У него всегда второе душевное движение лучше первого. И в эту минуту и во скольких случаях жизни он так вот и ловил себя и поправлял.
— Что ж! — вымолвил он, тряхнув головой. Лгать не хочу. Усатин теперь и сам так запутался, что дай Бог от уголовщины уйти.
— Как так?
Он рассказал ей просто, что видел и слышал от Дубенского и самою Усатина.
— Покачнулся, значит? — спросила она и опустила голову.
— Этого мало, Сима. Покачнулся не в одних делах… а в правилах своих. Это уж не прежний Усатин. Мне прямо посул сделал, чтобы я его прикрыл… дутым документом.
Он с большим оживлением рассказал и про "подход"
Усатина..
— Разумеется… ты отказался. Нешто ты пойдешь на это?.. Другие пойдут, а не ты.
Губы ее прикоснулись к его лбу.
И она подумала в ту же минуту:
"Не примет он наших денег. Будет доискиваться, не украли ли мы их у Калерии?"
Это ее смутило, но она не дала смущению овладеть собою и снова прижалась к нему.
— Вася!.. Беда не велика… Деньги найдутся.
Он поглядел на нее быстро и отвел глаза.
Ему бы следовало сейчас же спросить: "Откуда же ты их добудешь?" — но он ушел от такого вопроса. Отец Серафимы умер десять дней назад. Она третьего дня убежала от мужа. Про завещание отца, про наследство, про деньги Калерии он хорошо помнил разговор у памятника; она пока ничего ему еще не говорила, или, лучше, он сам как бы умышленно не заводил о них речи.
То была в нем деликатность. Он так объяснял это. Но теперь приходилось сделать два-три вопроса, от которых не следовало бы отвертываться, если поступать по строгой честности.
— Видишь… — продолжала Серафима тихо, но тревожнее, чем бы нужно. — После отца осталось… больше, стр.131 чем мы с мамашей думали… И никакого завещания он не оставил.
— Не оставил? — переспросил Теркин и вскинул на нее глаза.
— Ей-же-ей!.. Никакого! — почти вскрикнула она и схватила его за руку. — Никакого завещания… Он при мне, еще тогда, как ты уехал к Усатину, велел подать шкатулку и рассказал…
Она как будто запнулась.
"А деньги Калерии?" — подсказал себе Теркин.
— Однако… выражал свою волю… устно или… оставил для передачи… твоей двоюродной сестре?..
— Вася! — еще порывистее перебила его Серафима и положила горячую голову на его левое плечо. Зачем ей деньги?.. Я уж тебе говорила, какая она… И опять же отец и к ней обращается.
— Значит, есть завещание?
— Нет, я тебе покажу… просто на пакете написано… И прямо говорится, чтобы она поделилась и с матерью, и со мною.
— Однако… капитал оставлен прямо ей… Стало, ее деньги были в оборотах отца, и он, как честный человек, не пожелал брать греха на душу.
— Вася! Милый! Зачем так ставить дело?.. Маменька и я вольны распорядиться этими деньгами, как нам совесть наша скажет… Мы не ограбим Калерии. Да она первая, коли на то пошло, даст нам взаймы.
— Это дело десятое, Сима!
И он почувствовал, что подается.
— Но я так, из рук в руки от тебя, одной тысячи не приму, пока ты к ней не обратишься… Да и то мне тяжко будет одолжаться из такого источника.
— Это почему?
На ресницах ее заблестели две крупные слезинки.
— Тебе стыдно… Ты гнушаешься. Источник нехорош!..
Спасибо!..
Она готова была разрыдаться.
— Сима! Разве я в таком смысле?.. Ты не понимаешь меня!
Его сильные руки обнимали ее… Она под его ласками утихла сразу.
— Нет!.. Позволь!.. Позволь!
Серафима вскочила, взяла дорожный мешок, торопливо отперла ключиком и достала оттуда пакет. стр.132
Теркин следил за ней глазами. Он не мог подавить в себе вопроса: какая сумма лежала там?
— Вот, милый, смотри… и подпись отца.
— Я читать не стану… Уволь… Я верю тебе.
Ее руки, вздрагивая, начали вынимать из пакета ценные бумаги.
"Стало, они печать-то сломали?" — спросил мысленно
Теркин, но не выговорил вопроса вслух.
Вся койка на том месте, где Серафима сейчас сидела, покрылась сериями, билетами и закладными листами.
— Тут с лишком на тридцать тысяч… Вася! Ты видишь… во всяком случае, останется еще, ежели и взять сейчас двадцать.
И, не давая ему говорить, она вынула две сумки из замши.
— Милый!.. Сделай ты мне одолжение… Уложим все это в сумки, разделим поровну и наденем на грудь. Мало ли чт/о может случиться в дороге… Этого-то ты мне не можешь отказать.
Она все так же порывисто накинула ему на шею одну из сумочек и стала складывать билеты.
Теркин глубоко вздохнул.
XXXIV
Сильнейший толчок разбудил его и заставил привскочить. Он спал крепко. Прошло более двух часов, как он вернулся от Серафимы с замшевым мешком на груди.
В первые три-четыре секунды он не мог определить, что это такое за толчок. Рука его потянулась к столику за спичками.
В каюте было совсем темно.
Но сейчас же догадался он, что стряслась беда.
На палубе и по всему корпусу парохода возрастающий шум; где-то затрещало; крики и беготня; режущее шипение паров.
"Тонем!" — мгновенно решил он, встал на ноги, успел зажечь свечу и натянуть на себя пиджак. Он спал в жилете и одетый, прикрываясь пледом. Под подушкой лежал его бумажник. Он сунул его в боковой карман и ощупал замшевую сумку.
"Здесь!" — радостно подумал он и, ничего не захватив с собою, рванулся из своей каюты. стр.133
Он уже переживал минуты настоящей опасности и знал, что не теряется. В голове его сейчас же становилось ясно и возбужденно, как от большого приема хины.
Надо спасти себя, Серафиму и деньги, а на все прочее добро махнуть рукой… С ним был чемодан и мешок… С нею также.
Он уже сообразил, — на это пошло пять секунд, что удар нанесен каким-нибудь встречным пароходом, что ударило в носовую часть и наверно проломило ее. Каюты пассажиров второго класса наверно уже затоплены. Может взорвать и паровик.
— Серафима Ефимовна! Серафима Ефимовна!..
Он стучал в дверку ее каюты и тряс ее за ручку.
— Ты, Вася? — спросонья откликнулась она.
— Тонем! Выбегайте! Коли раздеты, все равно!..
Он поглядел влево, где была дверь на палубы. Тот край парохода еще не затонул.
В их коридорчике пассажиров, кажется, не было.
На палубе гам возрастал. Пронеслись над ним слова в рупор: — Что ж вы, разбойники! Наутек? Спасай пассажиров!
Черти! Слышите аль нет?..
Теркин соображал так же ясно и возбужденно, — а руками продолжал трясти ручку двери, — что пароход, налетевший на них, уходит, пользуясь темнотой ночи, и так у него закипело от этой подлости, что он чуть не выскочил на палубу.
Серафима отомкнула задвижку. Она была полуодета, с расстегнутым лифом пеньюара.
— Что такое?
В полутемноте он не мог разглядеть ее лица, но голос не выдавал большого переполоха.
— Спасаться надо, Сима! Вот что…
— Тонем?
— Наскочил пароход!..
Она начала хватать платье, мешок.
— Ничего с собой не брать! — почти грозно крикнул он и потянул ее за руку. — Мешок на тебе… тот… замшевый?
— На мне, — ответила она перехваченным звуком, но он почуял, что она в обморок не упадет и будет его слушать.
— Как же, Вася, весь багаж погибнет?
Он даже ничего не ответил и потащил ее за собой. стр.134
В его голове уже всплыла совершенно отчетливо фигура спасательного обруча с названием парохода, который он вчера видел на корме. Всего один такой обруч и значился на "Сильвестре".
Первым движением Теркина было броситься к корме и схватить обруч… Он сделал это в темноте, держась другой рукой за руку Серафимы.
На верхней рубке капитан, спросонья выскочивший в одном белье из своей каюты, его помощник, рулевые — метались, кричали в рупор, ругались с пассажирами.
Вода хлынула через пролом в каюты второго класса и затопила правую часть палубы, проникла и в машинный трюм.
В темноте народ бегал, ахал, бранился скверными словами; татарки ревели; какой-то купец вопил благим матом:
— Голубчики! Православные!.. Отпустите душу на покаяние! Тысячи не пожалею!
— Катер! — крикнул сиплым надорванным звуком кипитан.
О нем в первые минуты все забыли, но Теркин вспомнил. Накануне он, ходя наверху, подумал: "Еще слава Тебе, Господи, что один катер имеется; на иных пароходах и того нет!"
И все, как ополоумевшее стадо, бросились к катеру, подтянутому у одного из бортов кормовой части.
Одними из первых подбежали к нему Теркин и
Серафима.
Теркин впоследствии не мог бы рассказать, как этот катер был спущен на воду среди гвалта, давки и безурядицы; он помнил только то, что ему кого-то пришлось нечаянно столкнуть в воду, — кажется, это был татарчонок музыкант. В руках его очутился топор, которым он отрубил канат, и, обхватив Серафиму за талию, он хотел протискаться к рулю, чтоб править самому.
Пароход, проломивший им нос, утекал предательски.
Капитан, вместо того, чтобы воспользоваться минутой и на всех парах подойти как можно ближе к плоскому берегу, продолжал ругать в рупор утекавший пароход, который наконец остановился, но саженях в тридцати.
Вся правая половина была уже затоплена. И катер не мог отчалить сразу: запутался за какой-то канат. стр.135
В него все еще прыгал народ, обезумевший от страха, но многие падали мимо, в воду.
Теркин не помнил и того, когда именно, сейчас же или минуты через три-четыре, катер накренило и половина спасавшихся попала в воду.
С этой минуты все у него осталось в памяти до мелочей.
— Вася!.. Я здесь!.. — раздалось около него.
Его руки точно каким-то чудом охватили стан
Серафимы. Она вся вздрагивала, держась за его плечо, приподнялась в воде и крикнула:
— Плывем!..
Спасательный снаряд был еще на нем. Оба они умели плавать; он даже славился еще в гимназии тем, что мог доплывать без усталости до середины Волги.
— На тебе мешок? — спросил он, овладев собой окончательно.
— На мне!..
Платье мешало им, прилипло к телу, тянуло на дно, но их подхватила обоих разом могучая страсть к жизни; они оба почуяли в себе такую же могучую молодость и смелость.