– Зачем же брать плохих? – не понимал Волков.
– Так хорошие суки от десяти талеров идут. Да и не хорошие они, а средние. Хорошие молодые трехлетки двадцать стоят. А кобели, у которых нюх выставлен и выучка есть, так тоже не меньше десяти. А если еще и порода, стать с экстерьером добрые, то их на расплод берут, такие суки и все тридцать тянут, сорок бывает. То, что я прошу, так то за щенков.
Очень не хотелось кавалеру деньги давать на такую блажь, и он еще раз уточнил:
– Тут точно волки есть?
– Есть, много, – сказал Куртц. – Иной раз едешь, а они на холм взойдут и сверху смотрят на тебя, стаями ходят.
– Неужто вы не видите следов? Они же повсюду, – горячо воскликнул Бертье. Он обвел рукой окрестности.
Ничего Волков не видел. Не до следов ему было всю дорогу. Любовался он пустыней, дикостью да скудостью земли, что лежала вокруг. Но, кажется, дать денег на собак придется. Если и вправду тут волки резвятся, коровники ставить нет смысла. А без коров и сыроварни тут делать нечего. А без сыроварни и Брюнхвальд уедет отсюда.
Почему-то Волков уже не сомневался, что Бертье, Рене и их люди уйдут, как только осмотрятся и поймут, куда он их привел. Так пусть хоть Брюнхвальд останется.
– Я дам денег на собак.
– Отлично, – обрадовался Бертье, – и не пожалеете, окупятся собачки, поначалу кабанятиной и шкурами волчьими, а затем и приплодом своим. Уж вы, друг мой, не волнуйтесь, будет у вас псарня не хуже, чем у других, я сам этим займусь. – Он говорил, как бы успокаивая Волкова. – Я собак люблю даже больше, чем лошадей. – Он глядел на кавалера, улыбаясь. – Ну?
– Что? – спросил тот.
– Давайте деньги, раз решились.
– Вы сейчас хотите? – удивился Волков.
– А что тянуть, мне ж обратно в город за ними ехать, – отозвался Бертье.
Волков вздохнул, достал из кошеля семь монет и вложил их в руку ротмистра.
– Телегу из обоза возьму и одного человека! – уже поворачивая коня, крикнул тот.
И ускакал тут же. По дороге что-то крикнул своему старшему приятелю и поехал на север.
Взрослый и разумный Рене, который, как и положено офицеру, всю дорогу ехал пред своим людьми, поглядел ему вслед и решил догнать кавалера, а догнав, спросил у него:
– Кавалер, дело к обеду идет, люди мои на ногах с рассвета, не угодно ли вам будет дать им отдохнуть и сделать привал?
Не успел Волков ответить, его опередил Куртц.
– В том нет нужды, господа, – он поднял руку, указывая вперед, – вон за той лощиной уже Эшбахт будет. Там и остановимся.
– Прекрасно, – сказал Рене и повернул к своим людям.
– Прекрасно, – мрачно повторил Волков, глядя вперед.
Смотрел он и не верил своим глазам. Эшбахт! Звучит как! Городские стены, башни. Ну, как минимум большое село с кирхой и замком на горизонте. На слух Эшбахт – так это город целый, а тут…
Он уставился на землемера, не перепутал ли он чего, а тот сидел понурый, словно пойманный на лжи. Словно он больного коня за доброго выдавал, а ложь раскрылась.
– Вы говорили, что двадцать дворов тут? – наконец произнес Волков, разглядывая покосившиеся и сгнившие лачуги.
– Так то до чумы было, – отвечал землемер, стараясь не смотреть на кавалера.
– А дома, дома тоже чума унесла? – допытывался Волков. – Домов-то всего восемь.
– Не могу знать, куда дома делись, раньше больше было.
Пришел Максимилиан и сказал:
– Мужики почти все в поле, бабы да дети в домах. Я велел за старостой послать, мальчишка побежал уже.
– Значит, есть у них пашни? – едко произнес Волков.
– Да есть, есть, я ж вам говорил и показывал на карте, – отозвался Куртц. – И немало их у вас есть!
Хотел ему Волков напомнить, что он ему и про двадцать дворов говорил, да не стал. Спросил про другое:
– Думаю, что замка тут нет, ну так хоть дом тут есть? Где господа проживали раньше?
– Так вон он, – землемер повернулся в седле и указал на ближайший холм. – Там все господа и проживали.
Кавалер даже поворачиваться в ту сторону не стал. Еще когда подъезжали, он заприметил большой дом из крупных, сырых и старых бревен. Уж никак он не мог подумать, что это окажется его будущее жилище. Волков принял его за старый скотный двор с большой конюшней, хлевом, овином и некогда крепкими воротами.
– Так это не овин с амбаром? Не конюшня? – переспросил он на всякий случай.
– Так все там: и конюшня, и амбар, и хлев, и дом с печью и спальней, – объяснил землемер.
Он говорил без злобы и без ехидства, а Волкову казалось, что он смеется.
Солдаты тем временем разбивали лагерь, кто-то платки ставил, кто-то за хворостом собирался. Рене с карпоралами взялись отсчитывать съестное на сегодня. Повара пошли за водой. Ёган и Сыч бродили по округе. Местные бабы с грудными детьми и детьми, что уже могут бегать, высыпали на улицы смотреть на прибывших, особенно они глазели на карету дорогую, здесь невиданную, и кланялись молодой госпоже. Брюнхвальд уже поехал место искать под сыроварню и дом. Все суетились. При деле были, а вот ему почему-то захотелось уехать отсюда прочь. Как глянет он на местных баб босых, замордованных, да на тощих детей, так повернуть коня охота и поехать отсюда на север, а потом на восток. В Ланн. В большой дом, в большую постель, в перины к Брунхильде, у которой бедра как печь горячи.
А тут… Грош цена обещаниям барона. Да пропади пропадом такая милость герцога. Не тот это лен, не тот удел, за который он герцогу ежегодно служить должен сорок дней конно, людно и оружно.
– Господин, а тот дом наш, что ли? – указал на холм Ёган.
– Ваш, – зло ответил Волков.
– Ну, тогда пойду, погляжу, – засуетился слуга. – Сыч, идешь со мной?
– Пойдем глянем.
А Волкову и глядеть на дом этот нет охоты. Ему охота уехать отсюда. Но он слез с коня, решил пройтись, похромать, размять ногу. Прошелся и тоже пошел свой дом новый смотреть.
Ворота свалены, лежат. Двери настежь. Непонятно, на чем висят, непонятно, как ветром не оторвало. Дом был брошен давно, в бревнах мох поселился, в маленьких окнах когда-то стекла были. А сейчас нет. Ничего нет: ни лавок-полатей, ни мебели какой, крыша частью провалилась, воняет, нагадил кто-то. А Ёган стоит посреди дома на досках пола, подпрыгивает и говорит, дурак:
– А что, дом-то неплох. Пол не сгнил, стены без щелей, камин хороший, его почисть только.
– Неплох, неплох, – неожиданно поддерживает его Сыч.
– Болваны, тут даже крыши нет. Худая-то крыша, – не выдержал кавалер. – Или не видите?
А Ёган смеется:
– Да разве ж это нет? Эх, господин, вы еще худых крыш не видали. Смотрите, стропила-то все целые, толстые, крепкие, на них тес положим, проконопатим, утеплим – вот вам и чердак, а потом и крышей займемся. Дранку положить – дело одного дня, будет тес, гвозди, дранка да инструмент, я за два дня управлюсь.
– Сыро, воняет тут, – буркнул Волков, начиная думать, что, может, Ёган и прав.
– Сыро, так пусть Сыч камин протопит, только как следует. Пусть вычистит его, трубу пробьет и топит хорошим огнем, три дня – и сухо будет, вони не останется. Все равно ему делать нечего.
– Сыч, – произнес Волков, – Ёгану в помощь пойдешь.
Не мог Фриц Ламме такого перенести. Хотел было возмутиться, но осекся на полуслове, замер. Сначала кавалер и не понял, чего он, а потом взгляд Сыча поймал и обернулся. На пороге дома стояла Агнес. Юбки подобрала, словно через грязь шла, губы в нитку, нос принюхивается, глаза косят. Огляделась и говорит:
– Что это? Тут мне жить, что ли?
– Ничего, поживешь, – холодно сказал Волков.
– Уж увольте, я вам не корова, чтобы в хлеву ночевать, – нагло заявила девица.
Кавалер и без нее мрачен, а тут она еще, он как заорал:
– Это тебе не коровник и не хлев!
– Так и не лошадь я, – продолжила дерзкая девица, – не буду я в конюшне спать.
– На дворе спать будешь!
Агнес же ему спокойно и отвечала:
– Денег мне дайте, лучше я в Ланн поеду.
В другой раз он бы не дал, а тут так осерчал, что достал из кошеля пригоршню денег, нашел старый гульден и сунул его ей:
– С глаз долой!
Агнес золотой взяла, низко присела, голову склонила, вроде как смиренность выказывает. А сама улыбается, но так, чтобы господин не видал. И тут же говорит:
– Пусть меня Максимилиан в Ланн отвезет.
– До Малена довезет, а там наймешь себе человека, – отрезал Волков. – Вон пошла.
А Агнес и рада, кинулась Максимилиана искать. Сама даже раскраснелась.
Сыч глянул на Ёгана, а тот счастлив, что теперь не ему Агнес возить.
Да Сыч и сам был рад, что эта злобная девица, что вечно ищет свары, уезжает.
«К черту ее, блажную, хорошо, что уезжает», – подумал Фриц Ламме, тоже радуясь ее отъезду.
Агнес нашла Максимилиана, он был около лошадей, занимался сбруей дорого хозяйского коня.
– Максимилиан, господин велел вам отвезти меня в Ланн, – проговорила она, не скрывая удовлетворения.
– Что? – спросил он, поворачиваюсь и удивленно глядя на нее. Не ожидал он такого никак.
– Велено вам меня отвезти, – повторила Агнес, но уже про Ланн не сказала, понимая, что юноша побежит уточнять распоряжение.
– Отвезти вас? – растерянно переспросил он.
– Да что ж ты переспрашиваешь все? – начала сердиться Агнес. – Поехали уже, нужно до ночи тебе меня в Мален довезти. Уезжаю я, а Ёган господину надобен.
– До Малена? – снова спросил Максимилиан. До Малена еще куда не шло. Хотя и туда очень не хотелось ему ехать с ней.
– До Малена, до Малена, – уже зло сказала она и пошла к карете.
Говорила она так, что не посмел он ей перечить, лишь бы не злить ее лишний раз.
И так он расстроился, что не пошел спросить у господина об этом деле, не подумал, что карету он никогда не водил. Ни коня не взял для обратного пути, ни еды, ни оружия – кроме кинжала, что висел у него на поясе.
Он побрел за Агнес, помог девушке сесть в карету, залез на козлы, взял длинный хлыст и, прикрикнув на лошадей, тронулся обратно. Агнес сидела, выставив локоток из окна кареты. Сама высунулась, поглядела на спину юноши и заулыбалась от удовольствия, что все так хорошо получилось.