А та первый раз улыбнулась незаметно. Все же пошел он, хоть и не хотел. Заставила.
Не пошла далеко, юбки подобрала, села прямо у дороги, за кустом. Вовсе не стесняясь молодого человека. И смотрит на него исподтишка, в надежде взгляд его поймать. Ох, как ей хотелось, чтобы он взглянул. Уж она бы нашла, что ему сказать тогда. А он нет, отвернулся, таращится вдоль дороги.
Как все сделала, встала, платье оправила и идет к карете, юноша рядом пошел, и как стал он совсем близко, так Агнес, быстро, его левой рукой за шею обвивает, так, что не вырваться ему, притягивает его, что есть силы к себе, и губами своими в его губы впивается. Да только в первый миг целует и тут же кусать ему губы начинает. Да не стесняется, больно кусает, грызет. Сначала опешил он, растерялся и не противился ей. Но потом, как больно ему стало, стал ее отпихивать. А ей все так это нравится, что она словно звереет. Еще сильнее кусать хочет. Он голову свою от нее оторвал, отворачивается. Больше губ своих не дает, а она одной рукой шею все его еще держит, а второй, от злости, что не уступает он, что не дает своих губ больше, за чресла его схватила. Так быстро нашла, как будто сто раз до этого хватала мужчин. И сжала пальцы сильно, со злостью, с улыбкой дикой. Тут он вскрикнул, и если сдерживался раньше, тот тут уже не сдержался, пихнул ее в грудь сильно, едва наземь не свалил. И как заорет на нее:
— Ополоумела?
А сам уже стоит настороже, опасается ее, она по глазам его видит, что боится.
И от этого ей так хорошо вдруг стало, так весело на душе, что засмеялась она, и говорит:
— Чего же ты как девица, это не я тебя, а ты меня лапать должен.
— Не должен я ничего, — говорит он с опаской, которая так веселит сердце ее. — Садитесь в карету.
— Так руку мне дай, — говорит она, — помоги подняться.
А он стоит, смотрит на нее, и приблизиться к ней не решается.
— Да не бойся ты, — смеется Агнес. — Иди сюда, не трону я тебя, девицу нежную.
— Не боюсь я, — говори Максимилиан. — И не девица я.
А сам подходит с опаской, руку подает издалека.
Девушка на руку почти не опирается, пальцы пальцев едва касаются, и когда она уже поднялась в карету, а он готов был уже ступени поднять, и забылся. Агнес вдруг наклонилась, и что есть силы, ногтями впивается ему в щеки, раздирая их до крови. И шипит по кошачьи, слова тянет сквозь зубы:
— Вот тебе, паскудник, будешь знать, как противиться мне.
Он остановился на дороге, и стоит, щеки разодраны, губы изгрызены, руки липки от крови. И в глазах его страх. А Агнес, усаживается поудобней в подушки, видит все это, и сердце ее поет от радости. Она улыбается, говорит ему, как ни в чем не бывало:
— Так, поехали уже, до города еще не близко, а дело к вечеру пошло.
Он вытер кровь с лица пятерней. Огляделся, эх, сбежать бы, да нельзя, господин задание дал. Никак нельзя. Он подошел, закрыл дверцу кареты, стараясь не смотреть на девицу. Потом забрался на козлы, куда ж деваться, присвистнул и встряхнул вожжи:
— Но, ленивые.
Агнес улыбалась. Она вдруг подумала, что раньше она мало улыбалась.
Да, до того как она встретила господина улыбаться ей было не от чего. А теперь она улыбалась, и даже смеялась часто. Раньше она и подумать не могла, что будет в карете ездить, и носить бархатные платья. Размышляя об этом, она погладила подол своего платья — как приятно руке от бархата. Потрогала батистовую рубашку, кружева на манжетах, и гребень в волосах черепаший, высокий, и шарф шелковый, что гребень накрывает. Все у нее ладно, все красиво. Так чего же ей было не улыбаться. А то, что Максимилиан артачится, так это дело времени. Он никуда от нее не денется. Будет, будет ей ноги целовать. А вот господин… Господин, другое дело, с ним не просто придется… Задумалась она, замечталась.
Ута сидела напротив, не шевелясь и не смотря на хозяйку. Она боялась смотреть на нее лишний раз. Невозможно было знать, что замышляет ее хозяйка, когда так страшно улыбается.
Ветер встречный быстро высушил царапины на лице Максимилиана. На молодых раны заживают быстро. Так же быстро, как он гнал карету на север. Хотел юноша побыстрее сделать дело, довести эту полоумную девку до Малена. Там и расстаться с нею.
Поэтому гнал лошадей, хотя и не умел, как следует управлять ими.
На то специальная сноровка нужна. Но Бог к нему был милостив, вскоре показались стены и башни города.
Немного ошибся он, взял на развилке левее, оттого не к южным воротам выехал, а сделал небольшой крюк и поехал к западным.
А вдоль западной дороги стояли виселицы. Там разбойников, беглых мужиков и конокрадов вешали. Ну не в город же их тащить, в самом деле.
Там, у одной из не занятых виселиц, сидел на колоде, из тех, что ставят под ноги висельникам, немолодой стражник, с кривой и ржавой алебардой и большим ножом на поясе. А в пяти шагах, перед ним, на земле, сидел мужик. Черная, понурая голова, и кисти рук его торчали из тяжких колодок, что были заперты на висячий замок.
Карета шла тут не очень быстро и Агнес устав от кустов да оврагов заинтересовалась мужиком и стражником. Решила выйти, до города уже почти доехали, спешить некуда, и посмотреть, может его вешать будут.
— Вели остановиться, — сказала она негромко, не отрывая взгляда от мужика-колодника.
Ута тут же кинулась кричать Максимилиану:
— Остановите, остановите, госпожа велит встать!
Нехотя, юноша натянул вожжи. Карета остановилась, проехав чуть дальше колодника.
Он спустился, и, открыв дверь, откинул ступеньки, осторожно, чтобы не дать оцарапать себя еще раз, подал руку как бы издали.
Агнес с презрением глянула на него и, оперевшись на его руку, спустилась из кареты. Пошла, выгибаясь и разминая затекшее тело. Пошла к колоднику. Посмотреть его.
Даже издали он был ужасен. Черные сальные волосы, жесткие, как щетина, заросшее лицо в глубоких оспинах. Но заросло оно не все. Левая щека его была давно разодрана, да так, что дыра сквозная в щеке имелась такая, что палец просунуть можно, в которую видны были желтые зубы.
— Госпожа, — окликнул ее стражник озабоченно, — стойте от него подальше, он душегуб. Он девку убил.
— Врешь, — гортанно и хрипло, но негромко отвечал мужик.
— И говорят не одну, работал конюхом кладбищенским, мертвяков возил, бродяг, да нищих мертвых собирал, говорят шлюх за кабаками мучил, говорят и убивал, но то разговоры все были, а тут, на последней его и поймали, — продолжал стражник. — Осудили.
— Брешешь, пес, — зло сказал мужик.
На сей раз, стражник его услышал, не поленился, поднялся, пошел, и как следует двинул мужика в ребра древком алебарды, сел на место и сказал:
— Погавкай мне еще, палачей не дождусь, сам тебя прибью.
Мужик скривился и оскалился от боли, но ничего больше стражнику не сказал.
— Значит, вешать его собираетесь? — спросила Агнес.
— Именно, — кивнул стражник, — только вот палачи сволочи, обещали после обеда быть, я их уже тут полдня дожидаюсь, не дай Бог забыли про меня, я потом, им покажу подлецам…
Глава 15
Агнес его слушать не стала, что-то привлекло ее в этом страшном мужике, она подошла ближе, склонилась, и заглянула ему в глаза. Глаза были карие, с красными жилами, с желтизной в белках. Взгляд его был взглядом животного, что в капкан попало.
— Убивал баб? — тихо спросила она, наклоняясь к нему.
Спросила тихо, да мужик поежился, не будь на нем колодок в палец толщиной, так почесался бы, наверное, так неуютно ему стало под взглядом девушки.
— Отвечай без вранья, — продолжала она, не отрывая от него своих глаз.
А он отвернулся, не выдержав ее взгляда. И промолчал.
— Вы подальше от него встаньте. — продолжал стражник. — Мало ли…
Но Агнес даже не глянула на него, и продолжила:
— Глаза ко мне повороти, на меня смотри.
Мужик чуть поупрямился и опять на нее поглядел.
А она и спрашивает:
— Каково ремесло твое?
— Конюх я, сызмальства при конях, — ответил он.
— А с моими конями управишься?
Мужик с удивлением посмотрел на нее, потом на ее карету и лошадей, затем снова на нее, и ответил:
— Управлюсь, не велика наука.
Агнес смотрит как у него в дыре, что на щеке, зубы двигаются, очень ей это любопытно, но сама дела своего не забывает и дальше спрашивает:
— Так пойдешь ко мне конюхом?
А он глядит на нее и молчит. Смотрит и молчит. Он не смеется, верит ей, что она от петли его избавить может. Сразу как глянул ей в глаза, так и поверил.
— Чего ж ты молчишь, дурак, под виселицей сидишь, или забыл? — говорит дева, торопя его.
— Уж не знаю, госпожа, что лучше, — вдруг хрипло отвечает он, — к вам пойти или тут остаться.
— Дурак, — зло сказала Агнес, — повиснешь сегодня и поделом тебе. То я тебе наперед предрекаю. Завтра вороны клевать тебя возьмутся. Оставайся.
— Нет, нет, госпожа, — вдруг встрепенулся мужик, — к вам хочу. К вам в услужение.
— Хочешь? — спросила она распрямляясь. — Поклянись, что до гроба служить мне будешь.
А он опять молчит. Словно уже и не рад, что освободят его от виселицы. Глаза бегают у подлеца.
— Клянись, говорю, — шипит ему девушка. — И даже не думай, что поклянешься и от клятвы уйдешь. Клянись! Ну! Или палачи скоро придут, тогда уже мне не спасти тебя будет.
— Клянусь, — наконец выдавали мужик.
— То-то, дурак, — зло сказал она, и пошла к стражнику, чуть подбирая юбки.
А стражнику очень интересно было, о чем это она с висельником шепталась, и он ждал пока девушка подойдет.
А она подошла и спросила ласково, как только могла:
— Как звать тебя, добрый человек?
— Иоганном крещен, добрая госпожа, — отвечал стражник с удивлением. Не ожидал он ласки от такой высокой госпожи.
Не каждый день, госпожа, что ездит в карете с четверкой дорогих коней с ним говорит. А может и вообще никогда такая с ним не разговаривала за всю жизнь его. От такого он растерялся так, что даже встать с колоды своей забыл. Говорил с ней сидя.