260.
В самом скором времени в редакцию газеты пришло письмо от американского писателя Альберта Мальца, предложившему своему нищенствующему собрату по перу крупную сумму денег. «Тот живо откликнулся на это предложение. В опубликованном на Западе заявлении “глубоко тронутый” Солженицын буквально вышибает из читателя слезу картиной своего “отчаянного” финансового положения. Ни крова, ни личной автомашины, ни, наконец, средств, чтобы приобрести, как он выражается, “хотя бы самый скромный маленький домик”. “Я готов принять деньги <Мальца> в долг, хотя и очень смущен этим”, – заключает свое послание плач А. Солженицын»261.
Но так ли беден был Солженицын, как он старался выглядеть?
Философия нищеты
Бедность – не порок, а просто такой стиль жизни. Именно так можно сформулировать максиму, которой Солженицын следовал со времен освобождения из лагеря и до глубокой старости.
Античные мудрецы любили подчеркивать превосходство внутреннего богатства человека над тленными материальными ценностями, и признаком его почитали бедность. Киник Диоген, например, гордился своей бедностью и всеми силами старался ее усугубить, чтобы стать еще мудрее. «Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: “Мальчик превзошел меня простотой жизни”. Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба»262.
Беден материально – значит, богат внутренне, – эта неглубокая мысль очень импонировала Солженицыну. Как мы помним, по его мнению, бессмертную душу и подлинную свободу можно обрести лишь в условиях заточения, когда тебя лишают элементарных удобств и даже нехитрого имущества – близорукой, не тертой вольняшке это не доступно.
«Имущества у меня всего на земле – носовой платок, а комбинезон и вот белье под ним без пуговиц (он обнажил грудь и показал) – казенное, – бравирует перед всесильным министром Абакумовым герой романа “В круге первом” “мрачный арестант и гениальный инженер” Бобынин. – Но человек, у которого вы отобрали всё, – уже неподвластен вам, он снова свободен»263.
Как выразил Солженицын ту же мысль в другом месте: «Я – Межзвездный Скиталец! Тело мое спеленали, но душа – не подвластна им»264.
Неприхотливый быт и показное нестяжательство Солженицына подкупали современников. Обряженный в драный ватник, ужинающий кипятком с черным хлебом и половинкой луковицы, он, казалось, один во всей стране воплощал в себе весь многострадальный русский народ. А где его еще сыскать, если в сытых шестидесятых граждане страны Советов сплошь обрядились в кримпленовые костюмы, повесили на стены модные эстампы и обзавелись стиральными машинами – обуржуазились?
То ли дело Александр Исаевич. Вот в декабре 1962 года он, простой рязанский учитель, начинающий автор, по вызову ЦК на обкомовской машине едет в Москву на встречу руководителей партии и правительства с деятелями культуры: «Я нарочно поехал в своем школьном костюме, купленном в “Рабочей одежде”, – с гордостью пишет Солженицын. – В чиненных-перечиненных ботинках с латками из красной кожи по черной, и сильно нестриженный… Таким зачуханным провинциалом я привезен был во мраморно-шелковый Дворец Встреч… В раздевалке ливрейные молодцы приняли мое тертое унылое длинное провинциальное пальто»265.
Подобным же образом Александр Исаевич любил показаться и на рязанских улицах. «Когда Солженицын приезжал в Рязань из Давыдова, – вспоминала Анна Гарасева, – у него был вид старого колхозника из глухой деревни: куртка-стеганка, шапка с ушами, и весь он выглядел каким-то усталым и измученным»266.
В том же виде Солженицын предстал и перед сотрудником «Литературной газеты» Виктором Бухановым, приехавшим в Рязань вскоре после выхода в свет «Ивана Денисовича», чтобы написать о нем очерк: «Одет он был в стеганый ватник, шапку-ушанку с болтающимися завязочками»267.
В том же виде в начале 1969 года застал Солженицына в Давыдове бывший генерал Григоренко: на плачах «фуфайка», на ногах «огромные зэковские бахилы»268. Угощал его хозяин весьма скромно: «По кусочку свиного сала, черный хлеб, луковица, перловая каша-концентрат», «флакон из-под духов, в нем на 1/3 спирт», завтрак: «картофель», «снова по кусочку сала, луковица, соль, растительное масло», «снова накапали в рюмки спирта»269.
В своем заслуженном ватнике Солженицын даже собирался было заявиться на церемонию вручения Нобелевской премии, да объяснили ему, что так не принято. Возмущению новоиспеченного лауреата не было предела: «Господа, это – моя скифская досада на вас: зачем вы такие кудряво-барашковые под светом юпитеров? почему обязательно белая бабочка, а в лагерной телогрейке нельзя?»270
Зря он, что ли, свои ватники из лагеря вез? Он, кстати, из Экибастуза их целых два захватил – один свой, а другой краденый: по собственному признанию, он его «замотал по инвентаризации»271. (Вот тебе и «политический» – обычным воришкой оказался наш мученик за высокие идеалы, казенной телогрейкой не побрезговал!)
Образ неприхотливого в быту, бедствующего писателя Солженицын начал внедрять в сознание окружающих, как только стал выходить в люди. Рассказывая о своем первом появлении в редакции «Нового мира», он пишет: «Расспрашивали о моей жизни, прошлой и настоящей, и все смущенно смолкли, когда я бодро ответил, что зарабатываю преподаванием шестьдесят рублей в месяц, и мне этого хватает»272.
В те годы за 60 рублей в месяц один человек прожить мог, но очень скромно.
Можно представить, как смотрели на Александра Исаевича сотрудники редакции «Нового мира». «Все были в восторге от того, как он пишет, как держится и что говорит, – вспоминает Владимир Войнович. – Говорит, например, что писатель должен жить скромно, одеваться просто, ездить в общем вагоне и покупать яйца обыкновенные по девяносто копеек, а не диетические по рублю тридцать»273.
Эти «обыкновенные по девяносто» нашли отражение и в воспоминаниях самого Солженицына. Рассказывая, как однажды в 1967 году он возвращался из Москвы в Борзовку, он пишет: «Это было 8 июня, на Киевском вокзале, за несколько минут до отхода электрички на Наро-Фоминск, с продуктовыми сумками в двух руках, шестью десятками дешевых яиц»274.
На шесть десятков разница была, что ни говори, велика: 2 рубля 40 копеек. Но так и яйца не такие крупные – так что выгода сомнительна.
Мотив о бедственном положении писателя звучит во многих воспоминаниях о нем. Мы помним, как в 1967 году, собираясь выписать Солженицыну аванс за «Раковый корпус», который так и не будет напечатан, Твардовский посочувствовал: «У него за душой ведь нет ни гроша»275.
«Денег у них не было, – уверяла Анна Гарасева, – они с женой копили их всю зиму на отпуск, а потом летом отправлялись по добытым адресам бывших лагерников»276.
«Денег у Солженицына нет. Это ясно», – вспоминает новомирец Алексей Кондратович277.
С удивлением и восхищением пишет и Вишневская: «Жил Александр Исаевич на один рубль в день – так распределил он на много лет свой довольно большой гонорар за Ивана Денисовича»278.
В принципе, живя даже на эти скромные деньги, можно было бы иногда позволить себе сварить суп с мясом. Но Солженицын уверяет, что мясного не едал аж несколько десятилетий, пока не оказался в Цюрихе: «Тут взялась мне помогать энергичная фрау Голуб. … Раз принесла готовую куриную лапшу, другой раз суп с отварной говядиной (такую точно ел в последний раз году в 1928, в конце НЭПа, никогда с тех пор и глазами не видел)»279.
Да что там говядина – бывало, и на хлеб не хватало именитому, обласканному прессой писателю. Выступая 20 марта 1976 года на испанском телевидении, он с возмущением заявил: «Коммунистическая печать очень любит спекулировать на том, что вот Солженицын поехал на Запад и стал миллионером. Когда я в Советском Союзе голодал, они не писали об этом»280.
Однако вот вопрос: если Солженицын был таким нищим, как сам себя изображает, то как ему удалось приобрести дачу за 2600 рублей281 и три автомобиля (в 1963, 1971 и 1972 годах)? А благоустройство новой квартиры? А ремонт дачи? А ежегодные комфортабельные поездки (и ведь останавливался не где-нибудь, а в таких, например, столичных гостиницах как «Будапешт» и «Москва»)? Да если посмотреть на фотографии, обнаруживается, что Александр Исаевич и Наталья Алексеевна не ходили годами в одной и той же одежде.
Более того, как известно, с 1 мая 1969 года Решетовская вообще оставила работу. Причем, почти за полгода до смерти Корнея Чуковского, завещавшего Солженицыну часть своих немалых накоплений. А с конца 1969 года, т.е. за год до получения Нобелевской премии, писатель стал содержать за границей собственного адвоката – им стал высокооплачиваемый швейцарский юрист Фриц Хееб.