Охрана пропустила без вопросов: удостоверение, да и записан он был в журнале на сегодня. Второй раз за день.
– Максим Александрович? Старший сержант Разин по вашему приказанию…
Иванов оторвался от ноутбука, на котором десятью пальцами печатал что-то, махнул рукой:
– Заходите, заходите, Дмитрий! Без этого всего… Уставщины вашей.
Он наклонился опять над клавиатурой, быстро допечатал что-то и захлопнул крышку. Ватник сел к столу – не для переговоров, коротенький совсем, два-три человека поместятся. Не любил, видимо, незаметный человек с безразмерными полномочиями многолюдства.
– Алексеева я уже… опросил. Остался немного в непонимании, поэтому решил выслушать вас. Расскажите про тот вечер. Кстати, а кого вы сегодня хоронили?
Ватник растерялся. Хорош жук, смотрящий по всей республике, а в курсе, куда скромный комвзвода днём ездил.
– Друга, товарищ Иванов. Друга детства. Он… погиб.
– Мои соболезнования, – ровно, словно о погоде, сказал Максим Александрович. – А ведь он вас на встречу в ресторан и вызвал три дня назад, верно? Как-то всё интересно складывается.
В общем, не Дмитрию было тягаться со знавшим, кажется, обо всём товарищем с Востока. Рассказал всё, как было, включая нехорошие намёки Завойского на причастность Бунчука к деньгам от НПЗ, пересказал разговор с Томом и Боженой, потом – о стрелке на берегу реки.
– Так. Ронсон и Миньковска, ясно-ясно… Вы продолжайте. На карте покажите, где сгоревшие машины с телами остались. А что в нармилицию или сразу Алексееву не сообщили?
Вывернув Разина наизнанку без единой не то, что угрозы – вообще не повышая голоса, Иванов встал и прошёлся по кабинету. Потом остановился и, повернувшись к Дмитрию, спросил:
– У вас позывной такой… Броский. Говорящий. Скажите, а вы почему вообще воевать пошли? Взяли бы жену, дочку, на машину – и в Россию. Никто бы не осудил.
– Максим Александрович… Вот вы в Москве живёте? Нет, мне конкретика не нужна, я не выведываю. Просто для примера – вот московские власти объявили, что с завтрашнего дня вы обязаны разговаривать на турецком, молиться непременно статуям африканского вождя Бонго-Бонго, а во Второй Мировой победила Германия при помощи песмарийских героев, вы что скажете?
– Ну, московские-то власти так не скажут…
– Я просто для примера. У нас-то именно так. И Цициан Гопченко, сука фашистская, подстилка Гитлера, теперь национальный герой, вы же в курсе? А мы должны это всё дерьмо глотать и радоваться. Но, почему-то не хотим. И нахлобучениц не хотим, пусть в них желающие расхаживают.
– А вы, Дмитрий, знаете, что ваша позиция даже в России многими называется «рашисткий империализм» и «недооценка демократических устремлений песмарийского народа, тянущегося к европейским ценностям»? Опять же – народы разные, страны разные…
Иванов явно провоцировал. Ему интереснее была не политическая позиция этого местечкового паренька, а его реакция на сказанное.
– Шапка – что. Шапки-то чепуха. Главное, чтобы они головы не заменили, а у меня даже отец, чистокровный русский, мастер с нашего НПЗ, этой дрянью заразился. Я вообще не учёный: один мы народ, разные – пусть там академики разбираются. Но кроме шапок и диалекта – в чём разница-то? Европейский выбор? Так и Россия не в Африке. А мы здесь жили и жить будем, по-своему.
– Так-так… Ясно, хорошо. Но согласитесь – у нахлов тоже своя правда. Воняет от неё Гитлером, но она есть.
– А у нас своя. За неё и умираем, Максим Александрович.
Иванов сел на место и пристально посмотрел на Ватника:
– Вы знаете… Я не наивный человек. И войн повидал, и патриотов, и предателей. Везде по бывшему Союзу такая петрушка, выгодно это «уважаемым западным партнёрам». Но вы всё правильно понимаете, это ценно. Думаю так: насчёт Алексеева у вас довольно обоснованные сомнения, мои люди этот вопрос прорабатывают, но пока далеки от результатов. Если что-то ещё будет, сообщите.
– А пока?
– А пока служите на отведённом вам участке. – Иванов наклонился над столом, приблизил голову к Ватнику. – И наступление – будет, вам я могу это сказать. Достойны. Но пока это военная тайна, и, если сведения уйдут дальше кабинета, кара будет мгновенной, поверьте. За фото с номерами Ронсона и Миньковска отдельная благодарность. Это отличный способ контролировать их перемещения, номера-то. Представляю вас к офицерскому званию, доложу Бунчуку. Если бы весь телефон Завойского принесли, было бы ещё ценнее, ну да поздно пить боржоми.
– Служу Республике! – подскочил Дмитрий.
– Вот и служите. А мы с вами ещё поработаем. Знаете, я куда только ни приезжал, многое видел, такие люди как вы – и есть будущее. И Абхазии, и Южной Осетии, и Донбасса. На вас всё держится, хоть ордена со званиями часто получают другие. Семью вывозить не планируете?
– Никак нет! Да и что им угрожает – я маленькая сошка.
– Сегодня маленькая, завтра большая… Ну, как знаете. Я вас понимаю, хотя сам бы не выдержал в таких условиях, перевёз бы. В России помогли бы устроиться.
– Наша здесь земля, Максим Александрович, на ней и жить будем. Вам всё равно не понять нас в чём-то.
– Идите. Телефон мой у вас есть, но ничего секретного не говорите, если что – договоримся о встрече. Не понять… Да, может, и не понять.
Дмитрий пожал сухую жёсткую руку Иванова и козырнул.
А дома снова было неладно. Район сегодня обстреливали нахлы, Светочка с бабой Люсей полдня просидели в подвале, Маринка вырвалась с работы уже поздно – ни ужина, ни спокойствия в душе. К тому же, похоже, выпила немного, слишком уж размашистые жесты, слишком много крика…
– Мариш, я всего на пять минут. Во взводе ждут, у нас сплошные перестановки.
Но она не слушала. Впервые за много лет общей жизни вообще не слушала, что у него там и как. Кричала, да так, что бедная дочка выглянула из своей комнаты и сразу спряталась там. С игрушками и рисунками оно спокойнее, чем с такой мамой.
А Дмитрий сидел и думал о будущем. Каким оно будет, будет ли вообще, что их всех ждёт завтра, с новым рассветом над чудесными кавинскими горами, над прозрачной Шырокой, над их общей землёй, которая уже вынесла столько горя.
Думал и не знал, что сказать самому себе, не говоря уж о жене.
Поднялся, поцеловал Светочку и уехал в расположение разведбата. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, так, кажется, в одной книжке писали. А будущее разбирается со своими проблемами.
– Ватник, это Говорун. С утра бери бойцов, немного, надо бы смотаться в Тюневку. Алексеев просил проверить, неладно там что-то. Он, вроде, звонил там одному своему мужичку – не отвечает, потерялся где-то. Проверь, в общем, и доложи.
Максим Александрович потёр красные от усталости глаза и – уже окончательно на сегодня, час ночи уже – захлопнул ноутбук. Из головы не шёл этот парень, Дмитрий, со светлыми глазами фанатика. Кажется, посложнее здесь народ, чем он думал. Помудрёнее. Ожидал увидеть южную расслабленность и пофигизм, а нет, бойцы. С такими можно и Хорив брать.
Стоит ли только?
Но это не ему решать, есть кабинеты и повыше.
13. Приказы не обсуждаются
Кавинская республика, Кавино,
июль 2019 г.,
на следующий день после рейда в Тюневку
Ворону было двадцать шесть.
Возраст как возраст, некоторые уже в армии отслужить успели, институт закончить, жениться и даже завести детей. Ничего этого в его жизни не было. В крупные бандиты, типа Бычи или того же Завойского, которым он завидовал издали, как и десятки других кавинских пацанов, он не вышел. Так и остался мелкой шпаной, на подхвате у более зубастых акул местного криминала.
Невысокий, шустрый, неуловимо напоминавший лицом хорька, два мелких срока за спиной. Тоже жизнь, если вдуматься.
В ополчение пришёл почти сразу из тюрьмы, такой вот вираж: сидел в КПЗ за кражи магнитол из автомобилей, прихватила ещё полиция, ждал суда. Когда объявили амнистию, выскочил радостно, собирался затаиться и продолжить прежнюю жизнь, но… Попал на тот самый митинг на площади Жукова, заглянул из любопытства, и всё. С некоторым даже удивлением обнаружил себя в рядах ополчения, воевал, потом попал в разведбат.
Сам стрелял, в него стреляли.
Всякое бывало, как оно на войне и принято. Но увиденное в Тюневке сразило наповал, сбило с ног морально, если так вообще можно сказать. Два дня раздумывал: то ли повеситься, то ли бежать отсюда. Куда угодно, лишь бы подальше от призрака того холодильника в мирном доме, откуда смотрят неживыми глазами чужие головы.
– Командир, разговор есть… – он нашёл Ватника, сидевшего в тени огромного платана в углу двора общаги, превращённой в казарму разведбата.
– Излагай, – сказал Разин, подвинувшись на скамейке. Нравы в ополчении были не то, что в армии: вне строя нечего бойца мучить субординацией. – Про Тюневку, небось, что сказать хочешь?
В новостях о массовом убийстве рассказали сдержанно. Сухо. Без количества жертв и упоминания про отрезанные головы. С одной стороны правильно – нечего воюющему Кавино давать информацию полностью, паника никому ещё на пользу не шла. С другой… По городу ползли слухи, один другого страшнее: и тысячи трупов, и тайный приказ совета о массовой эвакуации – разумеется, в первую очередь членов своих семей, и о клятве «веселих вбивцев» уничтожить всё население республики поголовно, а сюда заселить беженцев из Ливии. Чего там только не было, в этих слухах: длинные языки, помноженные на безудержную фантазию – страшная штука.
Но исполнители зверского убийства так и не найдены, так что… Может, и не всё – слухи.
У всей группы Ватника было муторно на душе. Следователям и безопасникам, прибывшим в мёртвый посёлок, тоже не легче, но они хоть как-то были готовы к увиденному. Да и работа такая, уж нармилиция на покойников насмотрелась.
– Не совсем. Но в связи, – непонятно ответил Ворон, садясь рядом. – Командир, не могу я больше. Не страшно мне, а… Ну, плохо, короче. Уехать я хочу.