Зельда оказалась хорошей кухаркой. Ужином он остался доволен, пирог с кроликом и мягким сыром был хорошо выпечен, жирен и прян, хлеб свеж, а вино Агнес покупала хорошее.
Пока он ел, ему согрели воду, Игнатий наносил из колодца большой чан, Агнес его мыла сама, а Ута и Зельда помогали ей. Любое его желание выполняюсь беспрекословно. А как иначе, хозяин приехал.
Пока мылся, он говорил с Агнес про дела, про цены, про коней и про то, что банкиры за аренду стали больше просить. И Агнес говорила с ним обо всем разумно. Скоро ей шестнадцать лет должно уже быть, не ребенок уже. И то, что она не ребенок, глазастая Зельда заметила, когда Агнес господина мыла. Видно Зельде было, что для Агнес кавалер не просто господин, уж очень ласково она ему помогала. Старалась не от услужливости. Что рада она оттого, что так близко к телу господина допущена.
Но на мытье все и закончилось. Спать кавалер ушел в свои покои один. А Агнес уже в своих покоях надавала пощечин Уте, видно, та опять была нерасторопна.
Глава 46
Канцлер его Высокопреосвященства, викарий брат Родерик, давно не получал писем от епископа Вильбургского. Тот, видно, все еще дулся на архиепископа, брата своего единоутробного за то, что архиепископ присвоил себе прекрасную раку из Ференбурна. Он давно перестал писать канцлеру, и тот имел мало сведений о том, что происходит в верхах земли Рбенерее, чем дышат нобили той земли.
Поэтому он был рад, что Иероним Фолькоф, рыцарь божий, хранитель веры, господин фон Эшбахт по прозвищу Инквизитор привез ему письмо от епископа Маленского. Письмо то было объемно и писалось в нем о многом и о многих. Но суть была тревожна. Вот что писал канцлеру старый епископ:
Купцы и гильдии мастеровые изнуряют курфюрста постоянными просьбами о разрешениях торговать с севером. С землями, в коих проживают еретики. И городские нобили, и банки их в таких просьбах поддерживают. А земельные нобили, опора трона, такому совсем не противятся, так как тоже ищут сбыта своих богатств в землях, что стоят по реке Марте севернее. В землях еретиков. Поддавшись просьбам, герцог фон Ребенрее уже дозволил вернуться еретикам в дома свои в городе Ференбурге.
А их там без малого четверть было. А значит, дозволил им свои святилища богомерзкие поставить в те места, что им раньше принадлежали. Как без этого?
А еще курфюрст Ребенрее всячески ищет сближения и с еретиками на юге. Считая те земли богатыми и не без основания. Хочет с кантонами мир заключить, себе в корысть и назло церкви и императору.
Святая Матерь Церковь на сие пренебрежение безмолвно глядеть не может. Думаю, что надобно противиться тому. И для этого употребить человека того, что письмо вам привезет, он верен Матери Церкви и ловок, и умен при том. Делами своими он и Ференбурге и в Хоккенхайме себя проявил. А еще курфюрст ему жаловал лен, как раз в самом юге земли своей, на границе с кантонами. И то Церкви на руку будет. Если просить человека этого, то он устроит так, что мир между кантонами и землей Ребенрее возможным быть перестанет. И в том я вижу большую радость для Престола Господня.
И много другого было в письме удручающего. И было печально канцлеру от того, что самый старый из всех епископов был прав в каждом слове своем. Канцлер давно видел, что в Ребенрее все меньше праведного огня. И что герцог все чаще с благосклонностью глядит на еретиков, которые готовы пополнить его казну.
Письмо было столь важным, что брат Родерик застыл над ним, только потирая ладонями лицо. Секретари-монахи не решались тревожить его и напоминать, что у него полная приемная важных людей.
Наконец он решил, что письмо епископа важно настолько, что надобно о нем знать самому архиепископу. И сказал секретарям:
— Сообщите посетителям, что сегодня приема более не будет. Надобно мне у архиепископа быть.
Монахи возражать не посмели, хотя и думали об этом неодобрительно.
Август Вильгельм герцог фон Руперталь граф фон Филенбруг курфюрст и архиепископ Ланна был человеком сильным. Настолько сильным, что дух архиепископа не могла сломить истязающая его многие годы болезнь. Приступ этой болезни снова отравлял ему жизнь, он не мог ходить без помощи двух монахов, и доктор, и старая монахиня были при нем, но как только викарий принес важное письмо, он тут же принял его. Болезнь и боль не повод отлынивать от дел.
Архиепископ вынужден был сидеть, так чтобы ноги измученные подагрой все время были в тазу с отваром лечебных трав.
— Читай, — сказал он своему канцлеру.
И брат Родерик стал читать письмо от епископа Маленского в четвертый раз кряду.
— Кого он имеет в виду? — спросил архиепископ, когда викарий закончил чтение.
— Это тот головорез, что привез нам раку из Ференбурга, — ответил канцлер.
— А, кажется, его звали кавалер Фолькоф, — стал припоминать курфюрст.
Брат Родерик был немало удивлен тем, что курфюрст помнит имя этого человека. Он улыбнулся и сказал:
— Восхищаюсь вашей памятью.
Архиепископ не любил лесть, он подвигал ногами в тазу, не очень-то, видимо, довольный этим лечением, махнул на викария рукой, и, поморщившись от боли, сказал:
— А еще он устроил Инквизицию в Хоккенхайме, и наш казначей говорит, что сильно помог нам избавиться от надоедливого нунция Его Святейшества, да простит меня Господь.
— Именно так, монсеньор.
— И ты, с епископом из Малена готовите ему новое дело?
— То было бы разумно, нам нельзя допустить того, чтобы курфюрст Ребенрее сдружился с еретиками.
— А как ты собираешься заставить этого головореза устроить свару на границе? Это ведь дело опасное, либо еретики его убьют, либо сеньор его в тюрьму кинет. Зачем ему это? Или ты дашь ему денег?
— В казне нет денег, — отвечал викарий, — думал я, что вам надобно его просить, вам он отказать не посмеет. Тем более, что дела опасные ему привычны.
— То есть, тебе нечего ему предложить, но ты собираешься просить его за тебя повоевать и просишь его поссориться со своим сюзереном? — архиепископ смотрел на викария с усмешкой.
Викарий молчал, он не понимал, почему бы головорезу не повоевать за интересы Святой Матери Церкви.
— Кто наградил его за Инквизицию в Хоккенхайме? — продолжал архиепископ.
— Наш казначей, брат Илларион говорил, что ему досталась часть денег из тех, что у ведьм взяты были.
— То есть, мы дали ему немного денег из тех, что он нам добыл? — курфюрст понимающе кивал головой. — А почести? Ты поблагодарил его?
— Думаю, что его поблагодарил брат Илларион, — сказал викарий.
Архиепископ вяло и разочарованно махнул на него рукой:
— Нет, не был бы ты великим государем, даже родись ты в семье государей, никто из великих мужей не стоял бы у твоего трона.
Он повернулся к одному из монахов.
— Брат Александр, вели принести мне мои доспехи. Кажется этот головорез, этот Фолькоф, моего роста?
Он немного льстил себе. Архиепископ был высок, но кавалер был выше, но об этом викарий говорить монсеньору не стал. Он только заметил:
— Если Ваше Высокопреосвященство думает подарить их головорезу, то я напомню, что за этот доспех мы заплатили шесть сот золотых эгемских крон мастеру.
— Безумная расточительность, — вздохнул епископ, — шестьсот крон, а надевал я его всего один раз, шесть лет назад, когда еретики стояли под стенами Ланна. Теперь я в него не влезу даже.
— Может это исправить, нам нужно найти мастера и попросить расширить кирасу.
— Расширить придется все, — неожиданно зло сказал архиепископ. — А что ты прикажешь мне делать с моими ногами? Может, найдешь мастера, чтобы и их исправить?
Викарий благоразумно не стал развивать эту тему, только поклонился.
— И продать его не удастся за хорошую цену, — продолжал курфюрст. — Так что подарим доспех головорезу. Какие цвета его герба?
— Лазурь с серебром, и черный ворон с факелом в когтях, — сразу и без запинки вспомнил канцлер.
— Вели найти шелка в моих кладовых: лазурь и серебро. Когда он явится за ответом?
— Завтра, монсеньор.
— Пусть к его приходу будет готов фальтрок[4] в его цветах, который можно буде носить поверх доспеха. И новый штандарт с его гербом. А на штандарте пусть будет крест, он ведь у нас еще и хранитель веры, кажется.
— Именно так, я распоряжусь немедля, — викарий снова поклонился.
— Перстень присмотри какой-нибудь в кладовой, да не очень дешевый выбери. — продолжал архиепископ. — Попробую уговорить его завтра.
— Я все сделаю, монсеньор, — сказал канцлер брат Родерик и пошел выполнять распоряжения.
Аббата отца Иллариона в монастыре не было, наверное, был он по своим казначейским делам. А вот брата Семиона он там отыскал, и тот был рад кавалеру неимоверно. Полез обниматься. Хоть Волков и не так ему был рад, но отстраняться не стал. И сказал после того как монах уже успокоился от радости и готов был слушать:
— Засиделся ты тут, я смотрю, салом оброс на монашеских харчах.
— А что, дело есть для меня? — сразу догадался брат Семион.
— Есть, епископ Маленский хочет тебя возвести на приход.
— Где? — обрадовался монах.
— В Эшбахте. У меня в поместье.
— А велик ваш Эшбахт? — спросил брат Семион.
— Глазом не обвесть, — отвечал ему Волков усмехаясь.
— А где?
— В земле Ребенрее, в графстве Мален.
— И какова там церковь? Новая, старая? — очень все хотел знать монах.
— Церкви там нет, строить будешь.
— Строить? — глаза монаха загорелись. — Сам?
— Не сам, рабочих наймешь, — Волков уже едва сдерживался от смеха, видя, как от алчности вращаются глаза брата Семиона. Как в голове его рождаются планы.
— А деньги на это богоугодное дело есть? — спросил монах.
— Есть, четыреста монет, да только забудь про них, я сам буду платить за все, — и не дожидаясь разочарования у монаха, продолжил. — Ты лучше расскажи, как тут все без меня было. Как Роха?