– Если бы ты мне это сразу сказал, дурак, то и не пришла бы я к тебе, а раз ты заставил меня к тебе прийти второй раз, то уж оставлю я тебе след навсегда, чтобы помнил меня. А если хоть пискнешь при этом, то вовсе убью тебя.
Он косился на нее с ужасом и молчал.
Взяла она кинжал крепко и повела лезвием по лбу от виска до виска, разрезая ему кожу на лбу до самой кости, а книготорговец замер, оскалился от боли, кряхтел, зубы стиснув, но другого звука не издал, хоть кровь заливала ему все лицо и стекала на подушку. Так он свою гостью сейчас боялся, что даже пальцем не пошевелил, пока не закончила она.
– Молодец, стерпел! – сказала Агнес, смеясь. И после ткнула пальцами его в лоб, добавила: – А теперь спи.
Глаза книготорговца сразу закатились, а рот открылся. И девушка, вытерев пальцы о перину, пошла к выходу. Дело было сделано. Они со служанкой спустились в лавку, и прежде чем уйти, Агнес остановилась и стала брать книги со столов. Смотрела на них и те, что ей нравились, предавала Уте. Та принимала книги и лампой освещала другие, которые Агнес еще не смотрела. Так они выбрали четыре большие и тяжелые книги. Нужных среди них не оказалось, то были романы куртуазные, но от скуки и их почитать можно.
А уж после этого они и вышли из лавки, на пороге переступив через спящую бабу. Прикрыли дверь и ушли в ночь обе довольные. Одна оттого, что много узнала нужного, а другая оттого, что первая довольна.
Агнес шла, глядела на суетящихся у помоек крыс и повторяла имя, которое только что узнала: «Игнаас ван Боттерен из Брэды. Игнаас ван Боттерен».
Так и добрались они до кареты, Игнатий помог госпоже сесть, и поехали кое-как по темноте в гостиницу спать.
Завтрак у Агнес был, когда у других уже обед. А потом позвала она управляющего Вацлава считаться. Тот шельмец кланялся и лебезил, а насчитал два талера с лишним, вор. Это за две ночи-то! За дуру ее держал, не иначе. При этом и Ута, и Игнатий были. Но девушка спорить с ним не стала, улыбалась только. Деньги достала, перед носом его повертела, по щеке бритой похлопала и заболтала его умеючи, денег ему так не отдав. А Вацлав кланялся, улыбался, думая, что провел простушку и хорошую лишку взял с нее. Внизу, уже у кареты, Игнатий, несший ее вещи, сказал ей восхищенно:
– Как с малыми детьми вы с дураками этими.
Польстило ей это. Вроде холоп ее похвалил, а все одно – польстило. Ута теперь и звука лишнего не издавала, пока не прикажут, поэтому слова Игнатия в сердце ей запали. Ехала Агнес по городу и цвела. Даже книги не трогала, что рядом лежали, просто в окно кареты смотрела.
А на главной площади, у ратуши, вроде торговля тут воспрещена, но людно было, да все люди богатые. Дела обсуждали прямо на улице. У стены ратуши, под навесами от солнца, полдюжины менял свои банки расставили. Деньги столбиками мелкие на банках сложены. Сидят менялы, клиентов ждут, от жары изнемогают, платками обмахиваются. Они все одеты богато, в шелках да мехах, хоть день и теплый. Кое-кому из них лакеи обед из трактиров прямо сюда принесли, время-то обеденное. Агнес поглядела на них и крикнула кучеру:
– К менялам вези меня!
Надумала она перед отъездом из города взять денег у менялы какого-нибудь. Такую она в себе силу чувствовала после ночи прошедшей, что без лишних денег из этого богатого города ехать не хотела. Решила поживиться напоследок. Чего ж деньги упускать.
Игнатий карету остановил в двадцати шагах от входа в ратушу. Ближе не подъехать. Все менялы, даже те, что обедали, повыскакивали, к карете подходили, наперебой услуги свои предлагали. Но Агнес поняла, что так ей неудобно дело делать, и, отогнав их от кареты, сама к ним вышла. Выбрала того, что шумел больше всех. Меняла был крупен, толст и голосист. В шубе новой и большом берете. Остальные разочарованно вернулись к своим обедам и разговорам.
– Госпожа, дам вам цену лучшую, – обещал большой меняла, вытирая лицо платком и жестом приглашая к своей банке.
– И сколько дашь? – спросила Агнес, говоря ему «ты» умышленно, чтобы знал, что не ровня он ей. И при этом достала из кошеля все тот же гульден и покрутила у него его перед носом.
А меняла свое дело знал, прищурился, глядя на золото, и сказал:
– Дозвольте в руку взять, вес понять, тогда скажу.
Нет, не так она все себе думала, но делать нечего, дала ему монету в руку. А сама пальцами у него пред глазами провела, плавно слева направо, словно муху отогнала.
Они шли к его банке, а меняла монету на ладони взвешивал и говорил:
– Шестнадцать талеров земли Ребенрее и еще двадцать крейцеров серебром дам за ваш гульден.
Она тут же гульден из руки у него выхватила проворно и обиженно сказала:
– Обмануть желаешь? Тридцать крейцеров давай.
И снова ручкой машет, словно муху отгоняет. Прямо перед носом у него.
– Будь по-вашему, – сразу согласился меняла, моргая и щурясь, словно в глаза песок ему попал.
– Отсчитывай, – повелевает Агнес, а монету все перед ним вертит, чтобы он ее видел.
Меняла быстро деньги достал, в одно мгновение, даже не глядя на них, отсчитал сколько нужно, пальцами их зная, и протянул серебро Агнес. Дева деньги сгребла, не считая, бросила их в кошель, а гульден протянула к ладони менялы. Да только не положила в руку, лишь коснулась золотом ладони и тут же отняла монету. И сразу принялась выговаривать ему высокомерно:
– Думаю, обманул ты меня, но то пусть на совести твоей будет.
– Госпожа, – возмутился тот, – как же обманул, цену дал я вам отличную!
Она повернулась и пошла, его не слушая больше, а он следом пошел и все говорил и говорил:
– Отличную цену дал, никто другой вам такой цены не даст. Гульден ваш не нов, от прежнего веса не все осталось. А я не поскупился. Не считайте меня мошенником. Поглядите, золото ваше стерлось от старости…
И тут он ладонь свою поднял, чтобы убедиться в словах своих, чтобы еще раз посмотреть монету… А монеты в руке и нет! Глаза его непонимающие круглы стали от удивления. Ничего он не понимает. Идет, губами шевелит, словно считает он что-то. Шепчет о чем-то.
Агнес идет к карете, его не слушает. Шаг ускорила. А он следом удивленный спешит:
– Позвольте, молодая госпожа, а где же деньги ваши?
А она молчит, лица к нему не поворачивает, к карете спешит, уже немного осталось. Игнатий с козел спрыгнул, дверь ей распахивает и ждет, а меняла тут и заорал, указывая на Агнес перстом:
– Так то наваждение! То обман! Ведьмин промысел! Так вы ведьма!
Уж в этом городе люди про ведьм наслышаны были, уж в Хоккенхайме про ведьм знали. И меняла тоже знал. Поэтому орал он так, что все, кто на площади были, разговоры прекратили, к ним повернулись. И некоторые поближе подойти решились.
– Ведьма! – продолжал орать меняла, все еще тыча в ее сторону пальцем.
Агнес дышала тяжело, видела, как все смотрят на нее. По ногам девушки страх оковами пополз. Но она с духом собралась, лицо к нему повернула: а оно черно, как туча, и глаза на нем горят алым. И зашипела ему по-кошачьи в его круглю морду:
– Пшел, пес, не тронь меня. Прокляну – так язвами изойдешь.
И отшатнулся меняла огромный от девочки маленькой и хрупкой, отшатнулся, словно дьявола увидал. Но орать не перестал, еще громче закричал:
– Хватайте ее, ведьма это! Ведьма!
А до кареты ей пять шагов осталось. Уже видит она испуганные глаза служанки своей.
И тут один муж, что при оружии был, из-за кареты выходит и Агнес под локоть берет:
– А ну-ка, постойте, госпожа.
И тут Агнес растерялась. Подняла глаза на этого человека и замерла. То, видно, стражник был, и не из простых, а из офицеров. Голос у него строгий, глаз недобрый, и страха в нем нет. Держит ее локоть крепко. Так крепко, что у девушки ноги ослабли, так крепко, что перепугалась она. И вся та сила ее, которой Агнес кичилась, враз пропала.
– Кто вы такая? – спрашивает строгий муж. – Отвечайте немедля.
А сам оглядывает ее с головы до ног, думает, откуда она такая взялась. Да еще на карете, которую в городе все знали.
Не нашлась Агнес что сказать, стояла перепуганная так, что и не поняла, что дальше произошло. Шло все странно, словно замедленный сон она смотрела.
Не видела Агнес, как тесак кучера ее, Игнатия, распорол руку того господина, что держал ее. Как заорал стражник, заливая кровью городскую мостовую, и выпустил девушку. Не видела она, как Ута, служанка ее, схватила госпожу за руки, чуть не волоком втащила в карету и захлопнула дверцу. Не слышала она, как хлопнул бич, как засвистел Игнатий и как закричал он лошадям:
– А ну выручайте, квелые!
Как орали мужи важные на площади, требовали догнать карету, как бежали к ним люди злые, как летела карета по улицам, распугивая горожан. Всего этого не видела Агнес и не слышала. А слышала она только крик менялы страшный: «Хватайте ее, ведьма это! Ведьма!»
«Хватайте ее, ведьма это! Ведьма!»
«Хватайте ее, ведьма это! Ведьма!»
Сидела она на полу в карете почти в беспамятстве у ног служанки своей и леденела душой от этих слов. И не чувствовала она, что ее юбки нижние мокры стали.
В перелеске, что был уже далеко от города Хоккенхайма, пришлось остановиться, хоть и хороши кони у нее, но и им отдых желателен. Тихо было, с дороги белгецов не видно, птицы пели. Тут Агнес велела Уте одежду подать новую. Пока Игнатий лошадей ласкал да сбрую поправлял, так она переоделась и пришла в себя. Девушка изменилась, от заносчивости и следа не осталось. То, что испытала она в Хоккенхайме, вспоминала и говорила:
– Молодец ты, Игнатий, не зря я тебя из-под виселицы вывела. – И дала ему талер.
– Слуга я ваш, – ответил он и добавил, с поклоном беря деньги: – Благодарствую, госпожа. Но не я вас вынес из города, лошади у вас хороши, они нас унесли. Но сидеть тут нельзя, не дай бог погоню пустят. Хоть и хороши кони у нас, но от верховых не уйти нам будет.
– Так поехали! – произнесла она взволнованно. От одной мысли, что за ними погоню пустить могут, опять страх проникал ей в душу.