Кучера все не было. Агнес наелась, напилась, отдала остатки окорока служанке, та с радостью доела его и хлеб, допила остатки пива. Трактир был мерзок, и на тараканов глядеть девушке невмоготу стало. Да и прогорклым воняло тут.
– Пошли, лавки посмотрим здешние, – сказала она, вставая.
Последний кусок на бегу Ута засунула в рот и поспешила за госпожой.
А на улице город жизнью своей живет, на Агнес глазеют, видят, что не местная. Город-то махонький, все друг друга знают, все местные богатые девы на виду. Она на зевак не смотрит, идет гордо. Рынок на площади увидали, пошли по рядам.
Ничего интересного, гниль да рвань, еда для бедняков. Так по всем прилавкам, кроме одного. Агнес остановилась у прилавка, из-за которого было чуть видно старуху – всю в черном была, кособокую, со скрюченной спиной. Лица ее и не видать, однако Агнес увидела то, что ее очень интересовало – над прилавком развешены были пучки трав сухих, корни замысловатые, ягоды сушеные. Девушка остановилась и стала разглядывать травы.
– Ищите что? – донеслось до нее из-за прилавка.
И тут Агнес увидела, что скособоченная старуха и не старуха вовсе, а бабенка лет тридцати, и скособочена она не от старости, а от горба. И лицо у нее приятное, только вот белое как полотно. И глаза умные, серые. Бабенке неприятно, кажется, было, что девушка ее так рассматривает. Но она стояла, терпела и ждала. Агнес от нее взгляд наконец оторвала и, ткнув пальцем в коричневую палочку, висящую на нитке, спросила:
– Сие что?
– То солодки корневище, от грудных хворей помощь, от кашлей с мокротами, от задыханий частых, – бойко ответила горбунья.
– А это? – Девушка указала на пучок сухой травы.
– Это шалфей, он от язв на деснах и от слабости, тем, кому нужно, бодрость дает, прыщи с лица девам убирает.
– Полезная трава, – сказал Агнес.
– Кому как. Кому в пользу, а кому так и во зло будет, – отвечала женщина. – Беременным да кормящим он ни к чему, и старикам, что головой маются, тоже.
– Вижу я, что в травах ты сведуща и в хворях, – задумчиво говорила девушка, рассматривая другие товары горбуньи.
– У аптекаря с девства работала кухаркой, вот и поднаторела.
– А отчего сейчас не работаешь? Погнал?
– Помер, а сын его жену привел, та бойкая, во мне нужды не имела.
Агнес замерла и теперь уже внимательно поглядела на женщину:
– А ели надобно будет, вороний глаз сыщешь?
– Сыщу, – отвечала ей горбунья.
– А корень ландыша?
– Его только весной ранней брать, иначе толку не будет.
Агнес смотрела на нее пристально, ловя каждое движение в бледном лице, словно разгадать пыталась, о чем баба думает, а сама вспомнила рецепт зелья интересного из своей книги и спросила:
– А тараканий ус сыщешь?
Кажется, горбунья стала понимать, что пред ней не простая покупательница трав.
– Черный надобен? – помедлив, спросила она, глаз своих от девушки не пряча.
– Черный.
– Что ж, найду, коли цена достойная будет.
Молодая женщина и женщина взрослая смотрели друга на друга неотрывно, многое уже друг о друге понимая. Агнес склонилась над прилавком и спросила едва слышно:
– А мандрагору? Корень ее сыщешь?
Тут лицо горбуньи и дрогнуло. Покосилась она по сторонам и ответила так же тихо:
– Это уж нет. Это уж вы сами.
– Скажи, как найти его.
– Под висельниками ищите. – Кажется, торговка хотела закончить разговор. – Висельников много у дорог, да за стенами городов висит.
– Говорят, что трудно сыскать, – не отступала Агнес. – Как найти его?
– Ищите висельника, что протек.
– Протек? – не поняла девушка.
– Да, как висельник разбухнет, как завоняет, как из мертвяка от гнили сок потечет, тогда и мандрагора вырасти может, а под свежим не ищите. И под высохшим не ищите, – быстро говорила горбунья, надеясь, что на этом все и закончится.
– Найдешь мне? – тихо спросила Агнес.
– Нет уж, это вы сами. – Женщина замотала головой.
– А за талер?
– Нет, госпожа.
– А за два?
– Нет.
– А за три?
– Нет, госпожа, – упрямо твердила горбунья.
– Чего ж ты боишься, дура кособокая? – начала злиться Агнес. – Кто ж тебе еще даст столько денег, да и за что?
– Даже и за три талера мне к попам в подвал нет охоты попадать. Если донесет кто, то уж точно в подвале мне быть.
– И кто же донести может? – шипела Агнес.
– Мало ли, меня и так ведьмой ругают.
Ведьма. Это слово начинало Агнес злить. Не понимала она, отчего все так боятся даже говорить его лишний раз. И сейчас девушка думала: чем же купить эту бабу, коли серебро ей не мило? Она помолчала, не то со злостью, не то с презрением глядя на горбунью, и сказала:
– Дня через четыре снова тут буду, если найдешь то, что мне надобно, так пять талеров дам тебе.
Нет, не польстилась кособокая на ее предложение, стояла криво и молчала. Тогда Агнес и говорит:
– Или мужа тебе найду.
И тут же она поняла, что угадала. Да, точно угадала. Лицо горбуньи переменилось вдруг и сразу, странная улыбка по лицу прошла, как тень. Глаза бегали, словно свидетелей их разговора искали или даже от смущения она их прятала.
– Да кто ж на меня такую позарится? – начала горбунья.
Тут уже Агнес, силу свою найдя, ответила ей уверенно:
– Будешь служить мне, так и муж тебе будет.
– Служить?
– Буду здесь, когда обратно поеду, может, через три дня, а может, через неделю, – теперь уже повелительно говорила Агнес, – коли хочешь мужа иметь, так найди мне мандрагору. Это тебе испытание будет.
Горбунья рот раскрыла, да девушка уже повернулась к ней спиной и пошла в трактир, нечего было ей тут смотреть, и Ута, служанка ее, шла за ней следом.
Что ж, Игнатий потратил честно все выданные ему деньги и после купальни и цирюльника стал выглядеть лучше. Хотя звериного в нем немного убавлюсь, просто чище стал и волосы стали пригляднее.
– Ладно, – сказала Агнес, оглядев его, – теперь одежу надобно тебе справить, негоже кучеру моему как вору трактирному ходить. Видел ли ты лавки с одеждой тут?
– Тут прямо, недалеко, госпожа, – отвечал кучер.
– Так поехали.
Нечасто к купцу Ленгфельду заходили такие юные дамы. В его городке таких немного было, а проезжих так и еще меньше. По карете, что перегородила улицу, видно было, что госпожа и богата, и знатна. А уж как по ее лицу это было видно! Зашла, огляделась, носик наморщила от запаха плесени. Не привыкла, видать, к такому. Сразу видно, в золотой люльке лежала, с серебра ела и пила сызмальства. Не иначе как в графской семье родилась.
Ленгфельд кланялся ей в пол, пытался угодить как мог, хотя и понимал, глядя на ее платье, шарф и кружева, что угодить ей будет непросто.
Она только тронула ноготком лучшую его ткань, как он кинулся и, поднеся лампу, размотал рулон, чтобы госпожа как следует рассмотрела. Но она отвернулась без слов, пошла по лавке дальше. Служанка за ней. Он последовал за ними с лампой в руке, не зная, что бы еще ей предложить, и как он рад был, когда она наконец произнесла:
– Надобно мне кучера одеть, одежду он свою потерял, есть ли у тебя платье для мужей статных и крепких?
Конечно, у него оно было. Если такую изысканную деву ему и нечем было удивить, так для кучера у него всегда нашлось бы платье. Хоть и не новое, хоть и молью где-то битое, но нашлось бы.
– Да, госпожа, разумеется, есть у меня платье. Не мужицкое, ландскнехтов достойное.
– И чулки нужны, и рубахи, и башмаки, – лениво говорила юная госпожа, – и шляпа.
– Все отыщу, – обещал купчина, кланяясь и прикидывая, что с этой девицы он-то уж денег возьмет.
– Зови Игнатия, – сказала Агнес служанке, и та мигом выполнила распоряжение.
Вид пришедшего возницы смутил купца, а кого бы не смутил? Но госпожа говорила с кучером так, что купец подумал сразу, что верен он ей, и побаиваться его перестал, а стал доставать и показывать товар. И показывал он не кучеру, а госпоже, и та только говорила, указывая перстом:
– Те чулки мне по нраву, впору ли будут ему?
– Впору, госпожа, впору, – убеждал ее купчишка, – то на великих людей шиты чулки. Коли желает примерить, так пусть берет.
– А колет этот впору ему будет? – спрашивала она.
– Примерим немедля, – заверял купец, помогая кучеру одеться.
Все брала ему она одежду и брала: и панталоны огромные, все в разрезах, и рубахи с кружевными манжетами, и берет с пером, так как доброй шляпы по размеру сыскать не удалось, и пояс шелковый. А купец был рад, вещи-то все недешевые. И главное, что юная госпожа ни разу даже цену не спросила. У купца уже руки от предвкушения тряслись, кучер уже одет был с головы до ног и башмаки отличные примерял, купец боялся, что сейчас назовет ей цену, а она в крик ударится, так что он паузу сделал, прежде чем сказать:
– Четыре талера, шестьдесят шесть крейцеров. – Он улыбался, склонился до роста ее, чтобы в глаза госпоже заглянуть.
Ждал ответа, торговаться был готов и до трех талеров отступить, если торг пойдет, а то и до двух восьмидесяти, но торговаться не пришлось, юная госпожа сказала ему, беря шаль с лотка:
– Хорошо, только еще шаль эту возьму для дуры своей. – Она небрежно кинула шаль своей служанке и достала из кошеля на поясе золотую монету. – Сдача у тебя найдется?
Купчишка на монету глянул, опытный он был в торговых делах и в денежных тоже, сразу заметил, что монета стара, и решил еще и на этом заработать.
– Госпожа, гульден ваш не нов, весу много потерял за годы хождения, цена его едва ли больше пятнадцати талеров будет, – изображая большое сожаление на лице, врал Ленгфельд.
Тут девушка заглянула ему в глаза с прищуром, да так, словно до дна души хотела добраться, и сурово спросила его:
– А не врешь ли ты мне, купец?
Будь у купчишки совесть, так он от нее бы покраснел, а так покраснел он от волнения, что вся его торговля может прахом пойти. И он, выдавив из себя улыбку кривую и ж