– Не желаете ли рыбы копченой? – спросил он прибывших господ.
– Не за тем мы здесь. – Старик пождал серые губы свои. – Хотим мы знать, отчего вы вздумали нашим людям препятствия чинить?
– Так не чиню я препятствий, коли они по своей стороне плоты свои гонять будут. А у себя я здесь рыбу ловлю для людишек своих. Какие же от меня препятствия, если я на своей реке, на своем берегу рыбу себе ловлю.
– Мы испокон веков тут плоты спускаем, – заговорил другой, тот, что с бородавкой на губе.
– Так что же, теперь по своему берегу сплавляйте, – невозмутимо сказал кавалер. – Я к вам не лезу, и вы сети мои не тревожьте. Так будет нам мир и любовь.
Говоря так, он уже знал, что теперь ему грозить будут. И оказался прав.
– Нет, никак мира не будет, если вы так бесчестно с нами поступаете, – заговорил третий с пафосом и угрозой в голосе.
– Помилуйте, в чем же бесчестье ваше, если я прошу на своей стороне реки, у своего берега сети мои не рушить? Неужто вы будете мне воспрещать рыбу ловить?
– Нет, не будем, но мы просим вас нам не досаждать, – сухо сказал старик, – и плотам нашим препятствий не чинить, быть соседом добрым, не то и до железа дойти может.
Тут Волков глаза на него поднял, смотрел холодно, но говорил смиренно:
– Не я разговор про железо затеял, но раз уж вы начали, то скажу вам, что я и людишки мои железа не боимся, всю жизнь при железе были. Коли угодно вам, так будем железом баловаться. Тогда буду я ваши плоты у реки ловить и себе брать, а ваших людей за выкуп отдавать. А если с войском придете, так поднимусь и удалюсь во Фридланд, к архиепископу. Он не выдаст. А когда ваше войско уйдет, так я опять к вам наведаюсь. И опять буду плоты ваши себе брать.
– Ах, так вы разбойник! – вскричал тот, что с бородавкой.
– Так какой же я разбойник, это вы меня на моей земле железом увещевать стали. Вы сюда со склокой пришли вместо соседской дружбы! Хотите людей моих последнего хлеба лишить. И чтобы склоку не длить, прошу вас полюбовно не рушить нашего соседства, дайте нам пропитание со скудной земли нашей, – четко выговаривал слова кавалер.
Он знал, что подходит решающая минута и сейчас заговорит старик.
– Что же вы хотите от нас? – спросил спесивый старик.
– Так, если любви между нами быть, то прошу я немногого: дайте людям моим пропитание, на хлеб и бобы только.
– Так говорите же, чего желаете?
– Лишнего не хочу от вас, – сказал Волков почти умоляюще, даже руки как при молитве сложил, – прошу только один талер с плота, что будет по моей воде проходить.
Говорил, а сам видел, как наливаются гневом праведным лица приплывших людей.
– Что? – вскричал один из них.
– Да вы, господин Эшбахт, разбойник! – крикнул тот, что был с бородавкой.
– Не будет такого, – сказал старик, но без злобы, скорее задумчиво.
– Никогда мы за то не платили и впредь платить не будем!
– Слыханное ли это дело?!
– Мы уходим! – Старик пошел к лодке.
Остальные двинулись за ним.
– Прощайте, господа, буду ждать вестей от вас! – со всем радушием, на которое был способен, крикнул им Волков.
Никто из господ даже не обернулся, не ответил ему.
И сержант Жанзуан, и все солдаты, слышавшие разговор, стояли ошарашенные, а Максимилиан спросил:
– Кавалер, неужто воевать будем?
– Отчего же воевать? – будто удивился Волков.
– Так господа эти пугали войной, злы ушли!
Волков поморщился и сказал с презрением:
– Будь то люди благородные, так, может, и пошли бы на войну из чести, а это купчишки, сволочь. Побежали считаться. Сейчас сядут считать, что дороже: платить или драться. Драться для них дороже выйдет, я с них немного прошу. Поэтому побегут жаловаться, а когда не поможет, будут торговаться, чтобы еще дешевле отделаться.
Говорил он это, усмехаясь, тем солдат и сержанта успокоил, а Максимилиана, кажется, огорчил, тому очень хоть какой-нибудь войны хотелось.
– Де не будет никакой войны, – уверенно заявил всем Сыч. – Поверьте мне, экселенц знает, что говорит, я с ним не первый год знаком.
– Что вы стали?! – Волков оглядел солдат, что собрались вокруг него. – Стройте лагерь, вы тут надолго. – И когда люди стали расходиться, кавалер тайно поманил Сыча пальцем, чтобы другие не видали. И когда они остались вдвоем, сказал ему тихо: – Купчишки больно заносчивы, злы ушли, ты ночью плыви на тот берег, посмотри, послушай, что делать собираются. Может, и вправду думают добрых людей собирать, если так, то мне о том знать надобно. Я тут еще два дня пробуду, через день возвращайся.
– Сплаваю, – заверил Фриц Ламме, – посмотрю, послушаю да дружка свинопаса проведаю.
Так и решили. Фриц опять тихонечко переплыл реку. Стало тихо на реке, больше плотов по его стороне реки за два дня не проплывало. И кавалер решил тут не сидеть.
Он оставил людей своих на берегу, а сам поехал в Эшбахт, наказав сержанту:
– Как плот поплывет, так ты кричи ему и ругай, требуй, чтобы пристал к берегу, но сам его не лови и не стреляй в людей, пусть уплывают. Шуми для вида. Как человек мой вернется, скажи, чтобы ко мне в имение побыстрее скакал. Жду я его.
– Сделаю, как пожелаете, – отвечал сержант Жанзуан.
Как Волков и ждал, ему уже письмо привезли. От кого? Конечно же от графа. Говорил быть к нему по делу к четвергу, к обеду. Значит, купчишки уже до графа добрались – нажаловались.
– Собирайся, – сказал он Брунхильде, прочитав письмо, – едем в Мален.
– Епископа слушать? – обрадовалась та.
– И епископа тоже, – отвечал он, – завтра поутру выезжаем. А пока мне воды пусть нагреют, мыться буду.
– Велю чан нести и воду таскать, – обещала весло Брунхильда, – сама вас помою.
А девушка радовалась, позвала Марию смотреть, какое платье чистое, а какое стирать надобно, пока сама пела от радости.
В тот же день приехал Сыч, рассказывал долго о том, что творится на чужом берегу:
– Об этом только и говорят все в кабаках, мужики и купчишки вас ругают. По всему Рюмикону гул идет, так вас чихвостят. Купчишки кричат спьяну, что пора, дескать, и поучить вас.
– И что за купцы? Большие?
– Де нет, мелочь, – презрительно морщился Сыч. – Всякие кабацкие, что от меди едва на серебро перешли, но пыжатся, негодуют. Кричат, что деньгу на людей добрых дадут. Говорят, проучат вас.
– Значит, проучить собираются? – мрачно ухмылялся Волков.
– Ага, – кивал Сыч, – говорят, пора, мол, благородную кровь по реке пустить, чтобы плавалось по ней полегче. Но то все по пьяной лавочке шумят.
– А людей добрых собирают? – спросил кавалер, хотя знал, что это маловероятно, раз его на суд к графу зовут.
– Так некому там собираться. Король месяц как кинул клич, так с кантона почти тысячу человек собралось да на юг подалось с нашим императором воевать, – рассказывал Фриц Ламме. – Все лишние добрые люди ушли. Один одноглазый говорил, что король в кантоне две тысячи людей собрал, да думаю, врет.
– А ополчение с городов? Может, они собираются? Может, гильдии кого нанимают?
– Нет, об том и речи не было, а коли будут людишки с железом на том берегу собираться, так свинопас нам сразу весточку привезет. Он мальчишка смышленый. Я ж ему еще денег дал.
– Ну, а в городах друзей не заводишь?
– Сговорился с парочкой, выпивал с ними, да людишки больно ненадежные, игроки кабацкие, жулики. Продадут за кружку пива.
– Хорошо, ты молодец, Фриц Ламме.
– Спасибо, экселенц, – улыбался Сыч. И тут же корчил жалостливое лицо: – Экселенц…
– Знаю. – Волков достал три талера, дорого, конечно, все это давалось ему. – На, держи.
– Всего три? – Лицо Сыча не делалось счастливым.
– Ступай, и тому рад будь, нет у меня сейчас лишнего серебра.
Он еще домыться не успел. Сидел на лавке, Брунхильда ему голову полотенцем вытирала, когда пришел Рене и сказал:
– Вора вашего привели.
– Якова? – не поверил кавалер, освобождаясь от рук и полотенца Брунхильды и беря рубаху с лавки.
– Его, – подтвердил Рене.
– Кто же его поймал?
– Во Фринланде его поймали, сюда привели. Сержант на дворе стоит, ждет вашего дозволения войти.
– Зовите.
Сержант из Фринланда был высок и статен, как и положено настоящему сержанту. На цепи за собой он ввел в дом мальчишку Якова. Руки и шею его сковывали колодки. Может, колодки были тяжелы, может, просто стыдно ему было, но головы вор не поднимал.
– Господин Эшбахт, – важно начал сержант, – согласно договору, что есть межу землей Ребенрее и Фринландом, о возврате беглых крепостных и по решению судьи Кальнса, что судит милостью архиепископа Ланна и Фринланда, возвращаю вам вашего крепостного, что взят был у нас в городе Эвельратте без бумаг и имущества.
– Спасибо тебе, сержант, что поймали вора, – сказал кавалер, и в голосе его не было ничего хорошего для Якова. – А конь при нем нашелся?
– Мне о том не ведомо, – отвечал сержант, – пьян он был, валялся в кабаке два дня, пока кабатчик стражу не позвал. Сказал, что деньги за пиво не платит. Стража учинила розыск, он и сознался, что беглый от вас. По суду велено вернуть вам его.
– Где мой конь? – спросил Волков без всяких эмоций.
Юноша буркнул что-то, не поднимая глаз от пола. Никто не понял, что он ответил.
Тогда Сыч подошел и дал ему в ребра:
– Говори, паскуда, громко, когда господин спрашивает.
– Украли, – срываясь на рыдания, уже громко отвечал Яков. – В постоялом дворе.
– А деньги мои где?
– Нету, – Яков стал рыдать, – все украли.
– Врет, – вдруг сказал сержант. – Не крали у него деньги, проиграл он их. Трактирщик говорил, что он два дня в кости пьяный играл.
– Двадцать талеров тебе всего на два дня хватило? – возмутился Сыч. – Ах, ты, вошь поганая, мне за пять талеров приходится иной раз жизнью рисковать, а ты… Вошь поганая… – Он опять ударил кулаком в ребра мальчишки.
Тот стал рыдать, а сержант стал снимать с него колодки и говорить: