Максимилиан ускорил шаг. Есть ему хотелось, – последний раз ел он еще днем, как приехали в Эшбахт, и всего-то кусок хлеба солдатского да немного сыра. Но это ничего, пуще голода его жажда мучила. Он взглядом искал воды, очень пить хотелось. На ручей он и не рассчитывал, уже и луже был бы рад. Лужи в низинах на дороге были, в колеях вода стояла. Вернее, не вода, грязь, сами лужи почти высохли. Так что дотемна он очень хотел найти лужу с чистой водой. Торопился.
Уже света было мало, когда он нашел глубокую лужу у дороги. Кое-как напился, вода была мутноватой с заметным привкусом. Глина.
Он уже хотел встать от лужи, как услышал шелест кустов. Хоть и не рядом они были, но тишина вокруг стояла такая, что слышалось ему все отчетливо. Юноша встал, принялся вглядываться в кустарник, на всякий случай руку на рукоять кинжала положил. Но ничего не увидел и решил поторопиться. Идти ему нужно было полночи, не меньше, так что пошел он быстрым шагом. А солнце уже спряталось почти, но на краю неба, на востоке, засветилась луна.
Слава богу, небо чистое, хоть что-то будет видно, иначе свалишься в чертополох в темноте-то. А еще и в овраг какой, их тут тьма тьмущая. Максимилиан шел, думая, что придет в полночь в деревню и поест что-нибудь у солдат. Хорошо бы бобов с салом и чесноком.
Застрекотали сверчки. Ну, хоть какие-то звуки, а то только шаги его слышно было да комаров звон. И как сверчки застрекотали, так стало совсем по-ночному темно. Лишь луна светила. Да толку от этого немного было – там, где свет ее падал на землю, еще что-то различить можно было, а где тень, темень, хоть глаз коли. Чернота.
И тут снова шелест. В тех кустах, что справа за спиной. Откуда? Ветра-то нет. Кусты неблизко, но юношу страхом пронзило от пяток до макушки, а на затылке волосы зашевелились, словно ветер был. Максимилиан обернулся резко, руку снова на кинжал, рука вспотела сразу, но не дрожит. Сам он глядит в ту сторону, откуда звук шел, а там ничего. Тишина и темнота. На всякий случай молодой человек стал читать «Патер ностер», то, что на ум пришло, хотя знал он и другие молитвы. В том числе и солдатские, что просят дух укрепить. Прочитав быстро молитву, сделал несколько шагов спиной назад, повернулся и пошел быстро, благо луна разгорелась и, кажется, светлее стало.
Наверное, показалось ему, не было ничего, но рука вспотевшая рукоять кинжала сжимала крепко, так идти ему было спокойнее. И он снова пошел, да так быстро, что только мог.
Но прошел юноша немного, сто шагов, не больше, и снова услыхал шелест и шум за спиной, снова пронзил его страх от пяток до макушки. Резко обернулся – снова ничего. Только луна да сверчки заливаются. Снова он стоял, снова читал молитву, всю ту же «Патер ностер».
И на ветер бы ему подумать хотелось, да нет никакого ветра.
Стоял он в нерешительности, не знал, что ему и думать, понять не мог: играет ли кто с ним, крадется ли за ним или кажется ему все это.
Максимилиан всю свою сознательную жизнь готовил себя к ратному ремеслу. А в нем не преуспеть, труса празднуя. И, собравшись с духом, он крикнул в темноту:
– Эй, не прячься, выходи, коли не трус!
А сам кинжал ухватил покрепче.
И еще страшнее ему стало, так одиноко и жалко звучал голос его в этой темной пустыне.
Никто не ответил ему. Ни звука в ответ не донеслось.
Сверчки замолкли на мгновение, перепуганные его криком, и тут же опять зазвенели. И ничего больше.
Но теперь он не верил, что ему чудятся эти звуки. Он повернулся и пошел опять шагом быстрым. Шел, считая шаги, не слыша ничего опасного, но кожей на спине чувствуя, что кто-то идет за ним. А перед ним низина, свет луны туда не достает, там темень непроглядная. Максимилиан стал быстрее идти, не разбирая дороги, лишь бы темноту скорее пройти. Побежал, даже не боясь споткнуться, и когда уже пробежал низину, что-то побудило его обернуться.
Тот страх, что он чувствовал до сих пор, и не страхом был, а так, робость легкая. А теперь его страх охватил, как холод, что сковывает до полной недвижимости. Едва дышал, как будто камнем тяжким ему грудь придавило. И глаз оторвать не мог от того, что видел. А видел он, казалось бы, немало.
Из сумрака, куда луна не проникает, да нет, не из сумрака, из мглы черной, изливаясь желтым светом, смотрели на него два глаза нечеловеческих. Смотрели пристально, неотрывно, бесстрастно. И ничего в этих бездонных глазах не было, кроме холода.
И он не вынес взгляда этого страшного, словно с ума сошел, забыв разум человеческий, кинулся Максимилиан бежать. Спотыкаясь в темноте, с дороги сбежал, влетел в кусты и едва не упал, об корни ногой зацепившись. А за кустами овраг, а там земля с камнями, и он по этой земле вниз скатился и стал дальше бежать, затем вверх из оврага полез, кинжалом себе помогая. И только как вылез, решился назад обернуться.
И лучше ему не стало: ждал он, что глаза те исчезнут, как наваждение, а они вдруг рядом оказались. Десять шагов, на той стороне оврага они, опять на него смотрят.
Тут он закричал:
– Что тебе, что? – И кинжалом замахнулся. – Не походи, коли жить хочешь!
И тут к нему стал разум возвращаться. Подумал юноша: «Разве бы кавалер так бежал бы? Разве отец его так от зверя бежал бы?»
И вспомнил, как однажды сказал ему кавалер: «Бежать – не позор, позор – от страха голову терять».
И хоть колотилось его сердце, и хоть приближались к нему страшные глаза, стал он торопливо размышлять:
«Что ж это за зверь, видно, что велик, видно, что страшен, но каков он? Бежать от него глупо, догонит, на спину прыгнет, и тогда смерть. Сражаться? Эх, была бы хоть кольчуга, тогда можно было бы, а так, с кинжалом одним… А вдруг он велик? Да велик он, велик! По глазам видать! Разорвет, кинжалом от такого не отмашешься. Эх! Не повезло. Может, укрытие искать? Да где тут?»
А тут он еще и дыхание зверя услыхал. Дышал он низко да с рыком. Большой это зверь. Как только юноша его сразу не расслышал?
Нет, не отмахаться от такого кинжалом. Максимилиан сжимал оружие крепко и, старясь не отрывать надолго взгляда от желтых, страшных пятен во тьме, стал поглядывать по сторонам. И тут удача его ждала. Луна так стала ярко светить, что на холме, в десяти шагах от себя, он увидел белое дерево. Дерево было старое, сухое, без коры уже, оттого и белело. И ветки на нем были низкие и удобные, чтобы схватиться. Тут же и кинулся юноша к нему, и услышал за спиной рык глубокий и недовольный. И хруст по кустам за собой.
Да такой хруст был, так трещали ветки, как будто животное не меньше коровы по кустам бежало.
Не оглядываясь назад, молясь о том, лишь бы не споткнуться в темноте, добежал и с разбегу прыгнул он на нижнюю ветку. Ветка без коры, сырая от вечерней росы, скользкая, едва не упал, едва из руки кинжала не уронил. Чудом схватился. Подтянулся. И тут же вверх, на другую, а с нее на следующую, выше. И выше. Одежда трещит на нем. И так лез он, скользя по дереву башмаками, пока мог. Пока ветки его держали и не трещали под ним. И на высоте в четыре человеческих роста уселся на ветку и обнял ствол дерева. Только теперь осмелился вниз взглянуть.
Там едва различимо двигалось что-то огромное. Может, и не с корову, но немногим меньше. Только глаза полыхали желтым в черноте. И смотрели глаза по-прежнему на Максимилиана, и приближались, не торопясь. Он еще крепче прижался к стволу дерева, еще крепче стиснул кинжал.
И тут это темное пятно вдруг рвануло к древу и ударилось о него.
Крепко было дерево, толст его ствол, не сгнил еще. Но юноша почувствовал, как колыхнулось оно, вздрогнуло от тяжкого удара.
Подумал Максимилиан, что это страшное существо стрясти его с дерева желает, как яблоко спелое с яблони.
– Уходи! – заорал он как можно более громко.
Вдруг исчезло все, вернее, глаз в темноте больше не было видно. Но вот дыхание было слышно, хрипело рядом, под деревом. И показалось Максимилиану, что хрип этот удаляется, но то всего секунду казалось. Тут же глаза засветились вновь, тут же хрип и рык послышались. И кинулось животное к дереву. Нет! Не к дереву, а на дерево. Тяжкий удар вновь сотряс стол, а за ним послышался глухой скрежет. Растерялся юноша, не понимал, что происходит, только вниз пялился на то, как под скрежет этот глаза желтые, адские, все ближе и ближе. Да так быстро все происходило, что и крикнуть он не успел. А они вот уже, рядом, присядь да руку протяни. И вдруг хруст, снова скрежет, глухой удар и рык раздраженный. А до юноши донеслась волна смрада, что только от животного быть может. И понял он, как близко к нему зверь был.
Максимилиан полез выше, хотя уже и опасно было лезть, там все ветки тонкие. Но он ставил ноги на них у самого ствола, где не переломятся. И залез еще на один человечески рост выше. Дальше лезть было некуда.
И вовремя, снова тяжкая поступь, снова глаза желтые снизу на него глядят. И снова дерево содрогнулось, снова скрежет. Понял юноша, что когти зверя так об дерево скребут. Глаза все ближе и ближе. Но теперь Максимилиан вдруг бояться перестал, он вспомнил, что рыцарь его вообще, кажется, ничего не боялся. Неужто же ему, оруженосцу Инквизитора, трусом прослыть? Не будет он дрожать. Нет! Присел он на ветке, обхватив ствол левой рукой, а правую с кинжалом над головой занес клинком вниз. И ждал, когда глаза приблизятся – чтобы проткнуть один из них сильным ударом. Или оба, если успеет.
Но опять под скрежет когтей и звучный рык зверь, не добравшись до него, повис на мгновение на дереве, царапая когтями ствол, снова упал вниз и снова глухо ударился оземь. И снова только звериная вонь от него осталась.
– Жаль, что ты не долез! – крикнул Максимилиан, сам своей дерзости изумляясь. – Уж больно хотелось твою кровь на моем кинжале увидать, чертов демон!
Ни рыка, ни хрипа в ответ. И глаз больше в темноте было не видно.
Где-то шагах в двадцати в ночной тиши хрустнула ветка. И больше ничего, только луна, звезды, сверчки да комары.
Максимилиан, все еще боясь упасть, спрятал кинжал в ножны и не без труда снял с себя пояс. И поясом своим, благо тот был нужной длины, привязал себя к стволу дерева. И при этом не уронил ни кинжала, ни кошеля. Слезать с дерева он точно не собирался, пока солнце не взойдет. И только тут он заметил, что берета на голове его нет. И от этого он сильно расстроился. То был хороший берет, подарок кавалера.