— Отдала, отдала! Пристыдили ее в управе. Отец тетки Насти женился второй раз, и после его смерти мачеха забрала все себе, ничего не выделив падчерице. Тетка Настя не стала оспаривать наследства. Но, овдовев и попав в безвыходное положение, она обратилась в городскую управу с просьбой отдать ей с детьми маленький флигелек при доме отца...
Началась кутерьма. Енька носилась, как вихрь, собирая и запихивая в корзину разбросанную одежонку. Клава охорашивала Леника: поплевав на подол его рубашечки, старательно оттирала замазанные щечки. Мать увязывала в узлы остальной скарб.
— Помогите нам, мальчики, — просила она. Но мальчиков и просить было не надо. Они уже схватили по узлу.
— Куда нести, тетя Настя?
— Идем, я покажу! Я знаю! — крикнула Енька и важно пошла вперед, таща на животе двуручную корзину, доверху набитую тряпьем.
Флигелек находился во дворе добротного дома. На крыльце стояла пожилая женщина в накинутом на плечи красивом платке. Увидя тетку Настю, она скривилась в недоброй улыбке:
— Выплакала? Ну пользуйся, я не обедняю!
Тетка Настя плотно сжала губы и, сгибаясь под тяжелым узлом, молча прошла в калитку.
— Гляди-ка, опять пришли! — толкнула Енька Васю, когда они возвращались на площадь за оставленными вещами. Длинноносый барин и барыня, наклонившись над Клавой, что-то ей давали. Клава прижимала к себе Леника и отворачивалась.
— Клавка, в побирушки записалась? — строго позвала мать. Господа увидели тетку Настю и, улыбаясь, подошли к ней.
О чем они говорили, ребятам не было слышно, но они видели, как тетка Настя замахала обеими руками и пошла прочь. Господа, постояв у калитки, ушли.
— Жаловаться на нас приходили, — испугалась Енька и лисичкой подкатилась к матери. — Мамочка, мы не озоровали! Он сам палкой намахивался.
— Кто? — не поняла мать.
— Ну, он. Барин долгоносый. Он тебе жаловался?
— Ох, да отстаньте вы от меня! — прикрикнула мать.
То, что Иван Степанович сразу нашел работу, позволило семье не расходовать деньги, полученные от продажи избы и коровы в Будайках,
— Шуйские наотрез отказались брать с Чапаевых пласту за квартиру, и это дало возможность прикопить еще немного денег на покупку дома.
В начале зимы отец позвал Шуйского и Новикова в Сиротскую слободу — пригород Балакова, — чтобы посмотреть продающийся там дом. Вернулись они довольные. Домик был старенький, но не требовал большого ремонта, а главное, продавался по сходной цене.
На другой день отец привел хозяина домика. Мать засуетилась. Хозяйка достала маленькие стеклянные стопки, разрисованные красными цветочками с ярко-зелеными листиками.
Мужчины сидели за столом праздничные, торжественные и чинно выпивали под селедочку. Потом отец шлепнул на стол пачку денег и, послюнив пальцы, стал считать по бумажке и класть перед хозяином домика. Тот, в свою очередь, разглаживал каждую кредитку, складывал в кучку и пристукивал ладонью. Мать и хозяйка засмеялись, обнялись, как подруги, и заплакали. Через день Чапаевы, сердечно распрощавшись с Шуйскими, перешли в свой дом.
Маленький, в три окошка, домик был тесноват для чапаевской семьи, поэтому отец сделал полати, где спали Вася и Гриша. Отец с матерью укладывались на печке, а Мишка и Андрюшка на лавках.
На покупку необходимых в хозяйстве вещей ушли все оставшиеся деньги. Пришлось обходиться без приварка, но семья не унывала.
— Не привыкать бедняку голодать! — шутил отец. — Руки при нас, — выправимся! Главное, что в своем дому живем. Как стары-то люди говорят: «Не лихо тому, кто воет в своем дому, тому лише, у кого нет крыши».
Вскоре в семье произошло еще одно событие — Михаил ушел от лесоторговца Цветкова и уехал работать в Царицын, а через некоторое время прислал письмо, в котором извещал родителей о своей женитьбе. Катерина Семеновна, как полагается, всплакнула.
— Реви не реви, дело житейское! — пробурчал Иван Степанович. — Мишке-то самая пора жениться, только нам это не в пору пришлось. Теперь от него подмоги не спросишь — отрезанный ломоть! Ну, совет им да любовь!
Иван Степанович и Новиков уже кончили заказ, и оба приуныли, так как зимой на плотницкую работу спроса не было. Работал один Андрей, но его заработок не мог обеспечить семью.
Снова над чапаевским домом нависла нужда.
— Мука вся, — тихо сказала мать, подавая на стол каравай черного хлеба. Иван Степанович макнул в соль очищенную луковицу, с хрустом разгрыз ее и крякнул.
Андрей шлепнул по столу ладонью.
— Работаешь, как вол, а платят, как воробью!
— Ты хоть работаешь. Мы с Новиковым, как собаки, по городу гоняем, а толку что?
— Вася, ты чего не ешь? Об чем задумался? — заботливо спросила мать.
— Ничего, мать, скоро наш Василий на купеческий харч пойдет. Каждый день приварок хлебать будет
— Это как же? — радостно встрепенулась мать.
— Чего-то я один буду приварок хлебать, а вы? — запротестовал Вася, не понимая, к чему клонит отец.
Иван Степанович отпил из кружки холодной воды, утер рушником усы и бороду, перекрестился и встал из-за стола. Семья следила за каждым его движением.
— Бог напитал, никто не видал!.. Мать, дай Василию чистую рубаху, и пойдем мы с ним в гости глодать кости... там такая благодать — не успеешь обглодать!
Мать не выдержала:
— Не мори ты, Христа ради. На кой Васе чистая рубаха. Шуткуешь, что ли?
Отец угрюмо хмыкнул:
— Не до шуток, Катерина Семеновна. Вправду к Залогину Ваську поведу. Сегодня к нему ходил работу просить, а он и говорит: «Отдай мне мальца на побегушки». Несладкое это дело, да коли нужда приперла — хоть один рот с хлеба долой... И в дом, гляди, какой-нибудь полтинник закатится.
— Тятя, а как же в школу?
— На этот год погодишь. Гришанька пускай учится — он помоложе...
Известие ошеломило Васю. Работы он не боялся, но мысль попасть в дом, обнесенный высоким забором, за которым слышался хриплый лай собак, — в дом, где жил Залогин, — заставляла немного робеть.
Когда старик Залогин мелкими шажками, деловито постукивая палкой, выходил из дома, ребята шарахались в сторону. Почему-то было заведено бояться колдуна — так звали старика балаковцы.
По дороге к Залогину Иван Степанович был удивительно разговорчив.
— Ты не горюй. Найду работу, сразу тебя домой заберу. Мне помогать будешь. А пока надо как-нибудь перебиться... Не своевольничай — что скажут, то и делай. Прикажут дров колоть — коли! Прикажут пироги есть — ешь, не отказывайся! Если узнаю, что пироги не ел, — смотри у меня!
Вася взглянул на отца и понял, что тот старался неумелой шуткой прикрыть тревогу за него, за Васю. Ему захотелось подбодрить отца.
— Ты, тять, не думай, я с любой работой справлюсь!
Купец принял их в зальце. Огромный киот, заставленный иконами в золотых окладах, занимал чуть ли не треть помещения. Перед киотом висели на серебряных цепочках разноцветные лампады. Внизу, рядом с толстыми книгами, на которых Вася прочитал: «Библия», «Евангелие», — лежали облезлые конторские счеты.
Залогин приветливо встретил пришедших и, повернувшись к иконам, перекрестился.
— Ни одного дела не начинаю без благословения божия, — пояснил он и, как сверчок, юркнул в большое дубовое кресло.
— Значит, решились, почтеннейший, привести ко мне вашего отрока? Хорошее дело! Большой уж, пора, пора работать! Сколько годов-то тебе?
— Десять с половиной, — серьезно ответил Вася.
— Ваше степенство... — неуверенно начал отец. — Вот насчет работы договориться бы надо...
— Хи-кхи-кхи! — то ли засмеялся, то ли закашлялся колдун. — Ну, какой разговор, коли вся работа попервоначалу в ногах заключается? На побегушки мне мальчик надобен — по дому и по торговле. А беру я вашего парня потому, что наслышан про ваше семейство, как про честных людей. Мало ли что ему делать придется? И в лавке побыть, и домашнее серебро почистить... Тут кого ни попадя не берут. А если у тебя тут не пусто, — он постучал пальцем по Васиному лбу, — гляди, в люди выведу! Вот так!
Старик приподнялся:
— Ну, слава вседержителю, договорились. Ступай, почтенный, отведи сына на кухню, там ему и дело дадут. Да, спать ты где будешь, Василий, дома или здесь?
— Дома, дома, — быстро ответил Вася, боясь, что отец заставит его оставаться здесь и на ночь.
— Вот и ладно, — согласился колдун и, открыв какую-то толстенную тетрадь, взял карандаш.
На кухне была одна кухарка. Засучив рукава, она раскатывала на столе тесто для лапши. Иван Степанович встал в дверях и подтолкнул Васю вперед.
— Мальчонку велено к вам на кухню привести.
— А-а, наслышаны, знаем, — певучим голосом заговорила кухарка. — Садитеся. Здравствуйте вам. Чайку не желаете ли?
— Благодарствую, только не хочу, — отказался отец и обратился к Васе: — Вот, сынок, оставайся тут. Слушайся их, — он кивнул на кухарку. — Не знаю, как вас величать?
— Анисья, Анисьей и зовите, — улыбнулась кухарка.
— Вы уж, Анисья Батьковна, не обижайте мальца. Требуйте с него по всей строгости, а обижать не надо. Он в людях-то никогда не жил.
Анисья отставила запачканные в тесте руки и по-куриному пригнула голову к плечу:
— Обиженный никого не обидит, — вот что я вам скажу...
— Иван Степанович, — подсказал отец.
— Скажу я вам, Иван Степанович, — послушно повторила Анисья.
Васе понравилось ее румяное широкое лицо, мягкий певучий голос. «Наверное, добрая», — решил он и почувствовал себя уверенней.
— Давайте, я вам помогу чего-нибудь?
Анисья засмеялась:
— Ишь ты, помощник ретивый! Посиди, успеешь наработаться!
— Я работать нанялся, а не сидеть, — заупрямился Вася. — Печку топить будете? Где у вас дрова, я принесу.
Анисья не слушала его. Поставила на стол две чашки и тарелку с оладьями.
— На голодном коне не ездят! Вот угощайтесь!
Иван Степанович решительно встал.
— Спасибо, мы только что от обеда... Ну, Василий, оставайся. Вечером, как пустят тебя, сразу домой. С ребятами не загуливайся... Прощения просим, Анисья Батьковна.