– То так, – сказали окружавшие ложе Иосифа. А патриарх Никейский промолвил:
– Если мы будем неуступчивы, то к чему Собор? Да пусть будет едино стадо и един пастырь…
И греческая церковь стала уступчивой. Восточная церковь признала истину западной, что Дух Святой исходит от Отца через Сына…
И снова уступки латинянам, в том числе признание папы верховным первосвященником, наместником Иисуса Христа, пастырем и учителем всех христиан, управляющим церковью Божией с сохранением прав и преимуществ четырех восточных патриархов, так что они занимали первые места после папы.
Латиняне и греки, сторонники унии, спешили составить соборное определение о соединении церквей. Под ним подписались греки и латиняне. И только местоблюститель патриарха Антиохского, митрополит Марк Эфесский, заявил решительно:
– Кто уполномочил нас, пастырей церкви православной, стать униатами, веру нашу под власть папы Римского отдать? Нет, не будет на то моего согласия.
И не подписал.
Узнав о том, папа воскликнул:
– Собор не оправдал наших ожиданий! – И с горечью добавил: – Если местоблюститель патриарха Антиохского Марк Эфесский не поставил свою подпись, то значит, мы ничего не сделали…
Папа Римский оказался прав. Флорентийский Собор хотя и провозгласил унию, но мира между западной и восточной церквями не наступило. Православная церковь отреклась от решений Флорентийского Собора…
В гневе великий князь московский Василий. В Москву из Флоренции вернулся Исидор, как истинный униат, с латинским крестом и с кафедры Успенского храма возгласил о решениях Флорентийского Собора, назвав папу Римского верховным учителем всех христиан.
Гневный голос великого князя прервал Исидора:
– Не пастырем духовным явился ты на Москву, а еретиком и прельстителем. И место твое не на кафедре митрополичьей, а чернецом в монастыре Чудовом…
По велению великого князя московского Василия созвали в Москве Собор русской Православной Церкви, и те, кто на Флорентийском Соборе соглашался с его решениями, с горечью каялись:
– Там, у латинян, мы продали нашу веру!
– Мы променяли православие на ересь латинскую!
– Мы отрекаемся от тех решений еретических и от подписей своих!..
На том Соборе в Москве избрали митрополитом епископа суздальского Иону.
Решения Флорентийского Собора осудили и патриархи Востока, собравшиеся в Иерусалиме. Восточная христианская церковь еще более отделилась от западной католической.
Соглашаясь на унию, не достиг желаемого и император византийский. Западная Европа не пришла на помощь Византии в борьбе с турками.
Какова же дальнейшая судьба бывшего митрополита Исидора? Заточенный в Чудов монастырь, он бежал с помощью своих сторонников, пробрался в Рим под покровительство папы.
Узнав о побеге, великий князь московский Василий не велел преследовать его, только и сказал:
– Как вором прокрался на Русь, так вором и убрался…
Глава 28
В опочивальне полумрак и духота. Полумрак от притворенных внутренних ставенок, а духота от жара натопленных печей.
Тихо в покоях умирающего тверского князя.
Утро предрассветное, на бревенчатых стенах опочивальни висят щиты и мечи дедовские, разное иное оружие. В прежние лета оно ласкало взор Бориса, но с болезнью не радовало.
Борис дышал тяжело, с хрипом, испарина покрыла виски, а мысль назойливая: жизнь и смерть, где им начало, где конец? Господь дарует человеку жизнь, Господь и забирает ее. Все в руце Божией. Все живое Богом создано. Вот ведь не думал он, князь Борис, что придет старость со своими заботами и тревогами. А ведь издавна не любил сидеть без дела, княжество Тверское покоя не давало. А ноне оно, сам того не заметил, как с Московским переплелось. Пожалуй, с той поры, как князя Василия слепого узрел.
Все в нем похолодало, жизнь и смерть, соседствующих, увидел. А тут еще княжича Ивана рядом с Марьюшкой стоящих, засватанных.
– Ох-хо, – вздохнул, – а ведь время-то суетное. Давно ль, год только и минул, как воеводу Холмского с полками на Москву посылал, Шемячича с княжества Московского изгнал, Василия на стол великокняжеский сажал. Теперь вот болезнь нежданная. Как-то без его, Борисова, догляда Марьюшку к венцу соберут, в Москву отправят в жены будущему великому князю московскому…
Но почему будущему, он, Иван, уже и ныне великий князь рядом с обреченным во тьму отцом, какого Василием Темным именуют.
И снова раздумья, раздумья князя тверского одолевают. Намедни побывал у него молодой князь Холмский Даниил, кланялся великому князю тверскому Борису, в Москву намерился, Марьюшку сопровождать. Да не в дорогу, а на постоянное жилье перебраться. Желает при великой княгине Марье Борисовне состоять. Говорил: «Буду беречь княгиню Марью».
Борис Александрович строго поглядел на него. Нет, не мальчишество в нем. И тогда спросил его великий князь тверской:
– Держал ли ты, Даниил, совет с отцом своим и матерью?
И ответил князь Даниил:
– Отпускают они меня в Москву на жительство, только велят, чтоб не посрамил имени их. Ибо тверской княжне надлежит род тверской и московский продолжить…
Прикрыв глава, великий князь тверской Борис прошептал:
– Дай же, Боже, чтоб родила ты, Марьюшка, сына и взял бы он кровь князей тверских от великого князя Михаила Ярославича и московского Дмитрия Александровича и Владимира Андреевича Храброго, какие на Куликовом поле стояли.
И так стало великому тверскому князю обидно, что не увидит, какого внука родит Марьюшка…
Боль загрудная перехватила дыхание. Кликнул врача, Анастас прибежал, пустил кровь, темную, вязкую. Ворвалась в опочивальню княгиня Настена. Глаза вопрошающие. Анастас только руки воздел. А доктор-то от Бога! В академии константинопольской обучался.
Приподнялся Борис, потянулся к чаше с водой холодной, сделал несколько глотков, полегчало. И снова склонился к подушке, о Марьюшке задумался…
На Рождество увезут ее, жаль, не удастся ему, великому князю Борису, сопроводить ее до границ Тверского княжества с Московским. Но поедут целым поездом. Тверские бояре и князья, Кашинский Андрей и Холмский Михаил, Микишинский Андрей и Дорогобужский Осип, Дмитрий Черед и еще многие другие, кто с ним, великим князем Борисом, княжество Тверское крепил.
Снова сдавило грудь, подержала боль и отпустила. Борис прошептал:
– Все в руце твоей, Господи.
Поглядел на щелящее оконце, понял, снег ночью подсыпал. Эвон, как блестит.
На городских стенах тверских стража прокричала:
– Гляди-и-и!
В опочивальню ворвалось:
– …ди-и-и!
Борис окликнул отрока, что у двери спальной стоял. Гридин вбежал.
– Сбегай к оружничему, коли спит, пусть поднимут и ко мне поспешает.
До утра так и не сомкнул глаз, ждал Гавриила, Гаврю оружничего.
Забегали, засуетились в княжеских хоромах. Прошагал торопливо Гавря оружничий. Осторожно вступил в опочивальню. Остановился, вглядываясь в лежавшего князя, не спит ли?
Борис Александрович глаза открыл, спросил:
– Помнишь ли ты, Гавря, как малым отроком заявился в Тверь и как дворецкий, боярин Семен, тя под свою опеку взял? На моих глазах ты, Гавря, poc, и я тебя до оружничего вырастил. – Борис вздохнул, помолчал. Гавря промолвил:
– Княже, как мне того не помнить? И ныне опеку ту чую.
Задумался тверской князь. Потом сказал:
– Как сына любил я тебя, Гавря, преданность твою ценил. Рос ты в одну пору с княжичем Михаилом, сыном моим, и я посылал тя часто по делам важным, доверял те. Княжна Марьюшка добрыми делами твоими жила.
Оружничий слушал, пока еще не догадываясь, к чему князь речь ведет. А тот вдруг сказал:
– Настает время, Гавря, когда служба твоя не мне потребна, а Марье, дочери моей. Хочу, чтоб стал ты, Гавря, ушами моими, очами моими при Марьюшке, когда она великой княгиней московской будет. И для того надобно те, оружничий, с семьей перебираться в Москву. Тем паче Алена твоя – московская боярыня, дочь именитого боярина Всеволжского…
Вздохнул, сделал знак рукой, означавший, уходи.
Все годы Рождество любил, ждал его, но в этот год великий князь тверской его приближения не хотел. Помнил, на Рождество увезут Марью в Москву в жены Ивану.
Санный поезд ладили всей Тверью. А когда настал час отъезда, велел Борис накинуть на себя шубу, обуть в сапоги-валенки и вывести на высокое крыльцо.
Ветер растрепал седые волосы, не покрытые шапкой, залез под шубу.
Марья, зареванная, подошла под благословение. Посиневшими губами Борис прошептал:
– Счастливого пути, дочь моя. Доброй те жизни. – И перекрестил. – Пусть Господь всегда будет с тобой.
Промолвил, пошатнулся. Отроки подхватили князя, увели в опочивальню. И не видел он, как карета с невестой выкатилась со двора кремневого, а следом кареты бояр, кому надлежало проводить Марью до границ княжества Тверского.
А следом, за поездом невесты, потянулись карета и обоз молодого князя Даниила Холмского и оружничего Гаври.
До опочивальни доносился скрип полозьев, окрики ездовых и переговоры ратников.
Усмехнулся печально князь Борис в бороду, сказал тихо:
– У одних Господь жизнь забирает, другим Он дарует.
За Крещением потеплело, отпустили морозы. Стали гридни князя Бориса на свежий воздух выводить. Посидит, подышит, светом Божьим полюбуется, и снова уведут в опочивальню, уложат.
А ближе к весне совсем худо сделалось. Вскоре и сам почуял, последние дни живет. Тогда и велел Борис Александрович покликать к нему самых близких людей.
Сошлись, стали у ложа. Чуть согнулась великая княгиня Анастасия, плачет беззвучно. Слезы отирает платочком.
В головах епископ Вассиан, смотрит в пожелтевшее, измученное болезнями лицо Бориса. Ловит епископ момент, когда жизнь покинет тверского князя.
За великой княгиней сын Михаил, друзья Бориса с ранних лет княжения, князь, воевода Холмский, боярин Семен.