Усатин вынул из кармана что-то завернутое в бумагу.
— Что такое? — спросил Теркин.
— Разверните.
В бумаге оказался кусочек какого-то темноватого вещества.
— Это — мыло! Но из чего оно добывается? Вот в том-то вся и штука. Один бельгиец-техник предложил мне свой секрет. Нигде, кроме Америки да наших нефтяных мест, нельзя с этим кусочком мыла таких дел наделать!..
— Ой ли, Арсений Кирилыч? стр.173
— Я вам это говорю!
Усатин откинул голову; жирное его тело заколыхалось, лицо все пошло бликами, глаза заискрились.
"Попал на зарубку!" — подумал Теркин.
Половой подал заказанное ими блюдо — стерлядку по-американски. Хор запел какой-то вальс. Под пение Усатин заговорил еще оживленнее.
— Привилегия уже взята на Францию и Бельгию.
— Вот на этот самый комочек?
— Да, да, Теркин! На этот самый комочек. После ярмарки еду в Питер; там надо похлопотать, — и за границу за капиталами. Идея сразу оценена. В Париже денег не нам чета, хоть долгу у них и десятки миллиардов!
— И в податях недохватки. И виноградники филлоксера выдрала во скольких департаментах!
— Никакая филлоксера их не подведет! Деньжищ, сбережений все-таки больше, чем во всей остальной Европе, за исключением Англии.
— По теперешним чувствам господ французов к нам, русским, не мудрено заставить их тряхнуть мошной. Только сдается мне, Арсений Кирилыч, вся их дружба и сладость по нашему адресу значит одно: "отшлепай ты вместе с нами немца". А когда мы у него Эльзас и Лотарингию обратно отберем, тогда и дружбу по шапке!
— Очень может быть, и не в этом дело. Доход с ренты у них падает; правительство не желает больше трех процентов платить. А мы им восемь-десять гарантируем.
— Или по меньшей мере посулим.
Смех Теркина вырвался у него невольно. Он не хотел подзадоривать Усатина или бесцеремонно с ним обходиться.
— Верьте мне, — говорил ему Усатин перед их уходом из трактира, положа локти на стол, весь распаленный своими новыми планами. — Верьте мне. Ежели у человека, пустившегося в дела, не разовьется личной страсти к созданию новых и новых рынков, новых источников богатства, — словом, если он не артист в душе, он или фатально кончит совсем пошлым хищничеством, или забастует — так же пошло — и будет себе купончики обрезывать.
— Позвольте, Арсений Кирилыч, — возразил Теркин, — будто нельзя посмотреть на свою делецкую карьеру как на средство послужить родине? стр.174
Он поднял голову и пристально поглядел на Усатина.
Собственные слова не показались ему рисовкой. Ведь он души своей одному делечеству не продавал. Еще у него много жизни впереди. Когда будет ворочать миллионами, он покажет, что не для одного себя набивал он мошну.
— Родине!
Усатин пренебрежительно тряхнул своей лысой головой.
— Однако позвольте, — Теркин понизил голос, но продолжал с легким вздрагиванием голоса. — Вы изволили же в былые годы служить некоторым идеям. И я первый обязан вам тем, что вы меня поддержали… не как любостяжательный хозяин, а как человек с известным направлением…
— Направление! — остановил его Усатин. — Оно у меня вот где сидит. — Он резнул себя по затылку. — И когда эту самую родину изучишь хорошенько, придешь к тому выводу, что только забывая про всякие цивические затеи и можно двигать ею. И вам, Теркин, тот же совет даю. Не садитесь между двух стульев, не обманывайте самого себя, не мечтайте о том, чтобы подражать дельцам, какие во Франции были в школе сансимонистов. Они мнили, что перестроят все общество во имя гуманности и братства, а кончили тем, что стали банковскими воротилами. Все это — или пустая блажь, или бессознательная, а то так и умышленная фальшь!..
Он опять вынул из кармана бумажку с кусочком мыла.
— Вот я распалился этим комочком без всякой филантропии и высших социальных идей, и целый край будет кормиться около этого комочка! Так-то-с, батюшка!
А засим прощайте! Желаю доброго успеха!.. И знайте, что без игрецкого задора — все окажется мертвечиной!
— Загадывать не стоит! — сказал, подымаясь от стола, Теркин.
— Будет у вас идея… настоящая, на которую капиталисты сейчас пойдут, как на удочку, — валяйте!.. Понадобится вам смекалка Усатина, — идите к нему… Он вас направит, даром что вы его под сумнением держали.
Внизу, на крыльце, они простились приятельски. Теркин пошел пешком к станции железной дороги, где стоял в номерах. стр.175
V
На площадке перед рестораном Откоса, за столиками, сидела вечерняя публика, наехавшая снизу, с ярмарки, — почти все купцы. Виднелось и несколько шляпок. Из ресторана слышно было пение женского хора. По верхней дорожке, над крутым обрывом, двигались в густых уже сумерках темные фигуры гуляющих, больше мужские.
Внизу Волга лежала плоским темноватым пластом, сдавленная песчаными перекатами. "Телячий Брод", ползущий вдаль до Печерского монастыря, суживал русло неправильной линией. Луговой берег реки уходил на десятки верст от села Бор, где белые церкви еще довольно ярко выплывали на буром фоне. Кое-где тускловато отливали, вроде небольших лужиц, выемки, не высохшие с половодья. Под самым Откосом слышалось унылое гудение пара сигнальных свистков. По воде, вверх и вниз, разбрелись баржи и расшивы, а пароходы с цветными фонарями стояли в несколько рядов, белея своими трубами и длинными рубками на американский манер.
Ночь собиралась звездная и безлунная, очень тихая, с последним отблеском зари. В сторону моста сгустились мачты и трубы, и дымка ходила над ярмарочным урочищем. Влево взгляд забирал только кругозор до Егорьевской башни кремля, замыкавшей наверху всю панораму.
На самой вышке, у обрыва за кустами, стоял Теркин.
Он только что приехал с ярмарки нарочно — на прощанье с Нижним посидеть на Откосе. Вид оттуда реки был ему неизменно дорог, а на этот раз его влекло и довольно жуткое душевное настроение, с каким он возвращался домой, туда в посад Чернуха, на низовьях, где они с Серафимой провели зиму.
В нем с того ярмарочного вечера, когда он побывал на "Марии Стюарт" и поужинал с Усатиным, закопошилось что-то новое и вместе очень старое. Сквозь довольство своими делами и въедавшиеся в него порывы самолюбия, любования своей удачей и сметкой, повадок приобретателя и хозяина, он распознавал и смутное недовольство многим, так что в него забралось тревожное желание разобраться и в чувстве к Серафиме, в ее натуре и убеждениях. стр.176
Ночь и речная даль навевали на него приятную унылость. Не было уже охоты «ковырять» в душе и расстраивать свой созерцательный "стих".
Вправо от того места, где он стоял, у самого обрыва на скамейке сидел кто-то.
Теркин поглядел туда, и взгляд его остановился на спине плотного мужчины, сидевшего к нему вполпрофиля. Эта спина, и волосы, и фуражка показались ему знакомыми.
"Кузьмичев?" — умственно спросил он, но не тотчас окликнул его.
"Он и есть!" — утвердительно ответил себе Теркин.
Капитана «Бирюча» он не видал в этот приезд и как будто избегал этой встречи. Ему еще с конца прошлой навигации было известно, что Кузьмичеву грозило дело по жалобе Перновского за самовольную высадку с парохода. Дошло до него и письмо Кузьмичева Великим постом, где тот обращался к нему, как к влиятельному пайщику их товарищества, рассказывал про изменившееся к нему отношение хозяина парохода, просил замолвить за него словечко, жаловался на необходимость являться к судебному следователю, намекал на то, — но очень сдержанно, — что Теркин, быть может, захочет дать свое свидетельское показание, а оно было бы ему "очень на руку".
Это письмо Теркин оставил без ответа. Сначала хотел ответить, через два дня уехал надолго в Астрахань и совсем забыл про него.
"Ведь я свински поступил!" — пронизала его мысль, когда он снова оглядел фигуру Кузьмичева.
— Андрей Фомич! — не громким, но звучным голосом назвал он капитана, подошел к нему сбоку и прикоснулся рукой к его плечу. — Вы это?
— А-а, Василий Иваныч!
Кузьмичев быстро поднялся с места, снял картуз и не сразу пожал протянутую ему руку, охваченный неожиданностью появления Теркина.
— Созерцаете? — спросил тот, не выпуская его руки. — И я тоже… Вы, никак, пришли сверху?
— Точно так… Сегодня утром.
— Пустите-ка меня на скамеечку! — сказал Теркин.
Они оба присели.
— Надолго ли к нам? — спросил Кузьмичев.
Глаза он отвел в сторону. В его тоне Теркин заслышал съеженность, какой прежде никогда не бывало. стр.177
"Считает меня пошляком, подумал он, — и, по-своему, прав".
— Я завтра в обратный путь. И весьма рад нашей встрече, Кузьмичев. Как это хорошо, что меня надоумило поехать на Откос!
Кузьмичев все еще не глядел на него.
— С «Батраком» мы, Василий Иваныч, разминулись повыше Юрьевца… Ходок отличный, даже завидки берут, когда на такой скверной посудине, как «Бирюч», валандаешься.
Про себя он, видимо, не хотел заводить речь сразу.
— Кузьмичев! — окликнул Теркин на другой лад. Вы ведь на меня в сердцах?
— Я, Василий Иваныч?
— А то нет?
— В сердцах… Это не верно сказано, а только…
— Стойте, я за вас доскажу… В прошлом году, помните, когда вы меня провожали при спуске «Батрака»… в ваше положение я недостаточно вошел… Знаете, в чаду хозяйского торжества… И на письмо ваше не ответил. В этом чистосердечно каюсь. Не то чтобы я струсил… а зарылся. Вот настоящее слово. И вы вправе считать меня… ну, да слово сами приберите.
— Вы уж слишком, Василий Иваныч! — заговорил Кузьмичев, и тут только его обыкновенно смешливые глаза обратились к Теркину с более искренним приветом. -
Канючить я не люблю, но положение мое из-за той глупой истории с Перновским так покачнулось, что просто и не знаю, как быть.
— Что вы!
— Ваших компаньонов вы редко видаете. Мой патрон труса празднует и меня, можно сказать, ни чуточки не поддержал… И ежели бы у меня с ним не контракт, он бы меня еще прошлой осенью расчел и оставил бы на зиму без всякого продовольствия. Наше дело, сами знаете, какое. Конечно, другие летом копят на зиму, а я не умею, да к тому же у меня семья… Целых четыре души. Как-то совестно такие нищенские фразы употреблять: но это факт… В ноябре контракту срок, и принципал меня удерживать не станет.