— Давайте пройдемся, что ли, подышим воздухом. Полезно! Господа за этим в именья и на дачи ездят. Мне мать говорила, она знает, — служила прислугой в барских домах. А наша Емельяновна чем не дача?
Бродить с друзьями по улицам было тоже хорошо. Хрупкий и слабый с виду, Вася был неутомимым ходоком. И питерская неприветливая погода никогда не пугала его. Ветер с моря гнал низкие тяжелые облака, мелкий дождик сек наискось, забирался острыми струйками за ворот. Вася шел, засунув руки в карманы, навстречу дождю, который не мог смыть с его лица улыбку.
Если было очень уж ненастно и холодно, они отправлялись в трактир к Богомолову и, заняв столик где-нибудь у стенки, долго сидели, опустошая пузатые чайники. Тут можно было поговорить. Но в кухне у Алексеевых вокруг дощатого стола на косых, околоченных накрест ножках, под внимательным взглядом ласковых глаз Анисьи Захаровны было, конечно, лучше всего. И, если Вася засиживался вечером дома, кто-нибудь обязательно забегал к нему на огонек.
Их сборища были уже не такими, как прежде. Звучали непритязательные шутки и песни, которые всегда заводил Вася, — петь он любил и умел, — но будто невзначай начинался разговор, разгорались споры, тянувшиеся часами. Ради них, в сущности, и собирались.
В такие вечера друзья уходили поздно, и, проводив их, Вася тихонько усаживался с книгой, привернув фитиль лампы, чтобы не мешать родителям. Время от времени мать беспокойно поворачивалась на кровати и шепотам окликала его:
— Шел бы спать, Васютка, на работу уже скоро.
— Сейчас, мама, сейчас, вот дочитаю.
Так по ночам читал он Эрфуртскую программу, принялся за «Капитал» Маркса и ленинские труды.
Как-то уже весной, просидев полночи за книгами, он совсем не лег в постель. Погасив лампу, тихонько надел ботинки, накинул пиджак и пошел к выходу.
— Куда ночью-то? — беспокойно окликнула его мать.
— Спите, мама, — тихо ответил он, — дело у меня, приду уж после работы.
Он долго шел по молчаливому предрассветному городу — мимо Путиловского, мимо Нарвской заставы, мимо вокзалов вдоль Обводного — на Ивановскую улицу, которой прежде и не знал.
На Ивановской, в глубине высокого дома с облицованными белой плиткой простенками, глухо гудели машины. Дом выглядел богато и неприветливо, и Вася на секунду задержался, раздумывая, туда ли он попал. Потом решительно вошел во двор, открыл массивную дверь на тугой пружине и сразу очутился в шумном и близком ему мире. На лестнице было полно молодых парней, по виду таких же рабочих, как он. Они весело переговаривались, о чем-то спрашивали людей, пробегавших во внутренние помещения с влажными полосами бумаги в руках.
Да, конечно, тут была типография. Печаталась в ней большая, известная в России и за границей буржуазная газета «День», которую читали заводчики, чиновники, адвокаты. Рано утром почтальоны разносили ее по богатым квартирам, подписчики просматривали свежий номер, сидя за накрытым белой скатертью столом, попивая кофе и вытирая усы накрахмаленной салфеткой. На «День» ссылались иностранные агентства, министры делали глубокомысленные пометки на его полях, но парней, собравшихся на типографской лестнице, «День» не интересовал. Они пришли за новой, начавшей совсем недавно выходить большевистской газетой «Правда». У «Правды» не было, конечно, таких средств, как у «Дня». Деньги на ее издание собирали по копейкам на заводах. У нее не было и такого налаженного аппарата распространения. Городские газетчики просто отказывались продавать ее — боялись.
Полиция только искала повода, чтобы расправиться с «Правдой» — конфисковать тираж, запретить издание, отдать редакторов под суд. А известно, что, когда полиция ищет повод, она его находит. В любую минуту в типографии мог появиться околоточный в сопровождении оравы непроспавшихся городовых и наложить арест на «Правду». Тогда уже не придется долго ждать, пока городовые возьмут ломики и разобьют на мелкие куски свинцовый стереотип, с которого печаталась газета.
Но парни с заводов недаром проводили на типографской лестнице ночи. Они выхватывали пахнущие керосином номера прямо из машин и успевали унести их до того, как появится полиция. В эту ночь и Вася ушел с пачкой «Правды» под мышкой. Он нес ее на завод, и счастливое сознание, что делает он важное революционное дело, не покидало его.
Вскоре после этой ночи Вася снова пришел за «Правдой». Распространять газету среди рабочих стало его постоянным делом, такое поручение дала ему партийная организация. Но он ходил на Ивановскую не только по ночам. Недалеко от типографии разместилась и редакция «Правды». Вечерами там собирались корреспонденты с заводов, фабрик. Одни приносили уже написанные заметки, другие приходили, чтобы рассказать о делах, о бедах рабочего люда — о притеснениях со стороны мастеров и приказчиков — хозяйских холуев, о несчастных случаях, происходивших почти каждый день, о бесконечных сверхурочных работах — выматываешь на них все силы…
И Вася ходил с тем же. Он уже познакомился с работниками газеты, стал там завсегдатаем. Конкордия Николаевна Самойлова — секретарь редакции — встречала его ободряющей улыбкой:
— Что нового у пушечников?
Она расспрашивала, как живется путиловской молодежи. Вася махал рукой. Что это за жизнь — света не видишь! Взрослым тяжело, а молодым вдвое. Делай то же самое, а получай половину. И здоровье откуда взять? Чахотка косит ребят, многие харкают кровью. Он начинал говорить горячо и торопливо. Самойлова слушала внимательно, не перебивая.
— Рассказываешь ты хорошо. Вот и напиши так. Ведь грамотный, тебя, кажется, даже профессором зовут…
И Вася брался за перо.
В «Правде» Вася нередко встречал товарищей по заводу. Особенно часто он видел там Егора Шкапина. Вася знал его уже давно. В одиннадцатом году Шкапин вернулся на завод после ссылки и поступил в котельную мастерскую. Он был разметчиком редкостного мастерства, а такое мастер спад люди всегда уважают. Но еще большее уважение Шкапин внушал товарищам умением растолковать самые трудные и запутанные вопросы, показать истинные причины всех бед, сваливавшихся на рабочих. Он был развитым, начитанным человеком. И еще Георгий Шкапин был поэтом. Вася помнил наизусть его стихи, рисовавшие тяжкие картины заводского труда:
Льется пот со всех ручьями,
Грохот, лязг и стонов звон,
Чад царит над головами,
Смерть глядит со всех сторон.
Недолго проработал в тот раз на заводе Шкапин. Он был у полиции на примете. Новый арест, этап… Но Вася запомнил разговоры с этим умным, много знающим, сердечным человеком, горячим большевиком. Потому он так обрадовался, встретившись со Шкапиным снова. Шкапин вернулся в Питер осенью 1913 года и сразу же пришел в редакцию «Правды». Через нее он и связался с товарищами по заводу. Шкапин энергично участвовал в борьбе за создание путиловской больничной кассы. Он много писал по вопросам страхования рабочих и сразу стал сотрудничать в новом большевистском журнале «Вопросы страхования». С редактором этого журнала большевиком Валовым Шкапин познакомил и Васю Алексеева. Теперь Вася писал уже не только в «Правду», он стал и корреспондентом нового журнала.
«Правда» занимала особое место в Васиной жизни. Как тысячи рабочих-революционеров, он знал, что в редакции можно поговорить о самых насущных вопросах рабочего движения, которые волнуют заводский народ.
Была еще одна причина его привязанности к редакции. В эту пору Вася Алексеев уже писал стихи. Не сразу он осмелился предложить их газете, но хотелось прочесть свои стихи понимающим людям, услышать их слово. Таких понимающих людей он встречал на Ивановской улице.
В тесной редакции стоял небольшой столик, на котором, как в читальне, были аккуратно разложены свежие газеты и журналы. Вокруг столика обычно сидели рабочие — писатели и поэты, пришедшие сюда прямо с завода. Вполголоса они читали стихи, рассказы, обсуждали темы, иногда вместе сочиняли колючие четверостишия в номер. За этим столом Вася прочел друзьям первые свои стихи. И в те ночи, когда Вася приходил за свежей газетой, он видел на типографской лестнице тоже знакомые лица. Теперь у него появилось много новых друзей с Выборгской, с Васильевского и с Петербургской стороны. Они обменивались заводскими новостями, а больше всего говорили, как распространяют свою газету.
Каждое утро получаешь свежий номер… Всё кажется просто, как смена листков календаря. Но тут любой номер — это выигранная схватка, потребовавшая мужества и хитрости, искусства и жертв от многих людей.
Рассказывали о матросе, арестованном по пути в Кронштадт. Он вез пачку газет под форменкой, вроде бы и не доставал их оттуда, а жандармы все-таки пронюхали. Тут на пароходе и взяли служивого, избили до полусмерти. На гауптвахту привезли — на ногах не стоял…
— С умом надо действовать, — заметил высокий парень, одетый не то как приказчик, не то как дворник. — Видите бляху? Я за нее три рубля в год плачу. Зато могу торговать вразнос, по всему городу с тючком ходить. Я от хозяина веревками торгую. В тючке у меня веревка и лежит. А если там еще «Правды» сотни две экземпляров, это уж никому невдомек.
— А вы знаете, как мы вчера вынесли задержанный номер? Вот это была умора. Полиция нагрянула, когда уже кончали печатать. На лестнице толчея… Сгрудились мы так, что околоточному не пробиться. Пока он тут орал, печатники нерозданный тираж успели запрятать — под пачки с «Днем» положили, ко «Дню» околоточный руки не тянет. Ну, собрал он штук пять номеров, которые лежали у машины. «Где, — спрашивает, — остальные?» Печатники плечами пожимают. «Да мы и не успели. Приправили только, а вы уж и пожаловать изволили лично». — «То-то, — говорит околоточный, — с этим делом, гляди, у меня строго». Составил акт, забрал пяток газет и ушел довольный. А мы «Правду» вытащили из кил и айда с ней по заводам.
— Ну это что, вот у нас было… — вмешался еще кто-то.
Вася свой человек в этой шумной и веселой толпе. Он оживленно толкует с новыми друзьями о положении дел, о настроениях рабочих, весело смеется, слушая рассказы о том, как ловко провели полицию. Может, кто и приврет другой раз для интереса, но в общем истории, которые они рассказывают, истинные. Вася и сам мог бы рассказать немало такого. Ни один номер не раздашь без приключений. Вряд ли кто знает здесь о газетчике, который стоит близ их завода. Сам он в экспедиции «Правду» не берет, вроде и не торгует ею, а ведь ребята носят ему потихоньку. Принесут и запрячут пачку в водосточной трубе. Газетчик потом ее достанет и продаст рабочим. Конечно, иной раз получается не очень удобно. Хорошо, если погода сухая. А если дождь? Вся пачка тогда намокает, как губка. Но ничего, и мокрые номера всё равно идут нарасхват.