раскинул чернуху), а страшно было представить, как уколы делать, не умея. Если б оставались в медицине только порошки, микстуры, компрессы да банки,– я бы решился»472.
Но если нормировке дипломированный математик еще мог худо-бедно обучиться по ходу работы, а незнание азов ядерной физики обнаружилось бы раньше, чем он успел бы что-нибудь испортить, то ценой вранья по медицинской части могли бы стать чьи-нибудь жизни. Но есть ли дело Солженицыну до чьих-то жизней, если речь идет о его комфортной отсидке?
Ценой дилетантизма в политике и экономике (а именно в этих областях Солженицын считал себя докой) могут стать уже не одна или две жизни, но сотни, тысячи, миллионы. Мы видели, чего стоила России необдуманная политика резкого насаждения рынка в начале девяностых. Мы видим сейчас, как страдает Украина из-за ослепленной ненавистью к России политической верхушки, стремящейся «назло маме отморозить уши» и тем поставить свою страну на грань гибели.
Но это еще цветочки. Страшно представить, что могло бы произойти с миром, прислушайся к советам Солженицына вожди двух сверхдержав!
Возможно, вам уже не довелось бы читать этой книги – равно как и всех других…
Без земли и без неба
Шло время. В ненавистной Солженицыну стране назревали перемены. В марте 1985 года генеральным секретарем ЦК КПСС был избран 54-летний Михаил Горбачев, представлявший относительно молодое поколение партийных руководителей, осознававших необходимость обновлений в СССР и вывода страны из экономического и социального кризиса. Ясной программы первоочередных действий у них не было, но они были убеждены, что Советскому Союзу необходимо отказаться от конфронтации с Западом, выйти из международной изоляции и сосредоточиться на решении задач экономической модернизации.
Борясь за власть со сторонниками «старого курса» в Политбюро, Горбачев все больше опирался на поддержку антигосударственных сил, целью которых было достижение состояния «управляемого хаоса» в стране и разрушение государства. Именно с их подачи в самом начале 1987 года была провозглашена политика т.н. «гласности». Целью ее было разрушить идеологические основы существующего строя путем сначала критики недостатков социализма с целью его очищения, а потом и вовсе – полного отказа от социализма в пользу капитализма. Главный идеолог этого проекта, «архитектор перестройки» секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев дал добро на то, чтобы в СМИ стали появляться материалы о преступлениях сталинского режима и необходимости возвращения к «ленинским нормам» партийной и государственной жизни.
Именно тогда в стране вспомнили и о главном борце с кровавым режимом – Александре Солженицыне.
В конце июня 1989 года состоялось заседание Политбюро, на котором было принято решение о реабилитации Солженицына, сразу после чего вышло постановление об отмене решения об исключении автора «Архипелага» из Союза писателей. В том же году журнал «Новый мир» опубликовал «Нобелевскую лекцию» и главы из «Гулага». А в 1990 году произошел самый настоящий обвал публикаций. В стране выходят все основные произведения Солженицына: «В круге первом», «Раковый корпус», «Август Четырнадцатого», «Октябрь Шестнадцатого», первый том «Марта Семнадцатого», «Бодался теленок с дубом».
17 августа 1990 года Солженицыну было возвращено советское гражданство, после чего глава правительства РСФСР Иван Силаев пригласил его в Россию. Солженицын ответил: «Для меня немыслимо быть гостем или туристом на родной земле. … Я не могу обгонять свои книги»473. И ненавязчиво выразил желание опубликовать в Советском Союзе только что законченную им статью «Как нам обустроить Россию». Именно «нам» – будто бы строкой выше не отказался вернуться во вскормившую его страну.
18 сентября статья с претенциозным заголовком была опубликована в «Комсомольской правде», а затем в «Литературной газете», ее суммарный тираж составил 27 млн экземпляров. Начиналась она словами: «Часы коммунизма – свое отбили. Но бетонная постройка его еще не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами»474. Тому, как этого избежать, и были посвящены «посильные соображения» автора.
Солженицын начинает с самого главного вопроса – национального. С самого начала он выступает за распад СССР и освобождение «от пространно-державного мышления, от имперского дурмана»: «Нет у нас сил на Империю! – и не надо, и свались она с наших плеч: она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель»475.
Вот так. Америка весь мир стремится контролировать и эксплуатировать, Европа объединяется в Евросоюз, а нам надо ужаться до границ Московской Руси, нам, оказывается, надо нацию, нам надо национализм вместо империализма…
Знает, гад, в какое место целить!
Единственное, что может развалить многонациональную страну – это национализм. За идеи социализма или либерализма никто уже кровь проливать не будет, а вот за нацию – запросто. И именно этот опасный вирус Солженицын предлагает запустить. Ведь империя – это не просто амбиция, империя – это высшая форма государства, призванная объединить разные народы во имя общей миссии, форма государства, стоящая над национализмами и семейно-клановой кровяной системой государства. Империя – это чисто-идеальное государство, а не кровно-земное, как государство-нация. Собственно, кровно-земной проект государства осуществляли фашисты с их лозунгом «крови и почвы». Империя – это крайняя противоположность фашизма, с одной стороны, – и маленького национализма мелких неисторических наций – с другой.
Но этого «пророк» не понимает, он говорит: откажитесь от амбиций, и будете жить как в Японии! Да неужели нам и впрямь можно поставить Японию в пример? Кто из русских согласился бы стать японцем, норвежцем, прибалтом, чехом? А ведь там везде жить комфортно, уютно, и «сбережение народа» будет…
Именно это подчеркивал в свое время богослов Александр Шмеман, когда упрекал Солженицына в любви к старообрядчеству. Дело в том, что спор между Никоном и Аввакумом – это и есть спор о том, быть России великой империей – или быть маленькой фольклорной страной. Никон хотел, чтобы наше христианство не отделяло нас от остального мира, а объединяло нас с ним, хотел, чтобы Россия стала лидером всего христианского мира, а не исповедовала какое-то особое христианство, которым можно гордиться наряду с другими непохожими ни на кого феноменами: балалайками, матрешками, самоварами, лаптями…
Наш народ, в отличие от мелких народов и народиков, не ставит своей целью «сбережение», такая цель достойна мокриц и тараканов, которые настолько хорошо приспособлены к сбережению, что выживают даже при ядерной катастрофе. Наш народ привык жертвовать собой и рисковать в имя великого, и именно поэтому мы, а не японцы, были первыми в космосе, мы, а не прибалты, уничтожили Гитлера, под которого легла вся Европа в порыве «самосбережения», именно мы, а не норвежцы, победили Наполеона, именно мы, а не чехи, покорили и освоили шестую часть Земли, чего не смог сделать ни один народ в мире.
Не будем приводить тут экономические аргументы в пользу империи. Евросоюз объединяется недаром – сегодня экономика, чей рынок менее 500 млн человек, обречен на отставание и низший уровень жизни в сравнении с другими такими же экономиками. СССР с Восточной Европой имел шансы стать такой мировой конкурентоспособной агломерацией, сейчас распавшееся пространство пользуют чужие транснациональные корпорации.
Но, однако, вернемся к статье Солженицына. Помимо роспуска империи он дает в ней еще несколько чудесных советов: уничтожить вооружение и военный флот, который нам не нужен, отказаться от финансирования космоса, который «подождет».
Надо сказать, что в своем космоборчестве Солженицын был не одинок. Советская космическая программа в те годы воспринималась либеральной общественностью как один из инструментов коммунистической пропаганды и пережиток холодной войны. К «антикосмической» кампании присоединились известные политики и деятели культуры.
Так, в своей предвыборной программе, выдвигаясь в 1989 году в народные депутаты СССР, Борис Ельцин предлагал «отложить на 5-7 лет реализацию ряда космических программ, таким образом за 2-3 года существенно повысить жизненный уровень советских людей».
На «неподъемности» для страны космических программ настаивал и писатель Чингиз Айтматов: «Смею считать, что необходимо крепко подумать об астрономических расходах на космические исследования. Стоило бы на некоторое время воздержаться от экономически непосильной пока задачи интенсивного освоения космоса. То же самое можно сказать об одной из многомиллиардных программ – челночном космоплане “Буран”. Приоритетность данной программы отнюдь не поддерживается широким общественным мнением».
Ему вторили Даниил Гранин («Не подошла ли нужда пересмотреть дорогие программы – космическую, строительство весьма сомнительных, непрестижных сооружений, вроде ленинградской дамбы? Все это может подождать») и Виктор Розов («На кой черт летит куда-то во Вселенную эта гигантская штука. “Фобос”, кажется? А за ней еще одна! Ведь стоят-то они, наверное, миллиарды рублей!»)476
Секретность, традиционно окутывавшая космическую деятельность СССР, не позволяла хулителям советского космоса объективно оценить ее масштабы. Даже на пике своего финансирования советская космическая программа обходилась СССР в сумму менее 1% его ВВП. Однако вряд ли этот факт, будь он известен авторам вышеприведенных суждений, заставил бы их снизить градус критики советского строя.
Между тем, тогда, в конце 1980 – начале 1990-х годов в области освоения космоса мы опережали американцев по большинству направлений, обладали самыми совершенными ракетами-носителями, имели самую многочисленную спутниковую группировку на орбите и были готовы к наращиванию своего преимущества в сфере спутниковых коммуникаций.