– Да не бойся ты, – смеется Агнес. – Иди сюда, не трону я тебя, девицу нежную.
– Не боюсь я, – отвечает Максимилиан. – И не девица я.
А сам подходит с опаской, руку подает издалека.
Девушка на руку почти не опирается, пальцы пальцев едва касаются, и когда она уже поднялась в карету, а он готов был уже ступени поднять и забылся, Агнес вдруг наклоняется и что есть силы ногтями впивается ему в щеки, раздирая их до крови. И шипит по-кошачьи, слова тянет сквозь зубы:
– Вот тебе, паскудник, будешь знать, как противиться мне. – Он стоит, щеки разодраны, губы изгрызены, руки липки от крови. И в глазах его страх. А Агнес усаживается поудобней на подушки, видит все это, и сердце ее поет от радости. Она улыбается и говорит ему как ни в чем не бывало: – Так, поехали уже, до города еще не близко, а дело к вечеру пошло.
Он вытер кровь с лица. Огляделся – сбежать бы, да нельзя, господин задание дал. Никак нельзя. Максимилиан подошел, закрыл дверцу кареты, стараясь не смотреть на девицу. Потом забрался на козлы, куда ж деваться, присвистнул и встряхнул вожжи:
– Но, ленивые.
Агнес улыбалась. Она вдруг подумала, что раньше она мало улыбалась.
Да, до того, как она встретила господина улыбаться ей было не от чего. А теперь она улыбалась и даже смеялась часто. Раньше она и подумать не могла, что будет в карете ездить и носить бархатные платья. Размышляя об этом, девушка погладила подол своего платья: как приятно руке от бархата. Потрогала батистовую рубашку, кружева на манжетах и гребень в волосах черепаший, высокий, и шарф шелковый, что гребень накрывает. Все у нее ладно, все красиво. Так чего же ей было не улыбаться. А то, что Максимилиан артачится, так это дело времени. Он никуда от нее не денется. Будет, будет ей ноги целовать. А вот господин… Господин – другое дело, с ним непросто придется… Задумалась она, замечталась.
Ута сидела напротив, не шевелясь и не смотря на хозяйку. Она боялась смотреть на нее лишний раз. Невозможно было знать, что замышляет ее хозяйка, когда так страшно улыбается.
Ветер встречный высушил царапины на лице Максимилиана. На молодых раны заживают быстро. Так же быстро, как он гнал карету на север. Хотел юноша поскорее сделать дело, довести эту полоумную девку до Малена. Там и расстаться с нею.
Поэтому гнал лошадей, хотя и не умел как следует управлять ими.
На то специальная сноровка нужна. Но Бог к нему был милостив, вскоре показались стены и башни города.
Немного ошибся он, взял на развилке левее, оттого не к южным воротам выехал, а сделал небольшой крюк и поехал к западным.
А вдоль западной дороги стояли виселицы. Там разбойников, беглых мужиков и конокрадов вешали. Ну не в город же их тащить, в самом деле.
Там у одной из незанятых виселиц сидел на колоде – из тех, что ставят под ноги висельникам, – немолодой стражник с кривой и ржавой алебардой и большим ножом на поясе. А перед ним на земле сидел мужик. Черная, понурая голова, и кисти рук его торчали из колодок, что были заперты на висячий замок.
Карета ехала не очень быстро, и Агнес, устав от кустов да оврагов, заинтересовалась мужиком и стражником. Решила выйти, до города уже почти доехали, спешить некуда, и посмотреть: может, его вешать будут.
– Вели остановиться, – сказала она негромко, не отрывая взгляда от мужика-колодника.
Ута тут же кинулась кричать Максимилиану:
– Остановите, остановите, госпожа велит встать!
Нехотя юноша натянул вожжи. Карета остановилась.
Максимилиан спустился с козел и, открыв дверь, откинул ступеньки, после чего осторожно, чтобы не дать оцарапать себя еще раз, подал руку как бы издали.
Агнес с презрением глянула на него и, опершись на его руку, спустилась из кареты. Пошла, выгибаясь и разминая затекшее тело. Приблизилась к колоднику.
Даже издали он был ужасен. Черные сальные волосы, жесткие, как щетина, заросшее лицо в глубоких оспинах. Но заросло оно не все. Левая щека его была давно разодрана, да так, что дыра свежая в щеке имелась такая, что палец просунуть можно, и в нее видны были желтые зубы.
– Госпожа, – окликнул ее стражник озабоченно, – стойте от него подальше, он душегуб. Он девку убил.
– Врешь, – отвечал мужик гортанно и хрипло, хотя негромко.
– И говорят, не одну, работал конюхом кладбищенским, мертвяков возил, бродяг да нищих мертвых собирал, говорят, шлюх за кабаками мучил, говорят и убивал, но то разговоры все были, а тут на последней его и поймали, – продолжал стражник. – Осудили.
– Брешешь, пес, – зло сказал мужик.
На сей раз стражник его услышал, не поленился, поднялся, пошел и как следует двинул мужика в ребра древком алебарды, затем сел на место и сказал:
– Погавкай мне еще, палачей не дождусь, сам тебя прибью.
Мужик скривился и оскалился от боли, но ничего больше стражнику не сказал.
– Значит, вешать его собираетесь? – спросила Агнес.
– Именно, – кивнул стражник, – только вот палачи сволочи, обещали после обеда быть, я их уже тут полдня дожидаюсь, не дай бог забыли про меня, я потом им покажу подлецам…
Что-то привлекло Агнес в этом страшном мужике, она подошла ближе и заглянула ему в глаза. Они были карие, с красными жилами, с желтизной в белках. Взгляд его был взглядом животного, что попало в капкан.
– Убивал баб? – тихо спросила она, наклоняясь к нему.
Мужик поежился, и не будь на нем колодок в палец толщиной, так он почесался бы, наверное, – так неуютно ему стало под взглядом девушки.
– Отвечай без вранья, – продолжала она, не отрывая от него своих глаз.
А он отвернулся, не выдержав ее взгляда. И промолчал.
– Вы подальше от него встаньте, – подал голос стражник. – Мало ли…
Но Агнес даже не посмотрела на него и продолжала:
– Глаза ко мне повороти, на меня смотри. – Мужик поупрямился и опять на нее поглядел. А она и спрашивает: – Каково ремесло твое?
– Конюх я, сызмальства при конях.
– А с моими конями управишься?
Мужик с удивлением посмотрел на нее, потом на ее карету и лошадей, затем снова на нее и ответил:
– Управлюсь, не велика наука.
Агнес глядела, как у него в дыре, что на щеке, зубы двигаются, очень ей это любопытно, но сама дела своего не забывала и дальше спрашивала:
– Так пойдешь ко мне конюхом?
А он молча глядел на нее. Смотрит и молчит. Не смеется, верит ей, что она от петли его избавить может. Сразу как глянул ей в глаза, так и поверил.
– Чего ж ты молчишь, дурак, под виселицей сидишь, или забыл? – проговорила дева, торопя его.
– Уж не знаю, госпожа, что лучше, – вдруг хрипло отвечал он, – к вам пойти или тут остаться.
– Дурак! – зло сказала Агнес. – Повиснешь сегодня – и поделом тебе. То я тебе наперед предрекаю. Сегодня уже вороны клевать тебя возьмутся. Оставайся.
– Нет-нет, госпожа, – вдруг встрепенулся мужик, – к вам хочу. К вам в услужение.
– Хочешь? – спросила она, распрямляясь. – Поклянись, что до гроба служить мне будешь.
А он опять молчит. Словно уже и не рад, что освободят его от виселицы. Глаза бегают у подлеца.
– Клянись, говорю, – шипит ему девушка. – И даже не думай, что поклянешься и от клятвы уйдешь. Клянись! Ну! Или палачи скоро придут, тогда уже мне не спасти тебя будет.
– Клянусь, – выдавил из себя мужик.
– То-то, дурак, – зло сказал она и пошла к стражнику, подбирая юбки.
А стражнику очень интересно было, о чем это она с висельником шепталась, и он ждал, пока девушка подойдет. А она подошла и спросила так ласково, как только могла:
– Как звать тебя, добрый человек?
– Иоганном крещен, добрая госпожа, – отвечал стражник с удивлением. Не ожидал он ласки от такой высокой госпожи. Не каждый день дама, что ездит в карете с четверкой дорогих коней, с ним говорит. А может и вообще никогда такая с ним не разговаривала за всю жизнь его. От такого он растерялся так, что даже встать с колоды своей забыл. Говорил с ней сидя.
А она, видя это, произнесла с улыбкой, поднося ручку свою к лицу его:
– На ладонь мою смотри, Иоганн. Сюда, следи за ней.
А тот дурень даже и не спросил, зачем ему за ее ладонью следить.
Агнес перед лицом его провела ладонью пару раз туда и сюда.
– Следи, Иоганн, следи, – говорит она, а в голосе железо приказа, твердость неженская. – За пальцами следи.
Стражник за ее пальцами глазами водит, старается, ничего не понимает.
Агнес как момента какого ждала, а когда поняла, что готово, тут же двумя перстами его в лоб и толкнула:
– Спи, Иоганн, оставь заботы, забудь обо всем.
Так толкнула, что голова его откинулась, и замер он на секунду с откинутой головой, словно в небе разглядывал что-то.
А потом голову опустил, поглядел на девицу удивленно и уронил плохую свою алебарду на траву, сполз с колоды, уселся у места своего наземь и замер. Но глаза не закрыл, а стал в траве что-то рассматривать. Голову низко наклонил.
Спроси кто у Агнес в этот момент, как она так смогла стражника утихомирить, откуда дар у нее такой, девушка бы и не ответила. Не знала она, откуда эта сила в ней взялась, просто когда карета встала у виселиц, как висельника она увидела, так знала уже, что делать будет.
И висельник, и Максимилиан глядели на нее. Мужик с восхищением, а юноша замер от удивления и страха, рот открыв. Это ей нравилось – особенно что Максимилиан так смотрит.
– Что рот-то раззявил, – бросила она, – найди у стражника ключ, отопри колодки, выпусти человека.
– Не слышали вы, что ли? – отвечает он ей. – Душегуб это. Вешать его нужно.
А она смотрит на него с усмешкой и спрашивает:
– А ты сам не душегуб?
Обомлел Максимилиан, побледнел, вспомнил он ночь в тюрьме Хоккенхайма, стоит и понять не может, откуда она про то знает, ее же не было там.
А она и не знала ничего, просто угадала, угадывать тайны людские направилось ей.
– Так душегуб ты или нет? – спрашивает девушка, улыбаясь. А сама уже все знает по лицу его. – Не дождешься тебя, – говорит ему девица с досадой, садясь возле стражника, – ни в чем от тебя прока нет. Никудышный. – Находит ключи от колодок в его кошельке, быстро идет и отпирает колодки, приговаривая: – Торопиться нам надо, скоро люд здесь будет.