Наставлял великий князь московский и не видел, как вздрогнули губы митрополита и чуть искривилось лицо под пушистой бородой. Исидор теребил большой серебряный крест, свисавший на цепи поверх шелковой рясы. И ответил он:
– Великий князь, сын мой, я люду православному служу и вере Христовой.
В гримасе искривился лик Василия. Подняв вверх пустые глазницы, сказал глухо:
– Вот и добро, владыка, иного мы от тебя и не ждем. Наставляй люд наш православию и на дела Божьи.
Шемяка торопил, гнал коня. Он боялся преследователей. Ему чудился стук копыт и крики погони.
Бежал Шемяка, минуя людные городки. В стороне остались Тверь и Углич. Взяв на Бежецк, вдруг, узнав, что дорогу ему перекрыл воевода Василий Оболенский, он круто поворотил на Старую Руссу и, обогнув Ильмень озеро, постучал в ворота Великого Новгорода.
Кони и люди были заморены. В месяц отмахали тысячеверстный путь. Посадник Борецкий, принимая Шемяку, сказал:
– Передохни, князь, а там поглядим, как с тобой поступать…
Поселили Шемяку за городом, на берегу Волхова. Здесь и жил. Шумно жил, ни одна пьяная драка мимо него не проходила. В Великом Новгороде начали поговаривать, что пора Шемяке дорогу из Новгорода Великого указать, не случись с ним преждевременной смерти. По слухам, она приключилась, когда Шемяка поел курицы отравленной.
Поздней осенью вернулась из Углича семья московского князя Василия, а ближе к зиме привезли из Чухломы и вдовствующую великую княгиню-мать Софью Витовтовну. Сдала она, осунулась. В соборы ходила редко, все больше в домовой церкви молилась.
Но однажды вернулась из Успенского собора недовольная и прямо направилась в большую палату, где в то время Василий боярина Мирослава слушал.
Завидев Софью Витовтовну, боярин поднялся, намереваясь покинуть палату.
Княгиня промолвила:
– Да ты, Мирослав, продолжай, и я послушаю.
– Мы, матушка, уже обо всем переговорили.
– Вот и ладно, тогда и отправляйся к себе. – И в пустые глазницы сына уставилась. – Я к те, Василий, по такому случаю заявилась. Слушала я седни митрополита нашего. Не нравится он мне, хитрые речи ведет. В детские годы бывала я в костеле, ксендза видела, так этот митрополит ксендза мне напомнил.
Василий покорно голову склонил:
– И мне, мать, новый владыка не по душе, однако патриархом к нам послан. А то, что он к унии клонится, мне известно. Сказывают, Собор Вселенский готовится, так ежели Исидор отправится на него, не волен держать. Однако накажу, чтоб к униатам не приставал.
– Накажи, сыне, накажи, пусть православную сторону держит.
Поднялась и, не сводя глаз с глазниц сына, спросила:
– Когда Марью Борисовну, невесту Ивану, внуку моему, ждать из Твери?
– К Рождеству.
Софья Витовтовна довольно улыбнулась:
– Бог ей в подмогу на великом княжении московском.
Наконец патриарх царьградский Иосиф и император византийский Иоанн согласились на проведение Вселенского Собора. Турки уже вплотную обложили царственный город Константинополь. Оставалась одна надежда, ждать помощи христианской Европы. И император, и патриарх ждали слова папы Римского.
Двадцать два митрополита и епископа, почти семьсот духовных и светских лиц отправились на Собор. На нем предстояло решить вопрос объединения двух христианских церквей, православной и католической.
Русь должен был представлять митрополит Исидор и православная делегация.
Нехотя отпускал ее великий князь московский Василий, а когда настал день отъезда, призвал он к себе Исидора, сказал строго:
– Владыка, ты православную Русь на Соборе представляешь и помни, чтоб с верой предков наших в Москву воротился. Мы иного не хотим и не примем латинства.
С теми словами и отправилась российская миссия.
Уезжая, не ведали, как император Иоанн VIII Палеолог убеждал патриарха царьградского Иосифа:
– Турки – это гнев Господен, и спасти нас может только объединение военной силы империи с Западной Европой.
Седой как лунь патриарх кивнул горестно:
– Но протянут ли нам руку король французов и император Священной Римской империи?
– Если мы обратимся в папе Римскому.
Патриарх долго молчал. Наконец произнес:
– Латинянин потребует от нас слишком дорогую плату.
– Я знаю и готов к ней. Разве слияние восточной церкви с Западом не стоит того, чтобы сохранить Византию?
– Мне трудно решиться на это, – вздохнул Иосиф, – но если это поможет спасти христианство от мусульман, я разделяю твой взгляд и буду твоим пособником…
В Риме торжествовали, наконец-то византийский император и патриарх царьградский смирили гордыню.
Папа Евгений IV сказал кардиналам:
– Теперь или никогда. И если мы не подчиним сегодня восточную церковь, то когда же? Принимайтесь готовить Собор и помните: слияние двух церквей, греческой и латинской, должно быть под властью папы Римского, ибо он наместник Бога на земле…
Когда русская делегация уезжала на Собор и ее напутствовал великий князь московский Василий, Исидор ему ответил:
– Великий князь, греческая церковь и латинская веры одной, христианской, а споры о догматах – на то и Собор, чтобы к единению прийти. А паче быть ему Вселенским…
Отъехала православная делегация в Италию. В Древнем Юрьеве, какой немцы в Дерпт переименовали, остановку сделали. Посетили храм. Здесь Исидор удивил православных священников, сначала он приложился к латинскому кресту и только потом к святым православным образам.
Епископ тверской Вассиан прошептал:
– Крыж латинский выше святых образов признал. Не прочен, не прочен в православии Исидор, как бы не склонился к католикам…
Так и случилось.
Вели Собор от православной церкви митрополит Марк Эфесский, местоблюститель патриарха Антиохского, и митрополит российский Исидор…
Долгие споры. Продолжились они, когда Собор перенес свою работу и во Флоренцию, где рассматривалось латинское учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына.
Слушали эти споры епископы тверской Вассиан и суздальский Иона, а однажды, не сговариваясь, сказали друг другу:
– Бежим из италийской земли, пока нас самих в латинян не обратили…
В трудностях и лишениях пробирались они на родину, а когда дома, в Москве, оказались, явились к великому князю Василию и поведали ему, как латиняне требовали от православных изменить своей вере…
Зима выдалась морозная, снежная. К Покрову накатались дороги, торг зимний наладился. Из деревень все больше живность гонят, туши мясные везут, сено возами. А швецы товар свой выставляют.
Торг в Твери зимой в самый разгар. И все больше свои, иноземные гости в редкость.
Княжна Марья с помолвки расцвела, похорошела. Старая боярыня Агриппина, дородная, в теле, приглядывавшая за Марьей, все хлопотала, приговаривала:
– В невестах те, голубушка, долго не хаживать. Повезут тебя в жены великому князю московскому. Видела я того княжича суженого, и красив он, и статен. Нарожаешь ему детей и будешь счастлива…
От таких слов Марье становилось себя жалко. Иногда она плакала, обмывая долю девичью слезами, и удивлялась, почем мать ее не жалеет, на дочь поглядывала властно.
А однажды заявила:
– Ты, Марья, в Москву уедешь, однако помни, где твоя родина. Тверская ты, тверская. И нет этой земли краше.
Княжна бродила по окрестным местам, любовалась лесами, Волгой и Тверицей, бревенчатым Кремником, собором каменным, рублеными церквями, хоромами и избами. И гадала, кака-то она, Москва, где не только соборы, но и палаты многие из камня и даже Кремль каменный.
Все это ей непривычно, как и чувствовать себя великой княгиней московской Марией Борисовной…
Пройдется княжна по дворцовым палатам на женской половине, посидит на лавке, задумается: незаметно миновало детство и юность, вроде и не было этого. А ведь было, было. Ласку отца больше чувствовала, чем матери. На доброе слово скупа она, княгиня Анастасия. Власть княжескую превыше всего чтит и Тверь над всеми городами превозносит. Отец к матери прислушивается, и то, что он, князь Борис, согласился посватать дочь, Марьюшка понимала, неспроста это.
Глава 27
А в Италии, в сказочной Флоренции, продолжал бурлить Флорентийский Собор.
Незамеченным оказалось бегство двух православных епископов, суздальского и тверского, разве только не досчитался их митрополит Исидор.
Диспутам, казалось, не будет конца. Греческая церковь выставила на все прения митрополита Марка Эфесского, а латиняне – оратора от ордена доминиканцев Иоанна.
Диспут утомил всех, и тогда византийский император предложил Марку Эфесскому изложить по данному вопросу суть православного учения. Но поскольку представители латинской церкви отказались принять православную истину, то император Иоанн Палеолог запретил грекам посещать заседания…
Надежда императора Византии на унию и на помощь западных государств в борьбе с турками провалилась. И Иоанн Палеолог пришел к мысли заручиться поддержкой членов Собора, какие особенно ратовали за унию. Такими оказались патриарх Никейский Виссарион и митрополит московский Исидор и еще несколько священников.
Некоторое время сторонники унии собирались у ложа умирающего патриарха царьградского Иосифа. И здесь голос согласия подал первым московский митрополит. Исидор сказал:
– Лучше душой и сердцем соединиться с латинянами, нежели возвратиться не кончивши дела.
Исидор говорил это, а сам вспоминал, как поставленный патриархом в митрополиты, он, направляясь на Собор, по пути из Московии добывал в Ватикане и там его ожидали папские милости…
Прикрыв глаза, слушал немощный царьградский патриарх Иосиф митрополита Исидора, и православная душа его бунтовала. Видит Бог, он против унии, но теперь, когда мусульмане угрожают церкви греческой, как было не согласиться с императором Ионном?
– Пусть осенит нас свет истины, – прошептал умирающий Иосиф.