На создание самостоятельной Русской освободительной армии из целиком русских дивизий руководство вермахта решилось лишь в конце 1944 года. Только тогда генерал Власов и получил возможность действовать – «заведомо позднюю», как сокрушается Солженицын403.
Ни на какие внятные действия против закаленной в боях советской армии власовские формирования были, конечно, неспособны, хотя кровушки ей попортили. Впрочем, одну заметную операцию РОА Солженицын все же упоминает.
В то время как генерал Власов обретался в безвыходной зажатости и, в параличе воли, отдавался концу (формулировки не наши – Солженицына404, мы бы так не смогли – А.Б., О.М.), командир 1-й дивизии РОА Буняченко оставил свои позиции и повел своих бойцов на Чехию. По заверениям Солженицына, именно они в жарких боях освободили в мае 1945 года от гитлеровцев Прагу. «Будто в насмешку, чтобы подтвердить дальновидность самых недальновидных немцев, первая же власовская дивизия своим первым и последним независимым действием нанесла удар – именно по немцам. … (Чехи встречали русских цветами, в те дни – понимали, но у всех ли потом осталось в памяти, какие русские спасали им город?)»405.
И вновь поздравляем соврамши!
6 мая 1945 года власовцы, действительно, вошли в восставшую чешскую столицу и в нескольких районах города даже вступили в локальные бои с немцами, желая заработать славу освободителей Праги и с нею сдаться американцам. Но уже на следующий день они спешно ретировались, узнав, что из поверженного Берлина в Чехословакию несутся танковые лавины маршала Конева. Когда 9 мая советские войска мощным ударом выбили фашистов из Праги, никаких власовцев там уже не было и в помине.
Сдаться американцам под гарантии невыдачи их Советам у власовцев не получилось – западные союзники проявили, по словам Солженицына, «демократическую тупость», выдав нацистских пособников советскому командованию. Так было и под чешским Пльзенем, где в руки советских войск попала вся 1-я и почти вся 2-я дивизии РОА, так было и в австрийском Юденбурге, где англичане передали «Сталину на расправу» казачий корпус генерала Краснова.
«В своих странах Рузвельт и Черчилль почитаются как эталоны государственной мудрости, – пишет Солженицын, – и памятниками великому мужу со временем может покрыться Англия. Нам же, в русских тюремных обсуждениях, выступала разительно-очевидно систематическая близорукость и даже глупость обоих. … Какой военный и политический резон для них имела сдача на смерть в руки Сталина нескольких сот тысяч вооруженных советских граждан, решительно не хотевших сдаваться? Говорят, что тем они платили за непременное участие Сталина в японской войне. Уже имея в руках атомную бомбу, платили Сталину за то, чтоб он не отказался»406.
И то правда! Зачем «платить», когда можно ахнуть атомной бомбой по ненавистной Солженицыну Москве?
К власовцам Солженицын вообще испытывает особые чувства. Возможно, потому, что пришлось ему однажды столкнуться с ними в реальном бою. Это был первый и единственный случай, когда пули свистели в опасной близости от светлого чела нашего героя.
Это было в конце января 1945 года. В одну из ночей окруженные в восточно-прусском котле власовцы пошли на прорыв – аккурат через доблестную звукобатарею капитана Солженицына. «Накопясь в маскхалатах на снегу, они внезапно поднялись, бросились с “ура”… Под их трассирующими пулями наша последняя кучка бежала три километра снежною целиной до моста через речушку Пасарге. Там их остановили»407.
По совпадению или нет, но через несколько дней Солженицын был арестован. Теперь он смог вздохнуть спокойно: самое страшное было позади.
Уже позже, в «Архипелаге», он найдет оправдание своему позорному бегству. Не от кого-нибудь драпали артразведчики, не от болгар каких – от самих власовцев, чудо-богатырей, что «бьются круче всяких эсэсовцев»408. «Им нельзя было драться иначе, – объясняет герой-орденоносец. – Им не оставлено было выхода биться как-нибудь побережливее к себе. Если один “чистый” плен уже признавался у нас непрощаемой изменой родине, то что ж о тех, кто взял оружие врага?»409
Но не одним лишь страхом попасть в страшный сталинский плен объясняет Солженицын неистовую смелость власовцев (а была ли эта неистовая смелость? может, просто у страха глаза велики?) Была, по Солженицыну, и другая причина, заставившая простых советских парней повернуть оружие против своего народа – натерпелись! «Когда началась советско-германская война – через 10 лет после душегубской коллективизации, через 8 лет после великого украинского мора, … через 4 года после бесовского разгула НКВД… – естественным движением народа было – вздохнуть и освободиться, естественным чувством – отвращение к своей власти»410.
Солженицын с удовольствием и, как уж это у него водится, – без ссылок на источники пересказывает истории о том, как целыми полками переходили на сторону Гитлера солдаты Красной армии, как хлебом-солью встречали немцев донские станицы, как целыми лагерями изъявляли желание служить врагу советские военнопленные. «На гордость нашу, – пишет Солженицын, – показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас заплевали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами тянулись к сабле снести голову Сталину-батюшке»411.
(Рабами, по логике Солженицына, были те советские люди, что, не щадя жизни, боролись против оккупантов везде – на фронте и в тылу, в партизанских отрядах и соединениях, в подполье и на занятой врагом земле).
Откуда же черпал вдохновение литературный власовец Солженицын, повествуя о многомиллионной поддержке Гитлера населением советской страны?
Да уж не из архивных фондов.
«Триумфальная арка для господина Солженицына». Рис. Бориса Ефимова. Журнал «Крокодил», № 6, 1974 г.
В своем же «Архипелаге» Солженицын рассказывает о листовках, разбрасываемые фашистами с самолетов – эти листовки «легли на наши фронтовые поля, легли в наши памяти»412. Досуга у Солженицына в его командирском блиндаже, как мы помним, было много – читал все, что только под руку не подворачивалось. Читал и запоминал – а память у него, как известно, была феноменальная.
Так что многие цифры и факты, всплывшие в «Архипелаге», не случайны. Вот, например, 6 миллионов – именно таково, по утверждению Солженицына, число погибших от украинского «голодомора» 1932-1933 годов413. Эта самая цифра родилась в кабинетах нацистского министерства пропаганды еще в 1934 году и была растиражирована обслуживавшим его интересы американским медиамагнатом Уильямом Хёрстом (18 февраля 1935 года его газета «Чикаго Американ» вышла с заголовком на первой полосе: «6 миллионов человек умерли от голода в Советском Союзе»)414. Во время войны эта же цифра фигурировала в листовках, сбрасывавшихся фашистами на советскую территорию, а через тридцать лет появилась и в тексте «Архипелага».
То же происхождение имеют и «свидетельства» о массовых переходах советских граждан на сторону Гитлера и энтузиазме, с которым в городах и селах встречали фашистов и их приспешников.
Вот Солженицын, например, пишет, как весной 1943 года повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистских поездках – смоленской и псковской415. Откуда же информация? Да все оттуда же – из пропагандистских изданий власовцев. Владимир Бушин даже названия их раскопал:
«Власовцы и другие немецкие холуи русского происхождения издавали несколько газеток, и все с чрезвычайно красивыми названиями: “За Родину”. “Доброволец”, “Воля народа”… Так вот, одна из этих газеток, а именно “За Родину”, выходившая в Пскове, давала репортерский отчет о пропагандистской поездке Власова в этот город. Подробно рассказывала, как на вокзале их превосходительство был встречен городским головой Черепенкиным, взводом немецких солдат и некоторыми другими столь же необходимыми в данном случае лицами, как затем высокий гость направился в отведенную ему резиденцию, а немного позже принял парад “русских войск”, – ну, правда, не армии, не корпуса, не дивизии, не полка даже, а – батальона. Но и это было радостно. Во второй половине дня в комендатуре состоялось собрание. Как писала газета, произнесенная там речь Власова, его “благодарственные слова в адрес непобедимой германской армии и ее верховного вождя Адольфа Гитлера были встречены оглушительными аплодисментами”. Что же это, как не “воодушевление”! Слово получил и “представитель рабочего класса” некто Иван Боженко. Его речь о преданности рабочего класса их превосходительству и германской армии, судя по всему, явилась гвоздем собрания и, по заверению газеты, “вызвала всеобщее одобрение”, после чего сомневаться во всеохватном характере “воодушевления” просто смешно. Такие-то сведения узнаем из газеты “За Родину”»416.
Судьба генерала Власова и его власовцев хорошо известна, и Солженицыну вряд ли удалось бы здесь приврать сверх меры. Бойцы РОА заняли подобающее им место – на нарах рядом с Солженицыным: «Я докуривал после них, и они после меня, – вспоминал писатель, – и вдвоем с кем-нибудь мы выносили жестяную шестиведерную парашу»417. Бывший генерал Власов и одиннадцать его ближайших сподвижников были осуждены и повешены.