А в Муроме остались его братья Дмитрий и Семен. Они будут поднимать бояр, чтобы изгнать Шемяку из Москвы и вернуть стол Василию.
Сейчас они едут в Великий Новгород за подмогой. Позади Вышний Волочек. Бежали из Углича в мороз, пока болота новгородские мерзлые не отошли.
Как-то примет его, московского князя, Новгород? Не откажет ли? Новгородцы никогда не были дружелюбны к Москве, Новгород всегда уважал силу и боялся ее. А все потому, что верит только в себя.
Василий положил руку на плечо сына:
– На что обрек я тя, сыне Иван, вишь, какое горе мыкаем.
Промолвил с дрожью в голосе. Иван ответил, и Василий услышал в нем мужчину.
– Отец, великий князь, когда тя палачи казнили, улетела юность моя. Теперь я завсегда с тобой и в беде, и в радости. Судьба у нас одна, за княжество московское биться супротив Шемяки и его подельников. Получим поддержку Новгорода и двинемся на оборотней.
И снова в колымаге молчание, только санный полоз скрипит, да хлещут по кожаной обшивке ветки.
Стучат копыта по мерзлому насту. Василий голос подал ездовому, чтоб остановился да покликал Ряполовского. Тот тут же подошел, залез в колымагу, сел напротив и снова тронулись.
– Боярин Иван, примет ли меня Новгород? – спросил Василий.
Ряполовский ответил твердо:
– Новгород не примет, в Тверь подадимся. Ростову и Суздалю поклонимся. Нет, в Литве убежище сыщем.
Василий выслушал молча. А Ряполовский продолжал:
– Княгиня-мать из Чухломы пишет, не все галичские бояре сторону Шемяки заняли, твою руку, великий князь, держат. А в Литве, поди, помнят, чья дочь Софья Витовтовна и чей ты, великий князь Василий, внук. Ноне бояре с тобой будут, княже. Прежде кое у кого сомнение было, с тобой ли, с звенигородским князем Юрием, потому как тот старший рода, а ноне кто те противостоит, Шемяка коварный. Изгоним, изгоним, великий князь московский Василий Васильевич, не держи сомнения. И ты, княжич Иван, в нас опору зри. Эвон, уже сила скопилась в Костроме. Настанет час, на Москву двинемся.
Василий кивнул.
– Я в вас сомнения не держу, бояре. Дал бы Бог власть вернуть…
Долго ехали, молчали. Дорога потянулась вдоль леса. Миновали малую деревеньку, погост на отшибе. Ряполовский спросил:
– Великий князь, велишь ли свернуть, передышку сделаем, аль дале поедем, в каком-нибудь ином селе встречном передохнем?
Василий сказал:
– Коли кони не приморились, продолжим дорогу. – Вздохнул. – Мне, боярин Иван, не терпится ответ новгородского веча услышать.
На четвертый день к вечеру вернулся из Углича боярин Семен. И то, о чем он поведал, явилось для князя Бориса полной неожиданностью.
В Угличе дворецкому сообщили о бегстве ослепленного князя Василия с сыном. Но куда они бежали, никто не знал.
Тверской князь даже переспросил дворецкого:
– Так куда же, боярин Семен, отъехал князь Василий?
Дворецкий только руки развел:
– Никто того не ведает, княже. Слышал, накануне объявился в Угличе боярин Ряполовский с княжичем Иваном, а куда поделись, Бог ведает.
Борис брови нахмурил, одна мысль все вытеснила, в Литву князь Василий бежал, как князь Василий Ярославич Серпуховской и князь Семен Оболенский. Однако вслух иное промолвил:
– Дума тверская приговорила приют князю Василию дать, и мы от того не открещимся. Так что, боярин Семен, коли судьба занесет к нам слепого князя московского Василия, Тверь его примет и приютит, защитит от Шемяки.
Борис бороду пригладил, на дворецкого посмотрел внимательно.
– Ты уж распорядись, боярин, чтоб преград в нашем княжестве Василию не чинили.
– О каких препонах речь ведешь, княже, нам ли не знать о злодеяниях Шемяки…
Через неделю после того, как дворецкий из Углича вернулся, кашинский князь Андрей уведомил Тверь, слепой князь Василий с княжичем Иваном в Великий Новгород подался.
Замыслил Шемяка пойти на Кострому войной, много возымели о себе Стрига и Басенок. Да ко всему и похваляются, что побьют московскую дружину.
А Басенок в Кострому не сам пришел, с ним и другие бояре московские, какие в Твери укрытие нашли. Нет, надобно проучить их, чтоб другим неповадно было.
Позвал Шемяка бояр, однако совсем мало явилось. Озлился Дмитрий Юрьевич Шемяка, не доверяют ему бояре: седни он князь великий московский, завтра князек галичский. А коли побьет Стригу и Оболенского, тогда и поклонятся ему бояре…
Сошлись в палате, расселись. Ждут, о чем князь сказывать будет.
Тихо, только и слышно, как посапывает боярин Сидор. А боярин Старков голову задрал, на зарешеченное оконце поглядывает.
Надоело Шемяке их молчание, к Старкову голову поворотил:
– Надумал я ратников на Кострому слать, как ты о том мыслишь, боярин Иван?
Старков головой повел:
– Какой сказ. Оно бы лучше миром уговориться, а коли по-иному, так можно и с дружиной.
Тут Сидор встряхнулся:
– Нам костромичи ни к чему, у них своя путя, у московцев своя.
Палата загудела:
– Изгоним костромичей, ан уймутся!
– А не прислушаться ли к голосу боярина Сидора, он мудро сказывал?
– Не станем потакать Басенку и Стриге, созывай, великий князь Дмитрий, ополчение, пойдем на Кострому!
Зазвонил вечевой колокол. Ему ответно ударили в разных концах в била.
Колотили всполошенно и со всех концов, с Западного и Восточного, от Святой Софии и через Волховский мост сходился люд на вечевую площадь.
Шли возбужденные, переговаривались, переругивались. Спрашивали недовольно:
– Почто сзывают?
Им в ответ насмешливо:
– Татарин коня вздыбил!
– Сам татарин. Ливонец аль рыцарь меч обнажил!
– Пустобрехи! Мели, Емеля, твоя неделя!
– Эвон, ратник плетется, сечасец поспрошаем. Ванька-толстогуб, почто колокола трезвонят?
– Ноне в город князь московский заявился. Слепец, другой князь ему очи выколол. Слепец у Новгорода помощи просить будет.
– Чего захотел, сами разодрались, сами пущай и мирятся!..
Тревожным сделался Новгород Великий. Гул недовольства перекатывался на вечевой площади.
Появились старосты концевые, прошел посадник Исаак Борецкий, боярин матерый, с ним высокий, седой архиепископ.
Вот провели к помосту слепого великого князя, помогли подняться. Он шел осторожно, будто на ощупь.
Затих люд. Поклонился посадник на храм Святой Параскевы, сказал глухо:
– Люди новгородские, кланяется вам великий князь московский Василий. Князь Шемяка над ним глум устроил, ослепил и со стола согнал. Великий князь к нам за подмогой приехал.
Тихо на площади. Князь Василий плечо сына сдавил. У помоста сгрудились бояре новгородские и торговая знать, люди именитые.
Замолчал Борецкий, из толпы голос раздался и к помосту пробрался новгородец, здоровый, плечистый, в шубе дорогой нароспашь, шапка лихо сдвинута на затылок. Вступил на первую ступень помоста, очами зыркнул:
– Люди новгородские, нам ли в распри московские влезать? Кому встревать охота?
– Истина твоя, Парамон, – загудела площадь.
А Парамон свое:
– Аль нам своих дел недостает? Укажем князю московскому дорогу!
Побледнел московский князь, под шапкой пот проступил. В глазницах темень, не видно ничего. Василий слышит:
– Не станем в дела московские встревать!
Тут посадник Борецкий крикнул:
– Не станем!
И к московскому князю повернулся, руки разбросал:
– Слышал ли князь голос вече, а я против него не пойду. Прости, князь Василий, и не суди Великий Новгород. Он вольный город. Передохни неделю-другую и подавайся, куда пожелаешь. Пока у нас жить будешь, никому не выдадим…
Поддерживаемый княжичем Иваном, Василий спустился с помоста. Тут его боярин Ряполовский подхватил.
Многолюдная толпа гудела многоязыко, о чем-то спорила, кричала, когда боярин и княжич уводили Василия.
– Не глас вече слышал я, а ор толпы разгульной, – князь тронул княжича. – Запоминай, сыне, а время настанет, накинь на этот город петлю, взнуздай люд новгородский и держи его в повиновении, ибо бед они еще немало принесут…
Покидали Новгород, мороз отпустил. Выбрались за крепостные стены, звонили колокола многочисленных церквей и монастырей.
Сцепил князь Василий зубы, молчал, а княжич Иван в оконце колымаги все глядел на стены каменные, башни, укрепления новгородские. Будто в даль времени вглядывался, старался понять, что предстоит ему покорять через какие-то два десятка лет34.
Неожиданно князь Василий проговорил глухо:
– Иного от новгородцев услышать не надеялся. Отправимся, княжич Иван, в Тверь, с чем нас тверичи встретят. Коли как недругов, в Литву подадимся, ино нас Шемяка где-то укараулит и казнит…
От Вышнего Волочка колымаги потянулись по подтаявшей дороге. В оконце врывался сырой ветер, пахло ожившим лесом.
Сжал великий князь Василий руку сына, сказал решительно:
– Запоминай все это, княжич Иван, отныне ты мои очи всевидящие, уши всеслышащие, а разумом тя Господь наградил. Быть те великим князем московским, да не только после меня, а рядом со мной. Настанет час, созовем Думу, и я о том боярам всем объявлю.
Из Москвы выступили таясь, без напутствия владыки и святителей. Не провожаемые людом вышли ратники за ворота Белого города, на дорогу, что вела на Ростов, повернули. Те московцы, какие видели, куда Шемяка воинство повел, удивлялись, ужли какой враг грозит?
А Шемяка задумал, таясь, к Костроме подступить и разбить бояр, какие там собрались.
Из города выходили по сухому, а на вторые сутки небо обложили тучи и полил дождь. Дорогу развезло, ратники месили грязь, а обозные кони тяжело тянули груженые телеги.
Четвертый день пути. Растянулись полки, исчез воинственный дух. Привалы частые, но костры не разжечь, все отсырело.
Шемяка ехал в колымаге один. Еще в Москве, собрав воевод, приняли план взятия Костромы. И в том случае, если засевшие в ней Федор Басенок и Иван Стрига-Оболенский не захотят сдаваться, город взять приступом, а бояр-изменников перебить.