– Спасибо, монсеньер. – Волков хотел взять его руку и поцеловать, но епископ не дал.
– Бросьте, это лишнее, то на людях надобно делать, а тут нет нужды.
– Еще раз спасибо.
– Не благодарите, пусть они пойдут на доброе дело, иначе папский легат отправит их к Святому Престолу или их украдут после моей смерти мои помощники.
– Раз так, прошу вас тогда на приход в Эшбахт утвердить нужного мне священника, – сказал кавалер.
– Он праведен, честен?
– Он неправеден и нечестен, из прихода его изгнали.
– За какие проступки?
– Он любит вино и женщин. За женщин его и изгнали.
– Ну, не самый тяжкий грех, – заметил епископ. – Хорошо, присылайте его, поговорю с ним. Но отчего же вы хотите такого себе? Чем он хорош?
– Он один был из тех, кто духа не терял в Ференбурге, когда вокруг нас мертвецы ходили. Знал, что сказать людям, чтобы дух их угасший воскрес. Был опорой мне. А именно такое мне сейчас и потребуется. В земле моей, кажется, оборотень лютует.
– Оборотень? Уверены? – насторожился старый поп.
– Уверен, мой человек с ним встретился.
– И живой ушел?
– Ушел.
– Крепкие у вас люди.
– Крепкие, – подтвердил кавалер.
– Значит, все-таки ликантропус, – задумчиво произнес святой отец.
– Вы знали об этом? – спросил его Волков. – Может, догадывались?
– Писал мне брат Бенедикт, но вскользь, намеками. Да, кажется, два раза мне о том писал, что волк не такой, как все в местах тех. Но понимаете, он же отшельник, близкие к Богу люди, они не всегда отличают, где мысли их, а где мирское естество. Вот я и не придавал значения письмам его.
– Значит, я пришлю своего священника?
– Хорошо, хорошо, присылайте его мне. Но раз уж я вам одолжение делаю, то и вы мне сделайте.
– Говорите, – сразу согласился Волков.
– Кажется, что среди людишек моих не на кого мне понадеяться. Прискорбно, но не на кого. А уж на почту местную тем более надежды нет. Нужно мне письмо архиепископу в Ланн доставить. Вернее, канцлеру. И ответа дождаться.
– Самому мне письмо отвезти или с верным человеком отправить? – спросил Волков.
– Письмишко важное. Сами за дело возьмитесь, никого другого послать не могу. Некого мне больше просить.
– Когда отправляться?
– Так хоть завтра и собирайтесь, – ответил епископ и достал из одежд своих письмо. – Не допустите, чтобы герцог или даже граф о том послании прознали.
Он протянул кавалеру конверт. Конверт толст, по всем углам в сургуче, а в центре еще одна сургучная печать. Пять печатей с символом епископа Маленского. Волков спрятал письмо под колет. Не очень-то он желал лезть в это дело, но уж больно требовался ему ларец с талерами. И расположение епископа тоже необходимо, ведь никого кавалер не хотел видеть на приходе в Эшбахта кроме отца Семиона. А тут без епископа – никуда. Но и это было еще не все, он знал, что если ты возишь секретные послания, значит, тебе доверяют, значит, ты сопричастен и очень близко стоишь у тронов великих нобилей. Стоять там опасно, но очень выгодно. Это письмо дорогого стоило.
– Тогда прямо сейчас и поеду, – сказал Волков, застегивая колет.
Не хотелось ему с подобным письмом прохлаждаться у графа в доме. Не дай бог к тому в руки попадет. За такое письмо можно и свободой, а может, и головой поплатиться. Кто его знает, что там написал епископ.
– Что ж, это мудро. Езжайте сейчас. – Епископ обхватил его лицо руками, наклонил к себе и поцеловал в лоб. – Спешите, сын мой. А как доедете, как в канцелярии будете, так скажите слово «статим» и добавите, что от меня. Запомните слово?
Волков прекрасно знал, что значит это слово. «Немедленно».
Да, выходит, в письме и впрямь что-то важное.
– Собирайся, – сказал он Брунхильде.
– Куда? – сразу огорчилась девушка.
Он пошел по дому в свои покои, а она, подбирая юбки, устремилась за ним, готовая спорить.
– Ты едешь домой.
– А вы?
Губки поджала, глаза злые, брови хмурит. Давно он ее такой не видел, эта была та, прежняя Брунхильда, капризная и своенравная, та, о которой он стал уже забывать.
– Я тоже уезжаю. Но не в Эшбахт, а по делам.
– Не могу я, – вдруг твердо заявила девица.
– Что? – Он даже остановился от дерзости такой. – Что это значит?
– Граф просит нас остаться погостить на недельку, – проговорила Брунхильда.
– Думать не смей! – окончил разговор кавалер.
Он снова пошел к себе в покои, а Брунхильда за ним шаг в шаг шла, готова была спорить дальше.
– Отчего же вы уезжать надумали?
– Дела. – Он не собирался ей все объяснять, то не бабье дело.
– А вы знаете, что мы приглашены к графу в гости через две недели? У него в поместье будет турнир.
– Нет, не знаю.
– Так знайте. На три дня. Будет турнир днем, а вечером балы.
Они добрались до покоев Волкова, зашли внутрь, он стал осматриваться, собирать вещи.
– И что? Мы поедем? – не отставала от него девушка.
– Посмотрим. Ступай, лучше Максимилиана найди, скажи, чтобы коней седлал да телегу тебе собирал, и вещи пусть монах с Сычом носят.
Она шагнула было к двери, да не ушла, а заперла ее на засов. Волков остановился, глядел на Брунхильду и ждал, что будет дальше. А девушка пошла, на ходу снимая с головы шаль, кинула ее на комод, распустила волосы. Затем прошла к кровати, села на нее, задрала юбки и стала разуваться, выставляя на обозрение ноги выше колен и говоря при этом:
– Граф сказал, после турниров будут обеды, а после и балы. Все знатные люди со всего графства соберутся, а еще много известных рыцарей со всех земель соседних приедут.
Ни рыцари с соседних земель, ни обеды, ни балы кавалера не интересовали. Уж балы-то точно не интересовали, он еще тот был танцор со своей ногой. Но вот от того, как Брунхильда легла на кровать так, что видно все ноги, не прикрытые юбками, он взгляда оторвать не мог.
– Хотела просить вас, чтобы взяли меня на турнир, – говорила девушка. – Может, один только раз мне удастся на балу побывать.
– А чего это ты заголилась? – спросил он, подходя к кровати. – Вчера шипела на меня, как змея, братцем называла, а тут вон, всю красоту на свет выложила? Уже не стесняешься перед братцем?
– Так поедем мы к графу на турнир? – словно и не слышала она вопроса.
– Ладно, поедем, – согласился он, влезая к ней на кровать. – Снимай платье.
– Подождите, – вдруг говорит Брунхильда, да еще и юбки одергивая, пряча ноги. – Подождите. Ежели мы на бал едем, то мне два платья нужно с собой. И платья хорошие.
– Два платья? – Волков поморщился.
– Балы будут два дня, – объясняет девица.
– А если балы три дня продлятся, так тебе три платья понадобятся?
– А как же, но граф сказал, что два дня балы будут идти. Мне на платья четыре талера надобно, а еще на шарфы и туфли четыре, на перчатки талер.
– На перчатки талер?
– Они шелковые!
– Ладно, дам, – сдался Волков и попытался задрать ей юбки. Черт с ними, с этими талерами, лишь бы она… лишь бы обняла его крепко. И ногами своими крепкими и длинными обхватила.
– Стойте, стойте! – Не дала она задрать себе юбку. – Подождите.
– Ну! – Он уже начинал злиться.
– Танцев я не знаю, но в городе учитель есть, я уже узнала. За неделю выучусь у него.
– Одну тебя тут не оставлю, – отрезал Волков. – То не прилично, не должна девица из хорошей семьи одна жить. А ты вроде теперь из моей фамилии.
– Ну, монаха со мной оставьте, мне нужно, господин мой! – Она стала гладить его по щеке и целовать в губы, едва-едва касаясь их. – Господин мой, как же мне на бал идти, если я танцев не знаю.
Нет, следовало ее в Эшбахт отправить. И трат бы не было ему, и волнений. Но как? Как отказать ей? То невозможно было. Кто бы смог отказать такой женщине, из которой юность, любовь и нега фонтанами бьет, заливая все вокруг сладостью жизни? От запаха которой, если рядом сидит, голова кружится.
– Ладно, – наконец сказал он.
И получил то, чего ждал. Девушка обняла его так крепко, так сладко поцеловала, что не жалел он уже о тех деньгах, что тратил на нее, и не думал о них даже.
– Снять платье? – спросила она, отрываясь от губ его.
– Все снимай, – ответил он, не отводя взгляда от ее прекрасного лица.
Не было никого на этом свете, кому доверял Волков бы больше, чем брату Ипполиту. Волков не знал другого человека, которого любили и уважали все остальные люди. К которому шли и за светом, и за утешением, и за лечением. Солдаты и местные бабы с орущими детьми с утра заходили к нему в пустующий овин, который он использовал и как спальню, и как келью для приема больных. И никому он никогда не отказывал. Казалось, что брат Ипполит вообще не умел отказывать. Простодушное лицо молодого человека не отражало больших знаний и пытливого ума, зато говорило всем, что человек сей добр до святости и терпелив без меры.
– Не смей дразнить его, – говорил Волков со всей серьезностью в голосе.
– Да разве я дразнила когда? Никого не дразнила! – врала Брунхильда.
– Не ври мне, сам видел, как ты из озорства перед ним подол до колен задирала, чтобы его смущать.
– Так то когда было, – тут же выкрутилась девушка. – Уж я не такая больше.
Вилков погрозил ей пальцем и позвал:
– Монах.
– Да, господин, – брат Ипполит тут же подошел к нему.
– Деньги ей не давай. – Он протянул монаху один золотой. У Брунхильды от такой несправедливости округлились глаза. Но кавалер и не глянул на нее, продолжал разговаривать с монахом: – Купишь ей два платья, два шарфа и одни туфли, больше ничего.
Девушка молчала, но по виду ее уже было ясно, что из монаха она вытрясет столько денег, сколько ей потребуется. А вовсе не столько, сколько господин велит.
– Снимешь комнату на неделю, да не в трактире, сам при ней будь. Она к учителю танцев станет ходить, так ты с ней. – Монах понимающе кивал. – Раньше я к ней не лез, сама была себе хозяйской, а здесь она под моей фамилией ходит. Смотр