Люди вокруг собрались, местные бабы и солдаты, и Брунхильда вышла из ворот посмотреть, с каким трудом советник славного города Рюмикон, помощник судьи города Рюмикон и глава Линхаймской коммуны лесорубов и сплавщиков леса, секретарь купеческой гильдии леса и угля кантона Бреген господин Вальдсдорф лезет на своего осла. Смеялись все над ним, а он только улыбался в ответ многозначительно и многообещающе. И поехали эти двое с флагом своим, да только почему-то не на юг, откуда прибыли, а на север. И сначала Волков этому значения и не придал.
Утром он валялся в постели, и Брунхильда еще к завтраку не звала, когда пришел Яков и сказал, что верховой приехал. Волков сразу встал и пошел на двор. Там был человек в одежде, в которой кавалер сразу признал цвета графа фон Малена. Так оно и оказалось. Человек передал ему письмо от графа, и в письме было всего несколько слов: «Друг мой, господин фон Эшбахт, незамедлительно прошу быть вас у меня в моем поместье Белендорф. Дело безотлагательно. Граф фон Мален».
– Что передать моему господину? – спросил посыльный.
– Скажи, буду немедля, – обещал Волков.
Он расспросил посыльного, где находится поместье графа, и отпустил того. Приказал Максимилиану седлать коней, а Сычу собираться в путь. Сам стал мыться. Потом и завтрак поспел, Волков сел есть и все думал, отчего граф так поспешно его зовет. И ничего другого, как вчерашняя свара с жирным чиновником из кантона, на ум ему не приходило.
Позавтракав, они с Сычом и Максимилианом поехали в поместье графа. А поместье находилось от них поближе, чем город, и было устроено на удивление хорошо. Поля все вспаханы, всходы дружно пошли, дороги хороши, три мельницы крыльями машут. И все ладненько, на каждом клочке травы то корова, то коза, мужики все при деле. Дома у них хорошие, а заборы и плетни… ни один не покосился.
И замок графа оказался хорош – стоял на холме и велик был неимоверно, едва ли намного меньше, чем замок самого герцога.
Их сразу пустили во двор, к Волкову немедля вышел мажордом и проводил в покои.
И что же, конечно, был он прав, когда думал, что эта поспешность – происки советника Вальдсдрфа. Он был там, стоял у окна и торжествующе улыбался. Весь его вид так и говорил: «Что ж, и как вам это?»
Волков и так был невесел, а тут и совсем стал угрюм. Хоть сам граф, улыбаясь, обнимал его за плечи как старого друга и спрашивал:
– Сразу ли нашли мое поместье?
– Да, и сие нетрудно было, уж такой красоты больше по всей округе, кажется, нет.
Граф был почти на полголовы ниже кавалера и говорил с ним, запрокидывая лицо:
– Ну, у вашего соседа, барона фон Фезенклевер, поместье не хуже, хотя и поменьше моего будет, но он рачительный хозяин, порядок у него во всем.
Волков молчал, он приехал сюда не про порядок в поместьях разговаривать. Не будь здесь этого мерзавца из кантона, он бы, может, и поговорил бы, но в присутствии этой наглой ухмыляющейся морды вести вежливые разговоры о красоте поместий никак не хотелось.
Граф повертел своею седой головой, поглядывая то на кавалера, то на советника, и понял, что нужно перейти к делу.
– Впрочем, думаю, что вы понимаете, друг мой фон Эшбахт, зачем я просил вас быть.
– Да уж, понимаю, – мрачно произнес Волков и добавил с видимым презрением: – Из-за кляуз вот этого господинчика.
– Не из-за кляуз, а из-за праведной претензии, – поправил граф, поднимая палец.
– Обещаю вам, господин граф, что разберусь с этим делом, сегодня же пошлю за землемером Куртцем, и он уж скажет наверняка, правильно ли люди мои рубили лес или неправильно. И если в том будет моя вина, то обещаю заплатить за все бревна, что срублены неправомерно. Отдам по пятьдесят крейцеров за каждое.
– Друг мой, – заговорил тихо граф, беря Волкова под руку и отводя его в глубь покоев, вдаль от советника, – неприятно мне это так же, как и вам, но мы с вами должны выполнять наказ Его Высочества неукоснительно. И не провоцировать распри с кантонами. Если вдруг случится война из-за нас с вами, герцог не преминет найти виноватых. И ими будем я и вы. А герцог бывает крут, уверяю вас.
– Понимаете, – заговорил Волков так же тихо, как и граф, – то месть. Они мстят мне за то, что я браконьеров с того берега кулаками прогнал, мне так и сказал этот… – он кивнул в сторону окна.
А граф ему и отвечает, словно не слыхал его даже:
– Герцог бывает крут, уж поверьте, вы-то птица легкая, подниметесь и в Ланн к себе подадитесь, а мне куда прикажете? В тюрьму? Нет, любезный мой фон Эшбахт, мы наказ герцога исполним и поступим мы так. – Он подошел к столу, взял с него кошелек и жестом позвал к себе толстяка советника: – Советник, тут в кошельке семьдесят пять талеров земли Ребенрее, вот вам за порубленный лес и штраф вместе с тем. А ежели имперский землемер посчитает, что ваши претензии не правомерны, господин Эшбахт через суд востребует деньги обратно.
– Сие мудро, это то решение, на которое я мог только уповать, – быстро подойдя к графу и забрав деньги, сказал советник. – А господин фон Эшбахт может все, конечно, опротестовать через суд города Рюмикон…
– Где ты, мерзавец, служишь помощником судьи! – прорычал Волков.
– Тише, тише, друг мой, – успокаивал его граф.
А советник продолжал как ни в чем ни бывало, видно, привычен он был к подобным оскорблениям:
– Так как случай этот будет как раз в юрисдикции суда этого славного города.
Притом он улыбался кавалеру так высокомерно, что тот стал думать о размере свой руки, которая хоть и велика, но не могла охватить жирное горло Вальдсдорфа.
– Так и порешим, так и порешим, – примирительно говорил граф, заканчивая дело и выпроваживая советника из покоев. – Ступайте, советник, ступайте. Главное, мы решили все миром, что и впредь будем делать.
А тот улыбался и кивал графу. Прощался с ним, на Волкова даже не взглянул.
Закрыв за ним дверь, граф подошел к кавалеру и сказал:
– Видно, не знакомы вы с подлостью горцев, раз смеете так говорить с ними. Они вам это припомнят.
– Как же не знаком? Знаком. И видел я их не раз сквозь пики.
– Ах, вот как, – произнес граф, – значит, повоевали вы с ними.
– В южных воинах они главные участники, подручные королей, вечные наши враги.
– Верно, верно, но то там, здесь нам с вами нужен мир.
– Это я понимаю, мне самому не хотелось бы воевать с соседями, – произнес кавалер. – Но как же нам быть с деньгами, господин граф?
– Вернете мне семьдесят пять монет по мере возможности, – отвечал граф, – если у вас нет, то порекомендую вам банкира.
Волков уже понял, что этим все и закончится, что плакали его денежки. Ни через какой суд их не вернуть. И мелькнула у него мысль одна. Вспомнил он, что, если из поместья графа выехать, дорога на юг пойдет через места глухие, места безлюдные. Там овраги начинаются да кусты. И вдруг понял он, что ничего ему не стоит догнать подлеца… И мысль ему эта понравилась, захотел он узнать, так ли станет толстяк ухмыляться, когда в месте тихом его увидит. Уже загорелся он этой мыслью, когда граф, словно прочитав на лице его недоброе, произнес:
– А вас, друг мой, я без обеда не отпущу.
– Без обеда? – рассеянно спросил кавалер.
Не до обеда ему сейчас было, другие желания в нем жили, но граф взял его под локоть крепко и сказал, потянув за собой:
– Ждут нас уже, пойдемте, пойдемте.
Вырываться и отказываться было совсем невежливо, нехотя кавалер согласился. Пошел с ним.
В другой раз кавалер и радовался бы, что его пригласил сам граф, но теперь он не мог ни о чем думать, кроме как о подлеце советнике и о семидесяти пяти талерах, что ему придется вернуть графу и которые он уже никогда не отсудит обратно. Поэтому, когда граф его представлял тем дамам и господам, что уже сидели за столом, Волков имен их запомнить не мог, только кивал рассеянно да говорил всем: «Эшбахт, кавалер Фолькоф из Эшбахта».
Насколько он мог вспомнить потом, все они были родственниками графа: дети его жены, мужья детей его и еще кто-то. Единственной, кого он запомнил, была дочь графа, и лишь потому, что посадили его рядом с ней. Звали ту девушку Элеонора Августа фон Мален. Была она не юна, лет двадцати шести или двадцати семи, но голову почти не покрывала как незамужняя. И правильно, потому что волосы ее были чудесны. Густые, длинные, причудливо скрученные под заколкой. Они были редкого тона – цвета средины соломы: золотой с жемчугом белым. Больше в ней ничего не виделось привлекательного, и сначала говорила она с Волковым холодно, из вежливости только, и косилась на него и рассматривала исподтишка, а потом вдруг стала ласкова. Увидев, что он не взял себе одного блюда, что лакей разносил, она произнесла:
– Напрасно вы бараньими котлетами пренебрегаете, господин Эшбахт. То бараны наши, и у нас они хороши, папенька сам старых баранов не любит, оттого котлеты берут от самых молодых.
– Не премину попробовать в следующий раз, – заверил ее кавалер, хотя было ему совсем не до котлет сейчас. Он все еще не мог оправиться от потери денег и того стыда, какой испытывал, когда с ними расставался. Память о пережитом унижении его особенно терзала, хоть два стакана вина ее чуть и притупили.
– Зачем же ждать до следующего раза, – громко произнесла Элеонора Августа. – Лакей, подай котлеты господину Эшбахту.
Все посмотрели в их сторону, а граф спросил с улыбкой:
– Вам понравились котлеты, кавалер?
– Он забыл их взять, папенька, – объяснила Элеонора Августа.
– Так следите за гостем, Элеонора, – велел граф. – Надо, чтобы он все попробовал. Повара у нас лучшие в округе, только у епископа Маленского не хуже, да и то вряд ли.
– Да, папенька.
– Да-да, дорогая моя, приглядывайте за ним, кавалер пережил тяжкий разговор, – усмехнулся граф. – Лицо его было таковым, что я боялся, не возьмется ли он за железо. Жирному бюргеру было бы несдобровать, не отведи я от него нашего гостя.