ота, и враги прекратили стрельбу, решив подождать до рассвета. Опасаясь быть замеченным, он полз почти всю ночь, стиснув зубы от боли в раненой ноге, несколько раз ненадолго останавливаясь передохнуть и сделать перевязку.
Когда взошло солнце, солдат был почти в пяти километрах от места боя. Вокруг простиралась чужая земля, местами высохшая до трещин от безжалостного солнца. Нестерпимо хотелось пить. Раненая нога ныла от боли, от жажды кружилась голова. Впереди, шагах в пятистах, он увидел небольшую гряду скал, возвышавшуюся над равниной на несколько метров. Боец, опираясь на автомат и собрав последние силы, заковылял к спасительной тени. Внезапно раздалось фырканье, и из-за скалы появилась сначала лошадиная морда, а потом и вся лошадь. Она была мохнатой и низкорослой.
Умные тёмные глаза настороженно смотрели на человека. Тот остановился. Остановилась и лошадь.
— Откуда тебя занесло сюда? — прошептал запёкшимися губами солдат.
Лошадь в ответ мотнула головой. Он осторожно сделал несколько шагов и остановился, увидев, что лошадь начала отворачиваться.
— Куда же ты, родимая? Видишь, какая тут незадача со мной случилась, — вновь заговорил солдат.
При звуках голоса лошадь опять мотнула головой и сделала шаг навстречу. Теперь их разделяло два-три шага.
— Вот, держи. — Боец непослушной рукой нашарил в кармане камуфляжной куртки кусок сухаря, оставшегося от пайка, и протянул лошади. Та, раздув ноздри, вытянула шею, как жираф, и взяла хлеб.
— Умница, — прошептал раненый. — А теперь отвези меня, пожалуйста, к нашим. Вооон там они. — Он показал рукой туда, где, по его мнению, должен был быть ближайший блокпост. Подойдя вплотную, он начал карабкаться на спину лошади, цепляясь за длинную шерсть и гриву. Лошадь несколько раз недовольно махнула головой, но уходить не собиралась. Наконец он кое-как взгромоздился вместе с автоматом на лошадиную спину и лёг животом вдоль неё, свесив вниз обе ноги.
— Поехали, родная, я ж в этом пекле без тебя долго не продержусь, — сказал человек и легонько хлопнул лошадь по крупу.
Лошадь, поняв этот жест, как сигнал к действию, побежала мелкой, тряской рысью. Солдат изо всех сил вцепился в гриву, зажмурив глаза от боли в ноге. Примерно через полчаса жажда и боль стали настолько сильными, что он просто потерял сознание и очнулся от взрыва и выстрелов. Земля, как показалось ему, перевернулась, и он упал, больно ударившись спиной и раненой ногой. Он не стал даже открывать глаз, решив — будь что будет. Через несколько секунд над ухом зазвучала родная речь:
— Ты, салага, лежи и не дёргайся. Этим гадам мы тёплый приём уже обеспечили.
Говоривший немного отодвинулся и дал очередь из короткоствольного автомата. Затем быстро перезарядил оружие и сказал в переносную рацию:
— Воскобойников, что там у тебя?
— Всё в норме, взводный. Дали этой швали прикурить так, что им теперь своей анашой нескоро придётся дымить. И снайпера сняли. У тебя как?
— Я в порядке. У меня тут боец раненый. Тот самый, которого мы с тобой полчаса назад засекли. Кавалерист, блин. Давайте все ко мне. Конец связи.
Человек, которого невидимый собеседник назвал взводным, убрал рацию. Солдат открыл наконец глаза и увидел перед собой ухмыляющееся загорелое лицо с коротко подстриженными усами и трёхдневной щетиной на щеках.
— Ты откуда прискакал, рядовой необученный?
— Оттуда. — Раненый неопределённо махнул рукой.
— Ясно. Ты, блин, прям, как Никулин в «Бриллиантовой руке»: «Откуда у тебя это?» — «Оттуда…»
Совершенно бесшумно рядом с ними возникло десять человек в полной боевой выкладке. Один из них сразу наклонился над раненым, достав шприц, ловко сделал укол и занялся перевязкой раны. Боль постепенно отступила. Пока шла перевязка, солдат спросил командира:
— Вы кто?
— Кони в пальто, сынок. Разведгруппа в свободной охоте. Я — старший лейтенант Лермонтов, командир группы. Если спросишь, какое отношение ко мне имеет известный поэт, дам в ухо, не посмотрю, что ты подстреленный. Меня уже и так задолбали этим вопросом. А вот ты кто такой?
— Рядовой Иванов Иван Иванович. — Он назвал часть, в которой служил.
Старший лейтенант присвистнул.
— Однако занесло тебя. Они ж чёрт знает где базируются.
— У нас два взвода отправили на вертолёте на разведку местности. — Рядовой назвал район выброски. — А потом мы в засаду попали. Всех наших положили гады. — Иванов стиснул зубы от бессильной ярости.
— Ладно, это ты в штабе расскажешь. Приготовься к тому, что тебя для начала особисты прессовать будут. На предмет предательства, ну и всё такое.
К Лермонтову подошёл один из бойцов его отряда, бросил перед ним на землю снайперскую винтовку с замысловатым узором на ложе. Спросил:
— Знакомый аппарат, командир?
Взводный снова присвистнул и присел на корточки, чтобы рассмотреть оружие получше.
— Да это же пушка Селима. По прозвищу «Кинжал Пророка».
— Так точно. Селиму она теперь без надобности.
Лермонтов повернулся к Иванову:
— Повезло тебе, рядовой. Селиму, видать, ты живой нужен был, коль он лошади в глаз стрелял, а не тебе. Он никогда не промахивается. Точнее, не промахивался. Это его бандиты позавчера на дом Ахмада-аки напали. Не понравилось Селиму, что дед отказался лошадь продать. Всю семью перестреляли подонки. — Взводный ожесточённо сплюнул. — Половину лошадей зарезали на мясо. Остальные лошади, говорят, разбежались. Видимо, это одна из них. Подельников селимовских мы нынче быстро в расход пустили, когда они к тебе попытались побежать. Это им не со стариками воевать. Ох как повезло тебе. И что лошадь была. И что мы тут мимо проходили.
Услышав последнюю фразу, вся разведгруппа дружно ухмыльнулась.
— Как в глаз лошади? Он её что, убил?
— Убил, сынок, убил. Вон она лежит. — Старший лейтенант показал рукой на неподвижное лошадиное тело метрах в трёх от места разговора. У Иванова на глаза выступили слёзы. Лермонтов сочувственно похлопал его по плечу. Вскочил на ноги, отдавая приказ.
— Слушай меня, бойцы. Выступаем через пять минут. Воскобойников и Нуртдинов остаются с раненым. Вызовите «вертушку», дождётесь её и погрузите бойца. Затем догоните нас. Место следующего привала вам известно. Не найдёте там, идите к Чёртовой гряде. Мы вас дождёмся. Выполнять. Нет, стоп. Потапов, отрежь-ка пару хороших кусков мяса, пока оно испортиться не успело. От этой тушёнки пайковой меня уже воротит.
Иванов запротестовал:
— Не дам лошадь резать! Она мне жизнь спасла, а вы её на куски?! Не дам!
Взводный отреагировал не менее эмоционально:
— Молчать, салага! Мы на войне, а не в детском саду. Моим бойцам жрать надо как следует, чтобы силы были вот таких салабонов, как ты, из беды выручать. И таких подонков, как Селим, отправлять в ад. Да почаще. Не даст он резать… Давай, Потапов, действуй, чего стоишь столбом?
— Дайте нож, — неожиданно сказал Иванов.
Потапов молча протянул ему клинок. Солдат, не вставая на ноги, подполз к лошади и, примерившись, отрезал небольшую прядь гривы. Достал из-за пазухи солдатский медальон, открыл и убрал туда прядь. Воткнул нож рядом с лошадью, посмотрел на Лермонтова. Тот кивнул головой, коротко скомандовал, и разведгруппа растворилась в наступивших сумерках.
Милиционер тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Видимо, он долго простоял молча, не шевелясь, потому что Вовка удивлённо глядел на него, не решаясь уйти. Иван Иванович тихо произнёс:
— Настырный ты, парень. Как зовут-то?
— Володя.
— А меня Иван Иванович. И фамилия Иванов. Вот что: напомнил ты своей просьбой один должок мой перед лошадьми. Всё не представлялась возможность отдать. Видимо, сейчас пришло время. Пошли, парень, на поиски.
Парк встретил их тёмной стеной высоких деревьев, еле видными аллеями и тропинками. Дневные птицы уже давно умолкли. Из темноты доносились самые разные звуки — от тихого шороха и свиста до громких, режущих ухо криков. Буквально через несколько мгновений создалось впечатление, что город исчез, есть только двое людей и почти первобытная природа.
— Ну и где мы будем искать? — спросил Иван Иванович.
— Не знаю, — грустно ответил Вовка. — Пойдёмте туда. — И он указал на ближайшую аллею.
Шли уже около получаса. Луна поднялась выше, и стало достаточно светло.
— Всё, парень, топаем назад. Ни фига мы тут не найдём, — произнёс лейтенант.
— Иван Иванович, ещё немного, пожалуйста, — взмолился Вовка.
Только он закончил фразу, как из-за ближайших кустов взметнулось что-то большое, тёмное и с хрустом ломающихся веток ринулось к ним. Оторопевший милиционер потянул из кобуры пистолет. У Вовки сердце ушло в пятки. Не успели они опомниться, как перед ними появилась сегодняшняя Вовкина знакомая — кобыла по прозвищу Васька.
— Ну ты везунчик, — переведя дух, сказал Иван Иванович. — Здесь же роту можно на поиски отправить, а потом её саму искать. А тут за полчаса с небольшим…
Кобыла, энергично размахивая хвостом, чтобы разогнать надоедливых комаров, подошла к Вовке и с ходу полезла к нему в карман, смешно шевеля губами.
— Смотри-ка, в карман лезет, как будто тебя уже давно знает, — удивился лейтенант.
— Да я её второй раз в жизни вижу, — ответил Вовка.
— И что теперь делать будем? — резонно спросил Иван Иванович.
Вовка задумался. Действительно, а что делать-то? Лошадь не собачка, домой не приведёшь. Тут зазвонил сотовый.
— Алё.
— Володя, ты где?
— Я в парке, пап.
— И чего ты там делаешь в двенадцать ночи?
— Лошадь искал.
— Чего искал?
— Лошадь.
— Так, Владимир, или ты мне сейчас рассказываешь правду, или я тебе, когда домой придёшь, такое устрою!
Когда отец начинал называть Вовку Владимиром, это ничего хорошего не сулило. Как минимум — неделя без карманных денег. А может, и больше. Вовка начал психовать.
— Не надо мне ничего устраивать. Приду домой и всё расскажу. Вы с мамой меня скоро вообще только в магазин напротив дома отпускать будете.