Или жизнь разметают лавиною с гор?
…Опрокинется мир вдруг часами песочными —
Станет снегом вода, станет прозою стих —
Коль засыплют меня прописные и строчные
Буквы страшного НЕТ с губ дрожащих твоих.
Поплывут берега вдоль реки обездвиженной,
Отпирая замки́ бесполезных мостов.
Запрокинет свой зоб в небо месяц обиженный,
Чтоб оплакать медведицы звездный остов.
…На ресницах твоих искры солнца нанизаны —
Нить надежды прочней для меня, чем канат —
Над нависшими в жизни глухими карнизами
Будет радугой мне твой теплеющий взгляд.
Я за миг до беды или счастья заветного.
Нет дороги назад, все решается здесь.
Недостоин, боюсь, я чего-то ответного.
Мне, наверное, много того, что ты – есть.
11-16 сентября 2002
Не бойся, не верь, не проси
Свободную душу схватили
и два белоснежных крыла,
взяв ножницы, укоротили —
чтоб больше летать не могла.
И в тесное тело впихнули,
как будто надев кандалы,
и с Неба на Землю швырнули —
в тюрьму из рассветов и мглы.
И память о Небе отняли,
и страшный отмерили срок.
Надежды немного ей дали
и Веры горячий глоток.
И в страхе потерянно бродит
ушедшая в пятки душа.
Нигде не укрыться – находят
и всё испытанья вершат.
Рискуя душевным здоровьем,
инъекции делают в кровь
и травят великой Любовью,
коль выдохлась просто любовь.
И рвут, если струны не прочны,
и бьют – да туда, где больней, —
и освобождают досрочно
любимых и близких людей.
А время то медлит жестоко,
то пустится с места бегом.
Считая мгновения срока,
стучится в груди метроном.
Тоскует душа на планете
у звездной колючей стены
и светит, безжалостно светит
тюремный прожектор луны.
…Не бойся – не вечно все это.
Не верь, что оставят без сил.
Попросишь – и включат рассветы.
Но ты все равно не проси.
23-25 сентября 2002
Променял
Вот и осень опять.
Я любил эту женщину-Осень.
Золотистая прядь
чуть скрывает заплаканный лик;
как забывшийся шут,
ветер трогает снежную проседь.
Я стихов не пишу —
это просто обычный дневник.
Шел, да будто упал.
Может, шаг не с ноги нужной начал.
Кто я был, кем я стал —
не пойму заболевшей душой.
Я грущу по Весне,
ну а Осень безудержно плачет,
прислонившись ко мне
своей мокрой, холодной щекой.
Что на что променял?
Разлюбил? Или, все-таки, предал?
От себя ли устал,
на ладони упав головой?
Что же я натворил?
Не предвидел, не думал, не ведал?
Без руля и ветрил
кораблем дрейфовал за волной.
Подарила Весна
аромат позабытой свободы,
пробудила от сна
и дала путеводную нить.
Закружилась душа,
растеряла всю ржавую одурь.
Стало ближе на шаг
то, что я называл словом «жить».
Осень бьет по щеке
на ветру изогнувшейся веткой,
отражая в реке
хмурый взгляд дождевых облаков,
и подолгу стоит,
глядя в окна на лестничной клетке,
тихо рамой скрипит
и вздыхает волной сквозняков.
А когда-то она
синим взглядом своим волновала,
за собою звала
в расписную, с туманами, даль,
и в ладони мои
щедро яблоки с веток роняла,
и, росой напоив,
мне дарила святую печаль.
И осталась со мной
та печаль – не везде ее примут, —
обернулась тоской,
поседела, согнулась как тень,
и сосватала мне
злую, глупую, длинную Зиму,
и с приданым – как снег —
равнодушие, жадность и лень.
Я сполна получу,
не забыл я о скорой расплате.
Я надежды хочу,
да мечты превратились в золу.
И невеста Зима
в белоСнежном завьюженном платье
на колючих губах
принесет ледяной поцелуй.
8-14 октября 2002
Междустрочье
Понять я все время силюсь:
Откуда ты вдруг такая?
Иль правда – скажи на милость —
Отбилась от птичьей стаи?
Груз стольких противоречий
К земле тебя тянет, Птица.
Он давит хрупкие плечи,
Мешая крыльям раскрыться.
Не смей смаковать отраву,
Не смей в себе зло лишь видеть!
Кто дал тебе это право —
Так себя ненавидеть?!
«Оставьте меня, – просила, —
Под мягкой ленивой пылью».
А могут оставить силы.
А где их возьмешь для крыльев?
Не сверху ли суть увидеть
Стремятся на небо птицы?
Прежде, чем ненавидеть,
Нужно любить научиться.
Эхо в моем междустрочье
Нарочно или невольно?..
Любовь – это вены в клочья.
Любить – это очень больно.
Так в муках детей рожают,
И крест несут на Голгофу.
Бывает, что умирают.
И льют на бумагу строфы.
Но сердце в песок не спрячешь
И стук его не умеришь.
Ты плачешь… Я знаю, плачешь!
И, значит, любить умеешь!
Любовь не дает поблажек,
Но ей не «жестокость» имя —
Она тебе правду скажет
И в небо опять поднимет.
Стань с ветрами снова вровень.
Не бойся начать сначала.
Влюбиться нужно до крови,
Чтоб сердце сильней стучало.
Пробьюсь ли к тебе строкою,
Достану ли глубже, выше?
Оставить тебя в покое?
Нет, не дождешься!
Слышишь?!
14-16 декабря 2002
Проводник
фантастический рассказ в стихах
АБС
Шум вокзала растаял как сбивчивый сон.
Как секунды мелькали столбы.
Сердца стук, дрязг колес – все слилось в унисон
как шаги по дороге Судьбы.
Я в холодном купе был совсем одинок,
и в окно надоело глазеть.
Вдруг в раскрытую дверь проводник мне: «Сынок!
Хочешь чаю – чтоб душу согреть?»
Вроде бубна вагон грохотал во всю мочь,
и в углу притаился ночник.
И глотал из стакана беззвездную ночь
мой попутчик – седой проводник.
Он молчал и кивал, ну а я говорил,
остужая язык в кипятке,
о семье, что своими руками разбил
и любви – как воде на песке.
«Я Иуда, отец!» – так рассказ о своем
я закончил, сорвавшись на крик.
«Что ты знаешь о нем?» Я не понял: «О ком?»
«Об Иуде», – ответил старик.
Сбитый с толку, в смущеньи, я медленно стал
ворошить ту Заветную мглу:
про Пилата, про вечерю и про Христа,
и предательский тот поцелуй.
Дотерпев мой нескладный рассказ, проводник,
постарев, что ли, больше, налил
чаю – мне и себе – и, уставясь в ночник,
хриплым голосом заговорил:
«Всё – как будто вчера, хоть прошло столько лет,
но не всё обрекают на тлен.
Так и было – почти… Только – все-таки, нет! —
я не умер в пеньковой петле».
…Поезд в завтра летел, я за чаем поник,
свою вечную глупость кляня,
а напротив меня полоумный старик
не то бредил, не то сочинял…
«Из дурманящей мглы Он их вел на Огни,
оставляя всем ищущим нить.
Притчи им говорил – не слыхали они
то, что Он так хотел объяснить.
Лишь один ученик из двенадцати душ
видел те путевые Огни,
не дрисливый гусенок, не мальчик, не муж —
я чужой был, наверно, для них.
Я ведь тоже всё знал – наперед, как и Он,
надо двигаться было след в след:
Ему – крест, мне – позор и – да будет спасен,
кто уверует в Новый Завет.
Не бывает героев, когда нет врага;
а на должность врага – вот беда! —
не найдется героя – так ноша туга.
Дураков лишь найдешь без труда.
Фарисеев и книжников много вокруг,
кто их там различит, разберет?
А предатель – один. И сужается круг:
вот Иуда, что Искариот!
Я всё сделал как надо в ту страшную ночь,
блеск мечей изуродовал мглу.
И ничем я уже был не в силах помочь.
И был искренним мой поцелуй…
Я сломался потом, я хотел умереть,
задушив свою трусость в петле.
Вот за это Всевышний отсрочил мне смерть —
до сих пор я на этой земле».
Проводник помолчал, глядя в ночь за окном,
по щекам покатилась вода:
«Я не предал Его! Я был с Ним заодно:
у весов ведь две чаши всегда».
Он ушел. Ну а я до утра не сомкнул
воспаленных, испуганных глаз.
На платформу как будто бы в небыль шагнул,
вспоминая полночный рассказ.
…Часто сон вижу я – не уходит он прочь,
не давая забыть про Огни:
в полутемном вагоне пьет горькую ночь
молчаливый седой проводник.
16-20 февраля 2003
Притча о Ненависти и Любви
Рядом с нами, всего в двух шагах (неспроста),
В доме многоэтажном и длинном,
Проживала Любовь – и скромна, и чиста,
Простодушна, и, даже, наивна.
Остается добавить единственный штрих:
Так случилось – скажите на милость! —
Повстречалась ей Гордость – завидный жених,
И Любовь (извините) влюбилась.
Гордость к ней снизошла, завязался роман
(Ненадежное, броское слово:
Он дурманит как ром и читающий пьян,
Дочитал – и рассеялся сладкий туман,
Не устал – перечитывай снова).
Ну а Гордость устала, роман надоел
И к Любови – увы! – охладела.
А Любовь – что поделать, таков, знать, удел —
Разлюбить и забыть не сумела.
Жизнь имеет свой план, и роди́лось дитя,
Ворвало́сь в этот мир, иль прокра́лось.
И, быть может, отцовские чувства так льстят,
Только Гордость осталась – играя ль, шутя, —
Превратившись из Гордости в Жалость.
Что ж, семья так семья. И Любовь зацвела,
И в заботы, и в быт окунулась.