бог, нашему козлу серого забодать.
Борис Александрович будто не расслышал дворецкого, бросил:
– Вели, боярин Семен, поминки в чулан отнести, а гридням шатер во дворе ставить. Чую, не на один месяц приехали.
– В Литву, ровно в Орду, ездим, – промолвил дворецкий, – только что дань не возим. Да ляхи и литва у нас эвон какие куски земельные отхватили, да еще и озоруют над нашим людом. Ты уж, княже, с Казимиром пожестче. Пусть чует, с нами надобно считаться, свою воинственность уймут, не озлят нас, мы ведь на зло злом ответим…
В те дни великий князь литовский Казимир в Варшаве на сейме Речи Посполитой заседал. Узнав о приезде в Вильно тверского князя Бориса, усмехнулся:
– Адам, – сказал он маршалку Глинскому, – князь тверской явился с жалобой на литовский набег, но что поделаешь, я не волен перечить вольностям литовцев.
Маршалок Глинский, из рода князей русских, что под Литвой оказались, ответил:
– Але князю Борису неведомо, что и за Смоленском земли наши. – И голову вскинул.
А был тот маршалок предком еще не родившейся княгини Елены Глинской, чья судьба вознесет ее в жены будущему первому русскому великому князю Василию Третьему.
И сызнова покинули Литву, не дождавшись Казимира. Борис, раздосадованный нежеланием встречи с ним литовского великого князя, сказал Холмскому:
– До поры сильна Литва, но и наш час пробьет.
А сейчас воротимся в Тверь. Да и за Москву тревожно мне, княжатам галичским не верю. Они за великое княжение и отца родного не пощадят. Не сотворили бы они какого зла Василию. А ведь брат он им двоюродный.
Холмский с великим князем Борисом в согласии, нечего сидеть в Вильно, надобно в обратный путь, пока дорога устоялась и накатана. А когда развезет, попробуй добираться, жди выгрева. Слава Богу, князь и сам понял, что попусту время теряем.
Возвращались, еще реки не вскрылись, но уже пахнуло первым теплом. Всю дорогу тверской князь был молчалив. Понимал, напрасно надеялся, что Казимир будет уступчив и они найдут общий язык. Но литовский князь, верно, как и Витовт, считал удельную Русь неспособной к сопротивлению.
Видно поняв, чем Борис озабочен, Холмский сказал:
– Ты, княже, ноне и порассуди, как Твери жить.
Зиму Борис недолюбливал с далекого детства. Ему нравилась морозная снежная зима, но когда за окнами хором выла метель, ему чудилась волчья стая.
В раннем детстве он с отцом, великим князем Александром, ехал из Новгорода. Их поезд долго преследовали волки.
Когда колымага катила вдоль леса, Борис видел этих серых хищников. Издалека ему казалось, что это большие собаки трусят за поездом. Когда они оказались слишком близко, кони ржали тревожно и дружина криком и свистами отгоняла их.
Князь Александр клал руку на плечо сына, говорил спокойно:
– Волков не страшись, Борис. Случается, человек страшнее волка. А до нас волки не достанут, с нами гридни.
Став великим князем, Борис, когда случались метели, по старым обычаям велел бить в колокол, и путники знали, пристанище близко.
В непогоду тверской князь редко покидал Тверь, но коли такое случалось, он пережидал метель там, где она его заставала.
В тот год он ворочался из Кашина и, ночуя в деревне в крестьянской избе, был разбужен воем ветра, его резкими порывами. Князь выглянул из избы. Пурга закрыла все небо, поле и лес.
Борис велел сопровождавшим его дружинникам переждать метель в деревне. Днем у великого князя был разговор с хозяином избы, мужиком в летах, по прозвищу Дударь.
Они сидели у печи на лавках. Князь смотрел, как ловко хозяин шорничает, ремонтирует сбрую.
– Скажи, Дударь, отчего у тебя прозвище такое? – спросил Борис.
Хозяин улыбнулся в бороду. Проткнув ремень шилом, ответил:
– Я когда стадо пас, на свирели играл. А ты вот ответь, княже, долго ли Твери и Москве противостоять друг другу?
Борис задумался, что сказать смерду?
– Откуда такая мысль, Дударь? Аль Тверь Москве недруг?
Мужик поглядел на князя с хитринкой.
– Может, и не так, княже, по скудоумию речь моя.
Борис крутнул головой, хмыкнул.
– Да уж и не совсем по скудоумию. Что ответить те, мужик, не ведаю. Одно и знаю, во вред это противостояние земле русской. А когда конец всему этому, только Богу вестимо…
Дрова в печи перегорели. Дударь поднялся, сутулясь выбрался во двор и вскоре вернулся с охапкой поленьев. Не торопясь, подложил в печь, и вскоре они полыхали ярким пламенем.
Тверской князь глядел на огонь задумчиво. Наконец промолвил:
– Так и жизнь человека, то разгорится, то гаснет. А настает час, и потухает огонь в душе человеческой. Совсем погаснет…
– А метель вроде гаснет. Ветер меняется, – сказал Дударь. – Низовой подул. Думаю, уймется к утру непогода.
Надумав слать грамоту в Коломну, тверской князь совет держал. Не на Думе, а с боярином Холмским один на один беседовали. Борис говорил:
– Я, Михайло, и решил уже, ежли князь Юрий изгонит Василия из Коломны, принять его в Твери. В том и боярин Семен поддерживает. – Князь Борис смотрел на Холмского вопрошающе. – Решил так, а ноне сомнение берет. Галичане на меня взъярятся. И князь Юрий обиды на меня затаит.
У Холмского будто ответ готов, враз ответил:
– А ты, княже, о том, что галичане помыслят, не думай. И решение твое верное, шли гонца в Коломну. Чую, галичские княжата, Шемяка и Косой, еще перегрызутся меж собой. Тогда и Василия черед настанет. Не все московские бояре руку Юрия приняли, а Василия оттолкнули. Тебе княже с Василием заодно быть, в одной упряжи ходить, да не считаться, кто в коренниках, кто в пристяжных, едину лямку тянуть, едину Русь собирать. В том ты в Литве будучи убедился.
Они вышли из собора, продолжая разговор, спустились с паперти, приостановились.
– Однако, мороз еще давит, – потер руки Холмский.
– Дави, не дави, а на весну потянуло. Я, воевода Михайло, совет твой выслушал, однако еще подумаю.
– Не мое слово решающее, княже, твое.
Борис кивнул:
– А может, и у Думы совета испрошу.
Глава 11
Весны ждали, а она задерживалась. Морозы отступали медленно, казалось, им конца не будет.
А когда вдруг настало тепло и растаял снег, зажурчали ручьи по тверским бревенчатым мостовым, обновились воды в Твериче и Волге, а леса, в обилии выросшие по всей русской земле, встряхнулись ото сна, ожили.
Князь Борис, едва Волга очистилась, на первую весеннюю тоню выбрался, где его уже дожидался Любомир с рыбаками. Однако не успели первую сеть снять, как появился оружничий с известием необычным, заехал в Тверь из Москвы князь Юрий Дмитриевич.
Борис тут же поспешил домой. Пока добирался, все думал, что заставило Юрия в Твери объявиться?
Встретились в гриднице, обнялись. Борис о дороге справился, велел баню истопить. Долго сидели в трапезной, говорил больше Юрий. Тверской князь понял, с обидами приехал московский князь. Ждал, на кого Юрий Дмитриевич жаловаться будет. А он не заставил ждать.
– Ты, князь Борис, поди удивился, когда узнал о моем приезде?
Тверской князь хотел сказать, что Юрий совсем поседел, осунулся, но тот все о своих печалях говорил:
– В Галич еду я, Борис, а к те завернул душу излить. Сел я на великое княжение в Москве, а ноне задумался. А надо ли было Василия изгонять? Теперь зрю, зло ждет Русь, коли князьями московскими сядут сыновья мои Шемяка, либо Косой, души их шерстью поросли, злобой они дышат, зло сердца их источают.
Борис слушал, не перебивал. Не пустые слова князя. Но вот замолчал Юрий Дмитриевич, испил глоток пива, долго глядел на оконце, пока снова не заговорил.
– Больно признаваться мне, но хочу душу свою облегчить. Как нынче перед Господом стоять буду. Отправляясь в Галич, боярина Старкова в Коломну послал, просил Василия на стол московский воротиться, а я останусь галичско-звенигородским князем…
Выговорился Юрий, замолчал. Борис сказал:
– А может, князь Юрий Дмитриевич, надобно было волю покойного Василия Дмитриевича признать? Сразу с духовной его согласиться?
– Бес попутал, Борис, бес. Ноне гляжу на сыновей своих и думаю, ужли детям моим алчность разум затмила?..
Они еще долго сидели в трапезной. Выговорился Юрий, тверской князь вопросами его не одолевал. Время к полуночи повернуло. Борис поднялся:
– Дорога у тя, Юрий Дмитриевич, дальняя и подъем ранний, пора и на покой.
В опочивальне тверской князь сказывал жене:
– Слушал я, Настена, князя Юрия, и жалость в меня закралась. Видно, немалую обиду Косой и Шемяка причинили отцу.
Нахмурила брови княгиня:
– Жалостлив ты, князь. А я Юрию Дмитриевичу и сыновьям его веры не даю. Чую, еще замахнутся они на московское великое княжение.