– Спасибо брату Ипполиту, что читать меня научил, – говорила Брунхильда. – Теперь я Писание читаю, вижу, что дурной раньше была. Это все от желаний моих дерзких и глупых.
– А теперь как жить думаешь? – Волков не узнавал ее. Точно ли это она, та взбалмошная и распутная девица, что с мужами любыми готова была идти за деньги небольшие? – Что теперь хочешь?
– Замуж хочу. Если вы, мой господин, замуж меня не возьмете, так найдите мне мужа честного. На кого укажите, за того я и пойду, – говорила девушка абсолютно серьезно. – Нет-нет-нет, теперь уж он точно не собирался искать ей мужа, уж очень красивой она стала, как такое сокровище отдавать кому-то. Волков погладил ее по щеке, а она мельком коснулась его ладони губами и продолжила: – А пока не найдете, так я при вас буду. Раньше я к вам в жены набивалась, теперь просто жить при вас буду в смирении. Служить вам буду.
– Для этого приехала, значит? – спросил кавалер.
– Да, а еще оттого, что Агнес в Ланн вернулась.
– Вот как, и что она? – сразу стал серьезным Волков.
– Раньше зла была… – говорила ему Брунхильда. – Криклива.
– А сейчас?
– А сейчас… – Девушка на мгновение задумалась. – Темна стала.
– Это как?
– Не знаю, как сказать. При деньгах живет, кухарку нашу погнала, свою горбатую привезла. Долги за дом выплатила, господина Роху от дома отвадила, на порог его не пустила. Больше не ругается, а глядит так, что лучше бы облаяла. Жить с ней в доме одном сил не стало.
– Ну и хорошо, что так. Рад я тому, что она тебя выжила из дома. Рад я, что ты приехала.
– И я рада, нужно было мне с вами отправляться, а не дома сидеть, так вы не велели.
Как она приехала, так все сразу переменилось. Даже дом другим стал. Посуда не так мыта, и не та вообще. Стол не тут стоит, кресла далеки от каминов. Еду не так готовят. Дом нужно стенами разгородить. Кавалеру пришлось дать ей денег. Она взяла монаха, Сыча и Марию, поехала в город, привезла новую посуду. Купила гобелены, ковер, лампы, подсвечники, постельное белье «как у людей, а не как у солдат в палатке». И вино. На двадцать шесть талеров всего вышло. А еще одела служанку Марию, чтобы не выглядела как нищенка. Все-таки при доме состоит. Та потом по деревне ходила в новом платье да к тому же и в обуви, нахвалиться не могла.
В общем, приезд Брунхильды добавил Волкову, да и всем остальным, суеты и денежных трат. Ну и пусть, зато кавалер теперь рад был от дел непрекращающихся домой возвращаться. Дом стал на дом походить, а не на берлогу. Тут и гобелены на станах, и ковер. И лампы по вечерам горели, а господа офицеры Бертье и Рене ждали приглашения к столу его. Они оба очарованы Брунхильдой были. Бертье даже пару шкур волчьих ей в подарок принес. Она их у кровати положила. Да и у жены Карла Брюнхвальда, Гертруды, завелась хоть какая-то подруга, отчего она веселой была и часто приходила в их дом даже без мужа. Поболтать. И Брунхильда тоже, кажется, счастливой стала. Хотя в улучшении дома угомониться не могла. Распоряжалась всем и Волкова даже не спрашивала. Просила у Ёгана мужиков для работ, а у Волкова денег. То стену задумает поставить, то второй этаж решит улучшить. А чего его улучшать, там никто не живет, чего там жить, под крышей, когда дом и так велик. Но ни Ёган, ни Волков ей не отказывали. Она и старалась. Утром, едва рассветало, выходила встречать баб, что несли им молоко, сама собирала яйца из-под кур, смотрела, как Мария хлеб замешивает, советовала ей, сама садилась масло бить. И при том читала Писание вслух.
Волков теперь рано не вставал. Валялся в перинах и ждал, когда Брунхильда придет звать его к столу. А Яков, слуга, уже приготовив к тому времени воду и чистую одежду, тоже ждал. И жизнь такая стала нравиться Волкову все больше. А чего еще желать человеку? Земля у него есть, женщина красивая есть, крыша над головой имеется, мужички вокруг суется. Даже хлеб растет, какой-никакой, коровы доятся. Так и старость можно встречать.
Наверное, уже месяц прошел, как Брунхильда приехала, и тут днем, чуть после обеда, пришел слуга Яков и сказал:
– Господин, там с юга какой-то господин не наш едет, и военный при нем.
Кто это мог быть? Волков вышел из-за стола и отправился на улицу смотреть, кто это там пожаловал. Жарко было, пошел он по-простому, в рубахе, даже меча не взял.
Господин был так тучен, что на коня, наверное, влезть не мог, ехал он на несчастном осле. А за ним солдат со знаменем, которого Волков не знал. На штандарте том на белом поле был красный муж с алебардой. Кавалер сложил руки на груди и ждал, пока эти люди подъедут к нему.
Толстяк приблизился, камзол его был заляпан, волосы жирны, а на берете красовалось обглоданное кем-то перо. Был гость неприятен, жирные щеки его зарастали клочковатой щетиной. И как только кавалер рассмотрел его, так сразу понял по спесивой нижней губе, что прибыл тот не с добром.
Пока толстяк слезал с несчастного осла, знаменосец выехал вперед и громко объявил:
– Советник славного города Рюмикон, помощник судьи города Рюмикон и глава Линхаймской коммуны лесорубов и сплавщиков леса, секретарь купеческой гильдии леса и угля кантона Бреген, господин Вальдсдорф.
Господин Вальдсдорф слез, наконец, с осла, отдал повод своему спутнику и, вытирая потные руки о свой замызганный колет, пошел к Волкову. Тот так и стоял со скрещенными на груди руками, гадая, зачем этот чиновник пожаловал.
– Вы ли хозяин Эшбахта? – обратился толстяк к нему без поклона. И даже берета не сняв.
– Да, – отвечал кавалер. – Что вам угодно?
– Мне и кантону Бреген, а также Линхаймской коммуне лесорубов угодно, чтобы восстановилась справедливость.
– Что за справедливость, о чем вы? – сухо спросил Волков.
– Наши люди сообщили, что вы на той неделе начали рубить лес, что есть на вашем берегу, но который принадлежит Линнхамской коммуне лесорубов. И рубили вы этот лес почти две недели бесправно.
Да, Рене и Бертье со своими людьми рубили лес и волоком таскали бревна от самой южной части его земли сюда, в Эшбахт. Часть они забрали себе, честь отдали Брюнхвальду на дом и сыроварню, а двенадцать бревен завезли Волкову. Он настрого наказал офицерам рубить только сто самых северных деревьев. И был уверен, что они не ошиблись и не обсчитались, поэтому произнес:
– Имперский землемер Куртц сказал мне, что сто деревьев растут на моей земле. А остальные я велел не трогать.
– Мне не ведомо, что вам говорил этот имперский землемер, – высокомерно начал Вильдсдорф, – только говорю я вам, что пятьдесят две сосны люди ваши срубили бесправно. То засвидетельствовал наш лесник Петерс. Коли вам будет угодно, можете проследовать к лесу и посчитать пни тех деревьев. Те, что помечены краской, порублены бесправно. – Волков не знал что и сказать, он только хмурился да злился. Хотя и злился не зная на кого: то ли на землемера, то ли на офицеров, то ли на этих чинуш из кантона, то ли на себя, дурака. А чиновник продолжал: – Пятьдесят два хлыста строевого леса будут стоить вам двадцать талеров девяносто шесть крейцеров.
– Уж не рехнулись ли вы? – только и смог выговорить Волков.
А чиновник даже и не заметил грубости такой, спокойно продолжал:
– По закону кантона Бреген всякого, кто вздумает лес рубить беззаконно, надлежит штрафовать втрое от ущерба, что нанес он. И того с вас будет семьдесят четыре талера и восемьдесят восемь крейцеров.
– Семьдесят пять талеров? – переспросил кавалер и даже поморщился от несусветности требований.
– Именно, но без двенадцати крейцеров.
– Да ты пьян, видно? – сурово спросил Волков.
– Отчего же, – усмехался толстяк, – со вчерашнего пива не пил.
– Ладно, дам вам пятнадцать талеров за ваш лес, да и то нужно проверить еще, не врете ли вы, ваш ли я лес порубил или свой, – нехотя говорил кавалер.
– Так для этого вам следует лесника нашего позвать, он вам все покажет. Но пятнадцатью талерами вы не откупитесь, не и думайте даже, – с ухмылкой отвечал Вильдсдорф.
– Нет? – переспросил кавалер.
– Нет, – ухмылялся толстяк.
И Волков понял по тону его, что артачится он неспроста.
– А отчего же так немилосердны вы? – спросил он толстяка.
– А от грубости вашей, – отвечал тот без тени улыбки и даже как бы с угрозой в голосе.
– Что? От какой еще грубости?
– А той грубости, с какой вы рыбаков наших гнали с земли вашей.
Вот теперь все становилось на свои места.
– Ах, вот вы о чем! – понял Волков. – Про воров своих вспомнили.
– Не про воров, а про грубость вашу, что к людям уважаемым была допущена. – Теперь чиновник опять улыбался, высокомерно и торжествующе.
– Сначала я их миром просил уйти, так бахвалились, задирались, не пошли. Лишь потом я их проводил как гостей непрошеных.
– Ваше право, – улыбался толстяк, – ваше право, только вот теперь заплатите все сполна за грубость свою.
И улыбочка так кавалера разозлила, что сказал он:
– А может, врешь ты и не рубил я твоих деревьев? Выдумал все от мести за браконьеров своих.
– А вот и нет, – вдруг обрадовался Вильдсдорф, – все по-честному было, я велел леснику дважды проверить, не пошел бы я к вам, не будь уверен в воровстве вашем. Хотите, так зовите землемера, пусть удостоверится, что порубили вы лес на нашей земле. А мы ему нашего лесника и нашего землемера пришлем.
– Вот и ладно, – зло сказал кавалер.
– Но не думайте, что дело вы затянете да спустите его не спеша, не думайте, что не заплатите: все до крейцера с вас возьмем.
– Убирайся с земли моей, – холодно велел Волков.
– И за злобу вашу вам еще припомнится.
– Убирайся, говорю, не то палки прикажу людям моим взять да проводить тебя, как и браконьеров твоих.
– Господин, – вдруг подал голос спутник чиновника, – мы здесь под знаменем и по официальной причине, прошу вас не запугивать нас.
– Так забирайте этого толстяка и уезжайте с моей земли! – заорал в ответ ему Волков. – Говорить больше с вами не желаю!