И вот когда они с Арсибальдусом Рене в предвкушении радостных хлопот обсуждали важные вопросы и разные мелочи, он и увидел Максимилиана.
Рене что-то говорил о колодцах, о том, что глубоко тут капать нет нужды, а Брюнхвальд смотрел на сына и мрачнел от увиденного.
Максимилиан поклонился господам офицерам. Рене тронул край шляпы в знак приветствия, а ротмистр Брюнхвальд только спросил сухо:
– Уж не та ли это одежда на вас, которую даровал вам кавалер, в которой вы должны носить знамя его?
Сине-белый колет с черным вороном на груди был грязен неимоверно.
– Я немедля постираю одежду, – робко произнес Максимилиан, неотрывно глядя на отца.
Он постирает! Да разве ж можно отстирать такую грязь, тут и опытная прачка спасовала бы. Да и то только полбеды! Четверть беды! Одежда вся была подрана, особенно шитье пострадало, черный ворон на груди был весь содран. Сплошные нитки висят. Да и широкие рукава тоже хоть оторви да выбрось.
– Постираете? – приходя в гнев, переспорил ротмистр.
Терпеть не мог Карл Брюнхвальд нерях. Неряха – всегда либо дурак, либо лентяй, а скорее всего и то, и другое вместе. И вот вам, его сын, за которого он поручался и просил уважаемого человека, приходит в таком виде. Да еще все это на виду у господина Рене.
– Ваши чулки разодраны, даже туфли ваши разодраны, – продолжал ротмистр. – Вы что, проиграли сражение?
– Отец, я просто шел ночью по дороге… – начал Максимилиан.
– Ночью? По дороге? – Брюнхвальд скривился. – Так что заставило вас разгуливать по дрогам ночью?
– Кавалер дал мне задание доставить госпожу Агнес в Мален. Вот я и…
– А лицо вам случайно не госпожа Агнес расцарапала? – поинтересовался отец.
Максимилиан вдруг подумал, что, скажи он правду, господа офицеры его на смех поднимут.
– Надо было в городе остаться, я не сообразил и пошел на ночь глядя домой. Я… На меня ночью напали волки и я…
– А где ваш берет? – прервал его отец.
Юноша только вздохнул.
– Ваш берет был из бархата и на подкладке из атласа, цена ему талер, не меньше, где же он?
Максимилиан молчал.
– Уж не волки ли его забрали? – продолжал ехидничать отец.
Самое смешное было бы, скажи он правду – что, когда спустился с древа, так берета нигде не нашел, как ни искал. И вправду получалось, что берет его забрали волки. Вернее, волк. Или, может, демон.
Лицо ему исцарапала бесноватая и хохочущая госпожа Агнес, берет его забрал волк с глазом желтым. Да все это, может, и звучит смешно, но на самом деле все это было страшно. Даже вспоминать страшно.
– Завтра же поедете со мной в город, – сухо сказал отец, – исправите одежду у портного и купите берет. А до того чтобы не смели являться в таком виде к кавалеру. Идите к солдатам и говорите, что больны. – И добавил с обидным презрением: – Знаменосец!
Карл Брюнхвальд повернул коня и поехал к лагерю. И Рене с ним. Но Рене не был строг и подмигнул юноше: мол, ничего, друг, бывает.
Максимилиан пошел за ними следом. Только очень ему хотелось поговорить обо всем, что случилось вчера, с тем, кто будет слушать и не будет смеяться. А такой человек тут был только один.
И звали его брат Ипполит.
Брата Ипполита любили все, кто его знал. Человек он был неспесивый и мудрый не по годам. Мудрость его не являлась кичливым всезнайством или холодной бесстрастностью, а теплой мудростью внимания и понимания, без всякого налета поповского поучения. Он был старше Максимилиана на несколько лет, года на четыре, и не потешался над ним, слушая его рассказ и про ночные приключения, и про госпожу Агнес, про погубленную одежду и неудовольствие отца.
И рассказ юноши не оставил молодого монаха равнодушным. Он сразу сказал Максимилиану:
– У меня есть два талера, коли нужно вам, один талер могу дать вам на поправку платья.
– Да нет же, я не о том вам говорил, – поморщился Максимилиан, – то мне отец купит. Я же про госпожу Агнес…
– О том молчите, – тихо, но твердо посоветовал монах, – все замечают, что госпожа Агнес стала сама не своя.
– Слава богу, что хоть уехала, – произнес юноша, – проходу мне не давала еще в Хоккенхайме.
– Молчите, говорю вам, – настоял брат Ипполит. Он, как и все, замечал, как на глазах меняется тихая и богобоязненная девочка из Рютте. И знал он о ней такое, о чем Максимилиан и не догадывался, также знал, что господин на все странности Агнес смотрит сквозь пальцы. Может, потому что Агнес могла боль в его ранах унять. Или, может, потому что Агнес умела заглядывать в шар. Это было особенно богомерзко, но об этом брат Ипполит не писал даже своему духовнику, аббату Деррингхофского монастыря. Молчал, хотя и терзался оттого, что приходилось такое скрывать.
– О госпоже Агнес никому ничего не говорите, может, к вам она льнет оттого, что сердцем она к вам благосклонна, – предположил брат Ипполит.
– Сердцем! – фыркнул Максимилиан, вспоминая, как хватала она его пальцами цепкими, как грызла его зубами.
Сердцем – это не про госпожу Агнес.
– А насчет волка у меня мысль есть, нужно книгу мою посмотреть. Сейчас меня мужик местный ждет, ребенок у него захворал, а вот после возьмем книгу и обязательно почитаем про то, какие волки бывают. Может, вы простого волка встретили.
Весь вид юноши выражал: ну да, как же, простого. Такого простого, что на дерево прыгал. Но раз монах так считал, он спорить не стал.
– Я пойду к солдатам, поем, – сказал Максимилиан, – а то со вчерашнего обеда не ел ничего. Только воду из луж пил.
…Нога не болела ровно до того момента, как снова нужно было садиться на коня. Волков вздохнул: сколько ни оттягивай неприятный момент, а на коня сесть придется.
Ёган помог ему сесть, и они поехали дальше смотреть границы.
Ехали от леса на восток, вверх по реке. Места тут были все такие же дикие и пустынные. Только кострища да обрывки сетей на берегу говорили, что иногда тут бывают рыбаки. Так доехали они до места, где река резко заворачивала на север.
– Все, – сказал Куртц, – вот и ваша южная граница с кантоном Брегген закончилась. Вся граница у вас с ним по реке. Кроме куска, где лес растет.
– А там? – спросил кавалер, указывая на восток.
– Фринланд. Фамильные вотчины курфюрстов Ланна.
Они повернули на север и двинулись вдоль реки, которая стала заметно уже и быстрее. И места по берегу ее были совсем иные, чем на западе его земель. Там холмы и овраги, а тут сплошные низины вдоль реки. По оврагам с запада сюда стекли десятки ручьев, и земля была от этого сыра – так сыра, что следы от конских копыт начинали заполняться водой. И трава во многих местах росла не полевая, а болотная. Во многих других местах стояли большие и давние лужи, заросшие желтой, склизкой тиной, и в них резвились разные гады. Унылы были места эти, никак не веселее, чем заросшие репейником и кустами овраги на западе. Хотя сама земля была не так красна, как на западе.
Волков опять сделался мрачен и от боли в ноге, и от понимания, что досталась ему земля такая бедная. Казалось бы, чему тут радоваться, а Ёган вдруг говорит довольно:
– Вон сколько тут земли, глазом не обвести.
– Так разве то земля? – спросил у него кавалер.
– А что же? – удивлялся новоиспеченный управляющий.
– Болото. Тут и не вырастет ничего.
– Так болото оно почему? – опять радостно спросил Ёган.
– Почему?
– Из-за лени. Вот барон Рютте, вы ж его помните, отобрал у нас выпас. Он однажды сообщил, что выпаса больше нам не даст. Не он сам, конечно, говорил, а управляющий, тот, которого вы того… – Ёган показал многозначительный жест. – Говорил, мол, самому барону нужно. Так вот, а мы в ответ: «То болото, что у реки, отдадите нам?». Он говорит: «Да берите хоть навек». Ну, мы с мужиками собрались и за неделю канав нарыли, через месяц вода и ушла, теперь там луга были лучше, чем у барона. Вот.
Волков и про ногу забыл, смотрел на Ёгана с интересом:
– И что, тут тоже можно из болот луга сделать?
– А как же, конечно, можно.
– И что для этого нужно?
– Хороший дрын, – заявил управляющий.
– Какой еще дрын? – не понял Волков и нахмурился, ему казалось, что Ёган над ним смеется.
– Дрын, что хорошо от лени помогает, – заявил управляющий. – Ничего, сейчас поле вспашем, у мужиков время появится, и этими болотами я займусь. – Кавалер смотрел на него недоверчиво, и Ёган, видя это, продолжал: – Земля, конечно, вам досталась небогатая, но и на ней жить можно, ежели руки-то приложить. А ежели лежать да лениться, то и на богатой земле в нищете прозябать будешь.
– Истинно, – заметил землемер, который прислушивался к их разговору, – тем более, что не так уж земля ваша и бедна. – Он указал на зеленые поляны, мимо которых они проезжали: – Вон Южные поляны, двенадцать тысяч десятин хорошей, самой лучшей вашей пахоты.
– Так отчего же не ее пашут мужики? – спросил Волков.
– Так далеко до Эшбахта, – объяснил Куртц. – Два часа верхом, а для телеги и вовсе нет дороги. Даже если урожай и будет, как с ним поступить? Куда деть?
– Эх, дураки, – махнул рукой Ёган, – дороги нет, а река-то течет прям тут. Чего урожай в Эшбахт тащить, когда купчишки по реке шныряют. Амбар какой-никакой на берегу поставь, мостушки, чтобы причалить можно было, поставь да кликни купчишек, так они сами приплывут. Еще и в драку будут брать. Паши земельку да продавай урожай, чего тут мудреного? Говорю же, здесь руки надо приложить малость.
И опять слова Ёгана показались Волкову дельными, он молчал, но думал обо всем сказанном все больше. И тут он остановился и спросил у Куртца, указывая на берег реки:
– А это что? Это тропинка, что ли?
– Да, – сказал тот, приглядевшись, – тут река быстра, плыть против течения невозможно, тут баржи тянут по берегу наемные мужики с конями. В упряжь баржу берут и тянут вверх. Тот берег крут, и течение там быстрее, вот они по вашему берегу и ходят. Вниз-то баржи по течению плывут, а вот обратно их тягать приходится. Вот мужичков с конями для того и нанимают.