Ах, как хорошо ей вдруг стало, захлестнула ее злость, и ушки ее покраснели и щеки, и словно купалась она в злости своей, упиваясь ею, и тут же от это этого у нее разум чист сделался, словно распогодилось в день непогожий, и сказала она спокойно, даже ласково:
– Отчего же ты дерзок так, Стефан Роэм?
Она приблизилась к нему, заглянула в глаза и ручкой своею промеж его мехов, как змеей, скользнула и к панталонам книготорговца пробралась. И сразу чресла его нашла, уже знала она, где у мужей место их заветное, ей и искать не пришлось, схватила она его чресла крепко, через ткань чувствуя их, и продолжала шипеть ему в лицо:
– Отчего спесив так, когда не знаешь, с кем говоришь? Неразумно это.
И сразу глаз у книготорговца другой стал, лицо изменилось, он на покупателей коситься стал, словно ища помощи. А сам руку ее грубо от себя отвел и сделал шаг назад.
– Вижу я, что приезжая вы, – проговорил он громко, чтобы все другие в лавке слышали, – не знаете, что у нас в городе было недавно.
А она молчит, шаг к нему опять делает. Опять стала рядом и заглядывает в глаза. А она опять отстраняется от нее и говорит все так же громко:
– А не знаете вы, что недавно у нас ведьм жгли. И люди одни говорят, что поделом им, а многие говорят, что мало их пожгли.
Тут девушка засмеялась, повернулась и пошла к выходу, и служанка ее, что у двери стояла, дверь ей раскрыла. И Агнес вышла, даже головы не повернув, не глянув больше на книготорговца.
А тот руку свою поднял, поглядел на нее и увидел, что тряслись пальцы его, и не по себе стало Стефану Роэму, когда вспомнил он, что девка эта страшная знала имя Удо Люббеля, и что еще хуже – что она знала и его собственное имя. Значит, не просто так зашла она к нему, по улице гуляя.
Книготорговец подошел к своему постоянному покупателю, что книгу читал под лампой, и спросил его:
– Вы видели, как она груба была?
– Кто? – удивленно спросил тот, отрываясь от книги.
– Ну вот, девка эта, со страшным голосом, что только что вышла отсюда.
– Какая девка? – продолжал удивляться покупатель, оглядываясь по сторонам.
Второй покупатель, молодой человек, стоявший с книгой, тоже стал их разговор слушать и тоже удивлялся, не понимая, о чем спрашивает книготорговец, а тот и к нему обратился:
– А вы? Вы ее видели?
– Нет, – молодой человек мотнул головой.
Он тоже не знал, о каких девках говорит хозяин лавки.
Видя их искреннее недоумение, Стефан Роэм сказал, потирая себе виски:
– Господа, что-то неможется мне, думаю закрыть лавку на сегодня. Ступайте, господа, прошу вас, завтра приходите.
Агнес шла по улице и была зла и весела одновременно. Шла так быстро, что слуги едва поспевали за ней. Она вспоминала разговор с книготорговцем, сжимала кулачки и скалила зубки не то в улыбке, не то в гримасе ненависти. Она очень надеялась пройтись по физиономии Стефана Роэма ногтями в ближайшее время. А может, и кинжалом. Ее будоражило предвкушение следующего разговора. Она уже придумывала, как и где он состоится.
Вдруг девушка остановилась, да так, что Ута, которая размашисто шагала за ней, чуть не налетела на нее. Агнес поглядела на нее и сказала:
– Ступай, найди лавку одежную, плащи купи, чтобы с капюшонами были, по размеру бери мне, себе и Игнатию, потом лампу купи потайную. – Она помедлила и достала из кошеля два талера. – Да не плати сразу, торгуйся.
Служанка безмолвно взяла деньги и, поклонившись, пошла искать одежную лавку.
А Агнес, сделав знак кучеру, поманила его, и тот сразу подошел, стал слушать ее.
– Запомни улицу эту и дом, в котором мы были.
– Так я помню, госпожа, – сказал кучер.
– Хорошо запомни, чтобы ночью найти мог.
– Найду, госпожа.
– А сейчас пошли оружейную лавку сыщем, хочу себе кинжал купить.
Долго искать и не пришлось – спросили у местного, он подсказал. Они свернули на улицу Святого Избавления, и там прямо напротив церкви были лавки оружейные. Агнес остановилась у одной из них и подумала:
«Если получиться взять что нужно, денег не отдав, значит, и ночью у меня все выйдет».
Только она вошла, только увидела молодого человека, что был в лавке приказчиком, лишь улыбнулась ему – и уже знала, что возьмет самый лучший кинжал, денег не заплатив.
Времени в лавке она не теряла, молодой приказчик сразу выложил пред ней великолепный кинжал. Сам он был узок и остер, железо его блистало в свете лампы так, что будь он не узок, а широк, так в него как в зеркало можно было бы смотреться. Рукоять его была удобна и вся покрыта черненым серебром великолепной работы. И ножны были под стать оружию. В общем, от кинжала глаз было не отвести.
Пока молодой человек раскладывал пред ней оружие, Агнес подняла на него глаза и сказала так сладко, как только могла:
– Что же вы хотите от меня за кинжал этот?
И сама пальчиками своими водила по серебру рукояти и невзначай касалась ими руки юноши.
– Хозяин велит за него просить четырнадцать талеров, – отвечал приказчик так, словно оправдывался.
Агнес выгребла из кошеля все серебро и держала его в руке, словно показывая. И говорила при этом с сожалением:
– Хорош кинжал, но и цена велика, не знаю, сыщу ли столько денег.
– А вы не волнуйтесь, молодая госпожа, хозяина в лавке нет, я отпущу вам его за двенадцать, – поспешно сказал молодой человек.
– Ах, как вы добры, – пропела Агнес и начала на глазах его считать деньги, отсчитала двенадцать монет и вдруг спросила: – А женаты ли вы, господин?
Обескураженный таким вопросом, торговец замялся сначала в неловкости и ответил чуть погодя:
– Два года как.
Она протянула к его лицу руку и погладила молодого человека по щеке, нежно, едва касаясь. И мурлыкала при этом:
– Счастливица, видно, жена ваша.
– Счастливица, – тут же не без гордости согласился приказчик, заливаясь румянцем. Да, такой, мол, я.
– Что ж, раз так, то пойду я, – сказала Агнес. – Даст Бог, еще зайду, если дело будет.
– Премного рад тому буду, – отвечал ей приказчик, улыбаясь. И добавил многозначительно: – Заходите… даже и без дела.
Ах, какой милой эта девушка ему показалась. Какой ласковой.
Она у порога последний раз улыбнулась ему и ушла.
Игнатий шел следом за ней. Молчал, удивлялся тому, что только что видел. Не мог он того понять, как ей удалось и кинжал взять, и деньги не отдать. Что сотворила она с приказчиком такого, что словно спал он наяву. Опоить не могла, ничего не давала она ему пить, только говорила с ним – и все.
Игнатий про себя все больше восхищался этой маленькой, совсем молодой женщиной. Смотрел на ее хрупкую фигурку и начинал понимать, что сильна она очень. Вот только не понял он еще, на удачу или на беду остался он служить у нее.
Но эти мысли Игнатий гнал от себя. Пока что он ею восхищался.
Она волновалась, дожидаясь вечера. Даже аппетит потеряла. А ее слуги нет, спокойны были. Ута была как всегда подобострастна и старательна. Купила плащи, хоть и плохие, зато недорого, а вот лампу приобрела хорошую. И кучер ее тоже спокоен был, ушел в людскую и завалился спать. А что же еще делать, коли лошади не потребуются до самой ночи.
Так и валялась Агнес в постели до самого вечера с книгой. И есть не ела, и пить не пила. Пригубит вина каплю, отломит крошку от сыра и книгу листает рассеянно. Не читает, картинки смотрит. А что ей ее читать, если всю уже прочла три раза, а некоторые места и по десять раз. Думала все о деле. И ничего не придумала, кроме того, что пойдет в ночь эту к книготорговцу и уже там решит, как дальше все будет.
К вечеру так измаялась, что заснула ненадолго. А уже в сумерках пришел Игнатий и сказал, что лошади запряжены. Встала, оправилась, в зеркало поглядев, кинжал к поясу привязала, подумав, что на будущее под такой кинжал ей и пояс другой потребуется. Допила вино и позвала Уту:
– Плащ подай.
Надела его, накинула капюшон и опять перед зеркалом повертелась. Что ж, хороша, хоть и плащ ее был убог, но в ночи да темени разве кто разглядит, что он беден.
– Пошли, – кинула она служанке и потушила лампу в комнате.
Пока ехали, все думала: заезжать ли в улицу узкую на карете или нет, и надумала, хотя и без решительности, что не умно то будет. И сказала кучеру, перед тем как он повернул на улицу Мыловаров:
– Тут жди, дальше мы сами пойдем. Тихо себя веди.
– Не извольте волноваться, – заверил кучер.
И Агнес с Утой пошли.
Как с площади, на которой кабаки шумели и над которыми лампы горели, свернули, так в темноту попали кромешную.
И тут заволновалась Агнес уже не в шутку. Не то, что днем на кровати было. Куда она шла, кто вел ее, зачем и что от книготорговца ей нужно? И другие вопросы так и закружились в ее голове. И она вдруг встала в темноте. И Ута налетела на нее, чуть-чуть толкнув.
– Куда прешь, нелепая? – зло сказала Агнес.
– Простите, госпожа, – пролепетала служанка. – Псина я глупая, не углядела в темноте.
– Лампа тебе на что? Зачем ее под плащ прячешь, если взяла.
– Простите, госпожа, глупа, – повторила Ута.
И достала лампу из-под плаща, над головой ее подняла. И тут поняла Агнес, что раз уж пришла сюда, так нечего стоять. Решила – так делай. И волнение в душе, что ее донимало, вдруг обратилось волною теплой. И пришло к ней тут что-то, что уже раз приходило к ней. Приходило здесь же, в этом же городе, так же, ночью. Когда господину ее помощь нужна была. И пришло к ней ОЩУЩЕНИЕ.
Вдруг стала она видеть все вокруг и без всякого фонаря. Только без цвета все было, серое. И лужи она видела, и крыс, что в помоях за корку соперничают, и стены обшарпанные. Она потянула носиком в себя воздух, замечая все запахи, что были на улице. И бочку для помоев, что стояла дальше, и что нечистоты кто-то выплеснул из окна на мостовую час назад, и как кто-то рядом ест кислую капусту, пожарив ее с кровяной колбасой, и то, как пахнет страхом ее служанка. Все, все, все чувствовала она, и все, все, все видела она. Даже о том она уже знала, что за углом ближайшего проулка два мужа притаились, и пахнут они отнюдь не страхом. Прячут под одеждой железо и ждут путника, что в час ночной отважится там пойти.