И уже вознамерились эти бояре послами в Звенигород ехать, звать на великое княжение Юрия. Говорили:
– Молодо – зелено. Пущай Василий поумнеет.
Может, и отправилось бы такое посольство в Звенигород, да весть тревожная опередила: скончался под Ростовом князь Юрий и не оставил духовной, кому из сыновей в Звенигороде сидеть.
Съехались удельные князья московские на Думу, сидели, седыми головами долго покачивали. Наконец князь Ряполовский голос подал:
– Коли князь Юрий сам уступил место Василию, племяннику своему, так пусть он и остается великим князем московским…
Казалось бы, и успокоиться смуте, да вдовствующая княгиня не унималась, злыми словами покойного Юрия Дмитриевича поминала. Говорила:
– Все власти алкал, а о конце жизни не помыслил и смерть принял без покаяния и духовной.
Зазвала как-то Федора Оболенского, принялась обхаживать:
– Ты, Федор, сказывал, Василия в обиду не дашь.
– Сказывал, мать Софья.
– Коли было такое, так и подай голос на Думе, чтобы Звенигородский удел великий князь Василий на себя принял. Все-то так, да что иные князья удельные московские скажут? Ведь бедны они.
– Экой ты, Федор, на память забывчив. А упомни, как тя Юрий бесчестил?
– Было такое.
– Вот ты и подай голос.
– Рад бы я, да возропщет Дума.
– Тугодум ты, Федька, – фыркнула Софья Витовтовна, – пора власть московскую крепить.
А в первый же приход к ней сына заявила решительно:
– Как съедутся бояре на Думу, объяви, что на великое княжение берешь удел Звенигородский.
Однако, как ни уважал Василий мать, как ни побаивался ее властного голоса, боярам на Думе не объявил своего решения.
А на Думе Василий Косой заявил, что хоть и нет духовной князя Юрия, он, сын его, наследует Звенигородское княжество, а на Московское княжество сядет второй сын Юрия Дмитриевича – Дмитрий Шемяка.
Глава 17
От рубежа княжества Тверского с Ростовским удельным княжеством гнал коня оружничий Гавря в Тверь. Передыхал редко, коня менял на почтовых ямах, введенных еще татарами.
Ничего дурного о князе Юрии не слыхивал, а вот теперь везет весть печальную.
Спешит Гавря, чтобы уведомить тверского князя Бориса Александровича.
Пустынная дорога, редкая телега покажется. Иногда увидит оружничий деревню, чаще однодворку, редкого человека в ней. Всего раз и заночевал Гавря в такой деревне. Спал не в избе, на сеновале лег. Сено свежее, душистое, по лугу кошенное.
Лежит оружничий, не спит, вдыхает запах разнотравья.
Вспомнились Гавре мальчишеские годы, когда спал на привяленной траве и сон был крепкий. Особенно предрассветный.
Пробуждался на заре, умывался ключевой водой и выгонял коз на пастбище. А еды всего и было если корочка хлебная.
Но то было давно, еще жили мать и отец, изба была и навес…
Пробудился оружничий на заре, коня подседлал и в путь. Чем ближе к Твери, чаще поселения, дороги люднее. На взгорочке увидел церковку-часовню, а вокруг заросли кустарника.
Таких церквей в Твери множество. Их рубят в неделю-другую. Бревенчатые, с редкими прихожанами. Даже по церковным праздникам они пустуют, люд тверской все больше в собор каменный ходит.
Гавря вдруг вспомнил, что владыка Вассиан с прошлого года с первосвятителем московской митрополии находятся в Царьграде у патриарха. И первосвятитель Иона вернется посвященным патриархом в митрополиты московские.
По всему, к будущей весне прибудет в Тверь и епископ Вассиан. Оружничий с нетерпением ждет этого часа. В редкие дни Гавря исповедуется у владыки. Чаще это бывает, когда Вассиан принимал исповедь у княжеской семьи…
Издалека завиделись тверские строения, собор, терема за стенами крепостными и Кремник.
Радостно забилось сердце у оружничего, там, в его хоромах, ждет Гаврю жена Алена и сын Борис.
Хмурясь, слушал Борис оружничего. О неприязни звенигородского князя к Василию тверской князь знал, но ему было известно и об обидах, нанесенных Юрию его сыновьями. И потому Юрий Дмитриевич вернул племяннику великое княжение московское. Об этом он говорил Борису в бытность свою в Твери.
Но почему он выступил с дружиной помочь Шемяке и Косому? Хотя, почему помогать? А может, звенигородский князь шел урезонить сыновей. Унять тлеющую смуту, да в дороге и явилась к нему смерть…
Отправив оружничего отдыхать, Борис ходил по палате, рассуждал сам с собой. В одном он убежден, страсти в княжестве Московском обострятся. Шемяка и Косой потребуют на себя княжество Звенигородское и станут угрожать Василию войной.
А что хуже всего, их сторону держит Иван Можайский.
В голове Бориса вдруг мелькнула шальная мысль. А что, если помочь Василию в борьбе с галичанами, а за эту услугу запросить городок Волок на Ламе. Тем паче городок этот у княжества Московского на отшибе, к Твери больше льнет.
Усмехнулся Борис Александрович, шальная мысль, бредовая. Волоколамск – городок, какой еще князю Дмитрию достался, а от него к Василию Дмитриевичу перешел.
И снова та же дилемма одолевает: ежели не Василию, так ужли Шемяке и Косому? Познав их, Борис убедился, страшны эти княжата галичские.
В тот вечер тверской князь так и остался в неведении, будто на распутье Тверь очутилась.
Дворецкого Семена гридин озадачил. Вчерашнего дня явился он из вотчины боярина Осипа Дрогобужского с вестью неприятной, через княжество Тверское едет можайский князь Иван, то ли проездом, то ли в Тверь завернет.
Не любит боярин Семен этого князька, зловреден он и на Бориса дурно влияет, все Тверь на Москву подбивает.
Дворецкий знает, что можайца и великая княгиня Анастасия не честит. Надобно об Иване сказать княгине, думает боярин.
Он медленно поднимается по высоким ступеням княжьих хором, продолжая думать, что вот и оружничий привез известие не из радостных, на княжество Звенигородское посягнул Косой Васька, а на Московское Шемяка зарится. Нет Московскому княжеству покоя.
К удивлению князя Бориса, княгиня Анастасия никак не может смириться, что Москва над Тверью вознеслась. А ведь он, дворецкий, и князь Холмский убеждали Бориса, что только заедино Москва и Тверь землю русскую поднимут, и от Орды, и от Литвы оборонят. Уж как иноземцы исполчаются, как рады они Русь на клочья изорвать, народы, ее населяющие, данью многотрудной обложить.
Задержавшись на верхней ступени крыльца, боярин посмотрел, как суетятся люди на скотном дворе, коней выводят на водопой, закладывают в ясли сено. Вскользь взглянул, как у поварни топчется нищенка с клюкой в руке. Издавна юродивые и нищие – божьи люди на Руси, гости желанные в княжеских ли, боярских хоромах, в избе крестьянской, в домишке мастерового.
Толкнув дверь, дворецкий прошел по палатам, на ходу покрикивая на девок, прибиравших в хоромах. Остановился, прикрикнул, эко, безрукие, ковер, разбросанный по полу, неумело скатывают, прежде чем во двор вынести.
Увидел горничную княгини, спросил:
– Глафира, проснулась ли великая княгиня?
Услышав, что Анастасия уже в своей горнице, дворецкий направился на ее половину…
К полудню княгиня появилась в большой палате князя. Заслышав шаги, Борис резко повернулся. Заметив в ее лице озабоченность, спросил:
– Чем встревожена, Настена?
Подойдя к креслу, в каком восседал Борис, Анастасия сказала:
– Аль те, князь, неведомо, что в наших тверских землях объявился князь можайский?
– Что из того, Настена?
– Не желаю видеть его в Твери.
– Настена, – повысил голос Борис, – княгини ли дело судить, где принимать князя можайского. Не много ли себе дозволяешь, Настена!
– Нет, княже, вижу, в трясину тя можайский князь тянет. И коли ты, великий князь, место ему не укажешь, то я, твоя жена, управу на него сыщу…
Верстах в десяти от Твери, где Волга-река делает излучину, а молодой ельник разросся в лесок, отроки поставили княжий шатер. На огромном костре варили сома, рубленного на куски, жарили мясо вепря и оленину. Из Твери привезли бочонки пива хмельного, охлаждали в ключевой воде.
А за столом в шатре сидели тесно бояре тверские и можайские, какие с князем Иваном в поход ходили.
Великий князь тверской в торце стола место занимал, слушал сидевшего рядом князя Ивана. Тот рассказывал, как побили князя Василия и тот бежал в Москву. В речь можайца воевода Холмский вмешался:
– А поведай-ка, князь Иван, как галичские князья княжество Звенигородское делят и почто вы все на великого князя московского как псы лютые накинулись?
Можайский князь на Холмского покосился:
– Мне ль не ведомо, что ты, воевода Михайло, за московца радеешь, а стоит ли? Тверскому князю с московским не в дружбе быть, а недругами.
Тут за столом бояре загудели:
– Доколь брани, пора миром рядиться, неустройства наши нам во вред…
До поздних сумерек ели и пили бояре, все судили, кто в распрях повинен.
Домой в Тверь великий князь воротился за полночь. Княгиня Анастасия ждала его. Борис Александрович был пасмурным. Сказал, сокрушаясь:
– Ох, Настена, не уймутся галичане и можаец. Чую, многие беды от них произойдут, кровавый след от них по Руси потянется…
Той ночью тверского князя одолела бессонница. Все разговор с можайским князем покоя не давал. Ядом гремучим уста Ивана изрыгались. Отчего такая лютая ненависть к Василию? Злоба неуемная очи застила.
Можаец к разуму князя тверского взывал, напомнил, как в давние времена хан люто казнил князя Михайлу. Тогда тверской князь по облыжью смерть принял.
Борис подумал, однако можайскому князю ничего не сказал. А надо бы не травить душу обидами прежними, а сообща примирения искать.
На бревенчатых стенах Твери, на угловых башнях караульные голоса подали:
– Тве-ерь!
И откликнулась им уличная сторожа, забили в колотушки, отгоняя лихой, разбойный люд.
Опустив ноги на шерстяной ковер, Борис подошел к зарешеченному оконцу. На сером небе высилась громада собора. Храм, помнивший тех, кто первыми начинали борьбу, кого разум свободы поднимал на сопротивление ордынцам: князья тверские Александр, Михаил. А Дмитрий, князь Донской, это уже позже…