За теменью зарешеченного оконца рвал порывистый ветер, стучал в стекольца.
– Взялась непогода, – прислушался дворецкий. – До Андрея Первозванного не уймется. В такую пору не доведи в поле очутиться, заплутаешь и смерть примешь.
Князь Борис поднялся:
– Разъезжайтесь по домам, бояре, от Думы совет услышим.
Остаток ночи Борис проговорил с княгиней тверской Анастасией. И вспомнил, как в школьные лета учитель, дьяк Нафанаил, на уроке истории рассказывал: древние греки, одержав победу над огромным войском врага, ослепили всех пленных и, дав им одного поводыря, велели устрашать тех, кто окажет им сопротивление.
– На крови власть держится еще издревне, – сказала княгиня. – Так гунны Аттилы и ордынцы Батыя вели себя.
– Не совсем права ты, Анастасия. Мир не на крови строится и красится, а трудом человека.
– Я согласна с тобой, князь Борис, но откуда в человеке злобствования?
– От алчности непомерной, стремления к господству. Память наша не устарела. Не она ли подсказывает нам, какими путями крались к вершинам власти ханы? А разве, Настена, имя Тимура, Тамерлана, Железного Хромца тебе ничего не говорит? А я помню, как великий князь московский Василий Дмитриевич дорогу ему пытался заступить. Да, на счастье, Тимур землю нашу русскую разоренную увидел и увел свое войско назад в Самарканд.
– Но Шемяка не Тамерлан.
– Истину сказала, Настена. Видела ли ты, княгиня, волчью стаю, когда она берет крупного зверя? Рвет мясо кровавое? А шакалы, они издалека зрят и к остаткам волчьего пиршества тайком крадутся, чтоб хоть остатки схватить. Так и Шемяка, что тот шакал.
В оконце свет забрезжил, и, кажется, ветер начал стихать.
– Ну вот, княгинюшка, мы с тобой и ночь скоротали, а ответ на вопрос, какую помощь князю Василию оказать, так и не нашли.
Из Москвы, какие таясь, какие открыто, потянулись обозами бояре. Ехали поездами малыми в несколько саней и все больше на Тверь путь держали.
Перебрался в Тверь и Федор Басенок, княжий любимец. Борис всех переметов московских приютил, на кормление земель выделил.
На престольный праздник созвал их тверской князь, потчевал обильно, словами добрыми успокаивал. Тогда поднялся Федор, повел взглядом по застолью, на князе Борисе остановился:
– Спасибо те, князь тверской, что не попрекнул нас, что Москву Шемяке отдали. Но я, боярин Федор Басенок, в Твери не задержусь и не склонюсь, не присягну вору Шемяке. Люто казнил он князя нашего Василия Васильевича, да не хотел тот вор знать, что осталось у князя Василия много бояр в Москве и иных городах слуг верных. Встанем мы в его защиту, как братья Ряполовские и князь Иван Стрига-Оболенский. Вернутся из Литвы князья Василий Ярославич Серпуховской да Семен Оболенский. За нас и первосвятитель Иона. Там, в Москве, глас его раздается. Все мы сойдемся в Костроме и заедино встанем на Шемяку.
И не сводя глаз с тверского князя, закончил:
– За приют твой и ласку кланяюсь тебе низко, князь Борис.
И покинул палату.
Известно, что мудрость, как и разум, дарованы человеку Богом. Восток – родина мудрости и цивилизации. На Востоке родилась и книга жизни, книга Мудрости.
Восток породил и свод законов кочевых народов, Яссу. Авторство ее отдают великому предводителю татаро-монгол Чингису.
Орды хана Чингиса медленно двигались на запад. Перевалив через Каменный Пояс, татаро-монголы покорили Русь.
Два века копили русичи силу для освобождения. Но русская земля требовала встряхнуться и сбросить польско-литовское засилье. Эвон, Польша и Литва к самой Москве уже подобрались.
Князь тверской Борис водил ополчение на Литву. Он говорил своим воеводам, Руси единиться надобно. Чтоб за Тверью Москва пошла. Но московские князья не хотели видеть тверского князя великим. А с той поры, когда Шемяка на стол московский уселся и бесчинства принялся творить, совсем Тверь от Москвы отдалилась.
День выдался хмурым, и, казалось, небо срослось с землей. Лес и поле обложили тяжелые тучи. Они зависли недвижимо.
Оружничий Гавря скакал, торопился. До Твери оставалось верст двадцать, как сорвались первые хлопья крупные, а вскоре снег встал стеной. В такую пору человек теряет в степи ориентир и начинает плутать, не ведая, куда идет.
Непогода обещала быть затяжной, и Гавре ничего не оставалось делать, как отыскать укрытие под разлапистой елью. Он привязал коня, а сам, усевшись поудобней, намерился переждать снегопад. Одного и опасался оружничий, чтоб снег не завалил его и коня.
Гавря не думал, что ему грозит смерть от холода, на нем короткий тулуп, лисья шапка-треух и крепко сбитые толстые катанки.
Оружничий поднялся, срубил саблей несколько еловых лап, огородил свое место и снова полез в заслон.
Умостившись, Гавря принялся размышлять. Он возвращался от князя Андрея, и первая его мысль была о Нюшке. Неудачно сложилась ее жизнь. Как и в тот раз жаловалась она на судьбу. Но что мог поделать Гавря?..
Снег все валил и валил, и оружничий подумал, если к утру не прекратится, то его занесет непременно.
Мысль перекинулась к недавнему приезду в Тверь гонца от московского князя Василия, когда Гавря узнал, что Шемяка коварно схватил московского князя и ослепил. Увезли его в Углич, где он и поныне находится.
Вспомнил оружничий, как отстраивали Москву после ордынского набега, рубили избы. А сейчас в Твери он, Гавря, живет в своем доме с женой Аленой и сыном Борисом. Верно, они ждут его там, волнует их снегопад…
К полуночи снег начал стихать, а вскоре и совсем прекратился. Оружничий выбрался из-под завала, поднял глаза. Небо очистилось и было звездным. Только редкие тучи все еще уплывали ввысь.
Пробрался Гавря к коню. Тот заржал, встряхнулся. Отвязал оружничий коня, снег смел, вывел из-под ели и, взгромоздившись в седло, тронулся.
К рассвету оружничий подъезжал к Твери.
И снова собралась тверская Дума. Долго говорили бояре, Шемяку за неправый суд осуждали. Князь Борис в высоком кресле сидел, нахохлившись.
Казалось ему, что и на этой Думе бояре ничего не приговорят. Да и как иначе? Не начинать же войну.
Молчит и владыка, только голову низко клонит, да посохом постукивает.
Вдруг Холмский голос подал, и все затихли. Ждали, что скажет воевода Михайло, он попусту слова не проронит.
– Великий князь Борис Александрович и вы, бояре. К чему распри ведут, сами видите. Недругам нашим то все на радость. В прошлом разе Дума ни к чему не приговорила. Все навроде к одному склонялись, Шемяку осудить. А что с того? Разве он от стола московского отрекся? Осудить, но как?
Насторожился князь Борис, к чему Холмский клонит. Тот трубно выбил нос, на Вассиана очи перевел:
– Шемяка – вор и говорить с ним надобно как с разбойником. Он заповедь Господню предал. Не убий, говорил Господь. Не убий, а очи вынув, разве не означает это жизни лишить? Князь великий тверской, Дума не совет те дает. Коли не можем мы покарать злодея, на Господа полагаемся, пошлем в Углич боярина, Тверь примет изгоя.
Сказал и повел взглядом по Думе.
Бояре разом загалдели:
– Истину молвишь, князь Михайло Дмитриевич, ворота тверские завсегда открыты для Василия.
– Шли, великий князь Борис, боярина Семена в Углич. Тверь примет Василия Темного с семьей.
Тверской князь голову поднял, голос возвысил:
– Не моя в том вина, что Василия не уберегли. За то спрос с Шемяки. Великого князя московского приютим.
Ночь долгая, а сон с вечера не брал. Шемяка вертится с бока на бок, гонит мысли непрошенные, а они назойливо лезли в голову.
С обеда пришли бояре, те, какие его руку держали, озабоченные, друг с другом переглядываются. Отчего Москву немало бояр покинуло? Почему не намерены присягать великому князю Дмитрию? Они его Шемякой прозывают. А ноне слухи упорные, в Костроме собрались и хотят на Москву идти.
И он, Шемяка, вопрос боярам своим задал, что делать с непокорными.
Боярин Старков совет подал, чтоб бояр супротивников наделов лишить.
Тут в палату пришел владыка Иона. Сел на свое место, насупился. Видать, понял, о чем речь. Крест поправил, посохом застучал:
– О чем сказ, бояре? В бесчинствах своих вам бы каяться, а вы виновного ищете. Не вы ли смуту начали? С чьей подачи можайский князь великого князя ослепил, судом неправедным суд учинил? Великого князя слепцом в Углич увезли! Семью Василия сослали!
Шемяка намерился голос подать, Иону прервать, но тот сызнова посохом пристукнул:
– Смолкни! Не будет вам прощения. Вы Каину уподобились! Вы греческой казнью князя великого Василия судили. Как ты, Дмитрий, стоять перед Господом будешь на суде праведном?
Притихли в палате, только что-то проворчал старый Сидор. А Иона уже вопрошает:
– Оглянись, Дмитрий, кто окружает тя ноне. Руки у них кровью измазаны, как отмоют? Господь видит, как во лжи и коварстве погрязли они!
Но вот наконец Шемяка промолвил:
– Владыка, можно ли признать обвинения твои, коли сам Василий во всем повинен. Почто за власть держался, коли она ему не принадлежала. Я ль не намерен удел ему выделить?
Владыка Иона поднялся. Лик гневен. Крест на черной рясе поправил:
– Не очиститесь вы, великие грешники, ответ вам всем перед Господом нести. И палату притихшую покинул.
Глава 23
Тьма и только мозг работает лихорадочно. Никакой помощи. Будто и не слышали князья удельные его криков. Молчит и тверской князь. А ведь первым отозвался, когда казанцы пленили.
Тьма и сознание. Сознание, что отныне обречен на вечную темноту, не видеть ни сына, ни жены, ни матери, старой княгини.
Сын, вот он, княжич Иван, в колымаге рядом с ним. Им удалось вырваться, бежать из Углича. В другой колымаге боярин Ряполовский. Это он спас княжича Ивана и помогает ему, великому князю Василию Васильевичу, вырваться из рук Шемяки.