Андропов настаивал на выдворении писателя из страны: «Его сочинение “Архипелаг Гулаг” не является художественным произведением, а является политическим документом. Это опасно. У нас в стране находятся десятки тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов. В общем, сотни и тысячи людей, среди которых Солженицын будет находить поддержку»444.
Брежнев, Косыгин, Подгорный, Громыко и примкнувший к ним Шелепин высказались за арест и ссылку «хулиганствующего элемента» – например, в Верхоянск («туда никто не поедет из зарубежных корреспондентов – там очень холодно»445).
Постановили: ограничиться обменом мнениями.
В пользу высылки было немало аргументов, однако для этого надо было заручиться согласием какой-либо из капиталистических стран принять Солженицына. Именно это и представляло проблему: особого желания к этому никто не испытывал.
7 февраля Андропов обратился к Брежневу с письмом, в котором привел новые доводы в пользу своей идеи:
«Нами зафиксированы высказывания среди отдельных рабочих, студенчества о том, что Солженицын призывает советское руководство снизить цены на товары широкого потребления, прекратить помощь Кубе и развивающимся странам в интересах повышения благосостояния советского народа. Эти мысли не содержатся в книге “Архипелаг Гулаг”, но они, как Вы помните, имелись в пресловутом письме Солженицына “К вождям советского народа”. По нашим данным, Солженицын, отказавшись от мысли публиковать в ближайшее время этот документ, в то же время через свое окружение придает гласности содержание этого документа.
Исходя из всего этого, Леонид Ильич, мне представляется, что откладывать дальше решение вопроса о Солженицыне, при всем нашем желании не повредить международным делам, просто невозможно, ибо дальнейшее промедление может вызвать для нас крайне нежелательные последствия внутри страны»446.
Дополнительным доводом в пользу высылки Солженицына стала достигнутая именно в эти дни договоренность с Вилли Брандтом, и надо было спешить, пока писатель не выкинул какую-нибудь подлянку.
На следующий день по адресу проживания Солженицына (ул. Горького, д. 12, кв. 169) была отправлена повестка в Прокуратуру СССР. Находившаяся дома Наталья Дмитриевна принять повестку отказалась. 11 февраля Солженицын сидел в квартире и ждал посыльного с повторным вызовом – иной бунтарь давно уже свалил бы в какую-нибудь глушь, в Эстонию, но не таков наш копьеборец: когда еще появится такой повод громыхнуть? И прямо с порога, отпершись взять в руки повестку, Солженицын торжественно вручает курьеру заранее приготовленную цедулю в надежде, что она станет достоянием широкой общественности:
«В обстановке непроходимого всеобщего беззакония, многолетне царящего в нашей стране (а лично ко мне и 8-летней кампании клеветы и преследований), я отказываюсь признать законность вашего вызова и не явлюсь на допрос ни в какое государственное учреждение.
Прежде чем спрашивать закон с граждан, научитесь выполнять его сами. Освободите невинных из заключения. Накажите виновников массовых истреблений и ложных доносчиков. Накажите администраторов и спецотряды, производившие геноцид (высылку народов). Лишите сегодня местных и отраслевых сатрапов их беспредельной власти над гражданами, помыкания судами и психиатрами. Удовлетворите миллионы законных, но подавленных жалоб»447.
11 декабря 2017 г. на доме 12, стр. 8. по ул. Тверской, где в 1974 г. был арестован Солженицын, была открыта мемориальная доска. Фото ТАСС
На следующий день, 11 февраля, Солженицын пустил по рукам свой манифест «Жить не по лжи», который содержал призыв к тихой фронде и запечному героизму: «Самый доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи! Пусть ложь все покрыла, всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!»448
В этот же день к вечеру Солженицын был арестован, обвинен в измене Родине и лишен советского гражданства.
Находясь под арестом, Солженицын ожидает любого исхода и даже типа готовится к расстрелу449. Тем временем об аресте Солженицына сообщили западные радиостанции, и результат последовал незамедлительно. «В Европе готовились массовые демонстрации и митинги у советских посольств, – вспоминает Владимир Войнович. – Советских представителей забрасывали гнилыми помидорами и тухлыми яйцами. Раздавались призывы жителей западных стран порвать все отношения с Советским Союзом. И вдруг… – неожиданный потрясающий поворот сюжета… Продержав в Лефортове одну ночь, арестанта, живого, здорового, в казенной пыжиковой шапке, доставили на Запад прямо под ослепительный свет юпитеров»450.
В комплекте с добротной шапкой кровавый режим выдал Солженицыну подъемные – пятьсот дойчмарок. Во Франкфурте-на-Майне изгнанника встречали с цветами. Телерепортерам бывший марфинский переводчик смог сказать по-немецки всего два слова: «Гутен абенд». Но и те были произнесены с таким акцентом, что даже неделю спустя его передразнивали завсегдатаи немецких пивных451.
Вечер того же дня он проводит в сельском домике Генриха Бёлля под Кельном.
Карикатура журнала «Крокодил», № 7, 1974 г.
Не успев надышаться воздухом свободы, Солженицын засучивает рукава и начинает яростно издавать все, что накопилось неопубликованного за последнее время. Уже 3 марта 1974 года в лондонской «Санди таймс» появляется перевод его «Письма вождям» – и практически сразу YMCA-Press массовым тиражом выпускает статью на русском языке в виде брошюры.
Как мы знаем, сами вожди получили ценные указания Солженицына еще полгода назад, но до сих пор, к неудовольствию титана мысли, ими не воспользовались.
И напрасно: Солженицын считает, что им следовало бы поторопиться, потому что уже в обозримом будущем СССР ждут две беды: война с Китаем и экологическая катастрофа452.
Избежать первой можно, по мнению автора, отдав Китаю «Передовое Учение» – и пусть они себе поддерживают «террористов» (т.е. революционное движение) на разных материках и оплачивают «все несуразные экономики» – тогда и не до войны им будет453.
А что касается другой беды – тут еще проще: надо остановить прогресс, и все наладится. «”Прогресс” должен перестать считаться желанной характеристикой общества. “Бесконечность прогресса” есть бредовая мифология»454.
Одолев прогресс и отказавшись от «необъятных интернациональных задач» (т.е. от помощи Кубе и другим развивающимся странам), вождям Советского Союза надлежит, по Солженицыну, сосредоточить усилия на разумном использовании собственной территории: перенести центр «государственного внимания» на север Сибири, ликвидировать колхозы, расселить города, перестать осваивать космос и вообще остановить экономический рост («экономический рост не только не нужен, но губителен»455).
Стратагема № 13
Публично высказывайтесь по любому поводу. Станьте экспертом по всем вопросам – от международной политики и освоения космоса до «литья из вагранок».
Статья Солженицына наделала много шума в диссидентских и эмигрантских кругах. Не таким они видели будущее России, ну не желали они пересаживаться с «Москвичей» и «Фиатов» на гужевой транспорт и переодеваться в ватники. Сущий Арканар получался у Солженицына, а не светлое либеральное будущее!
Именно тогда пробежала первая трещина между Солженицыным и некоторыми его вчерашними союзниками, сторонниками и поклонниками. С критическими вопросами к автору обратились даже видные советские «несогласные», не исключая Андрея Сахарова456.
И эта трещина росла с каждым публичным отправлением Солженицына. В сентябре 1974 года свет увидел второй том «Архипелага». Ознакомившись с ним, диссиденты и эмигранты пришли в ужас: оказывается, их кумир и икона был обычным лагерным информатором (об этом он похвастал именно во втором томе своего основополагающего труда). Образ самоотверженного и бескомпромиссного борца за все хорошее резко померк в их глазах.
Но Солженицын не интересовался ничьим мнением. Он чувствовал себя Наполеоном, бежавшим с Эльбы. Сейчас он соберет свое войско и поведет его обратно на Москву – и вот уже по всему русскому зарубежью проносится металлический голос его команд. Он строит деятелей эмиграции по линеечке, делит их на чистых и нечистых, учит их, как правильно бороться, мыслить и страдать.
Даже самые непримиримые борцы с советским режимом не могли скрыть тогда своего раздражения. 12 января 1975 году с отповедью Солженицыну выступил сам Андрей Синявский.
«Меня, извините, удивляют и приводят в оторопь Ваши авторитарный тон, высокомерие, нетерпимость, которые все более и более сквозят в Ваших выступлениях, – заявил он в своем “Открытом письме Солженицыну”. – Тон Ваших слов – пророка и моралиста, Ваши склонность и талант учить всех и каждого, как подобает жить, беря с Вас пример, независимо от логики, от смысла, – окрашивают Ваши слова в привычную стилистику нетерпимости и фанатизма. Авторитарен не строй, который Вы мыслите насадить в России. Авторитарны Вы сами – как стимул, как личность, поучающая единицы, народы и государства, и, приложившись к таинству христианского покаяния, требующая с гневом, чтобы следом за Вами и все прочие спаслись и повинились – мадьяры, латыши и евреи, запачканные в грехе. Но, вероятно, покаяние не может быть спущено сверху, от человека, пускай праведного и высокого, в виде директивы, а ждет живых и естественных, идущих у каждого из глубины сердца, многострадальных устремлений. И давить тут не надо. И то, что Вы предписываете человечеству в виде диктата, исходя из своего достоинства (я покаялся – а они не покаялись; я живу не по лжи – а они не желают), – немыслимо, невыносимо для человеческой души, доколе она живет и бродит еще сама по себе, а не следует Вашим высоким авторитетам. Отказавшись от насилия, Вы совершаете насилие над духом, и потому Ваши важные по смыслу слова отдают вкусом ненависти человека к человеку.