Зуб взвыл и начал бегать вокруг Дмитрия, сперва просто кричал что-то невнятное, потом начал пинать. И не встанешь, не ответишь – руки за спиной связаны, а ноги скованы наручниками. Где упал, там и лежи. Только подбородок к груди прижал, чтобы этот псих лицо не разбил в мясо.
– Зачем ты спросил? Зачем? Зачем?! – орал Зуб, норовя пнуть побольнее, попасть в ненавистное лицо. – Убью! Убью, вражина!
Потом отскочил к стене, едва не перевернув ведро, завыл и начал расстегивать непослушными руками ширинку. Дмитрий смотрел на него с ужасом. До этого было противно, больно, но не страшно.
Страшно стало сейчас.
Зуб вытащил член, потряс им и начал мочиться во все стороны. Фонтаном. Распылителем. Завоняло ещё сильнее: то ли он мылся раз в году, то ли что-то с почками. При этом палач совершенно безумно выл, закрыв глаза, как спятивший прочно и навсегда волк.
Из коридора заглянул охранник, привлечённый необычными даже для здешних мест звуками. Чуть позже подошёл Алексеев, вывел безучастного теперь ко всему, сгорбившегося Зуба за плечи из камеры. Остановился на пороге, понюхал воздух и сквозь зубы сказал:
– Вонючие нынче ватники. Судьба у вас всех такая.
Дождавшись лязга замка, Дмитрий перекатился в угол камеры, подальше от ведра и застывавших на полу, стенах и даже вон на потолке капель тёмной, почти кровавой мочи. Будущее и так не представлялось светлым, а с такими сотрудниками СБ и вовсе.
На вечерний допрос его отвел незнакомый капитан, средних лет, неразговорчивый и без садистских наклонностей – бил только по приказу Алексеева, аккуратно, больно, но не оставляя следов. Полковник требовал подписать чистосердечное признание, показания на Васина и Венича, замазать Таранченко, но и в этот раз ничего не добился.
Камера. Ватник. Режущий глаза, выворачивающий запах нечистот. Болели отбитые Зубом рёбра, но переломов вроде бы не было. Дмитрию начинало казаться, что на самом деле он уже умер, а это всё – или ад, или его предбанник. Перекреститься связанными за спиной руками невозможно, осенил себя крестным знамением мысленно. Прошептал молитву и забылся под яркой, никогда не гаснущей лампочкой под потолком.
Будет день – будет пища. Или нет.
Максим Александрович не спал два с половиной дня.
По нему сложно было сказать, насколько устал, но внутри он чувствовал, что близок к пределу. Предметы в глазах иногда двоились, расплывались в неясной мути, чтобы заново собраться в чёткую картинку. Агенты – как его, так и наркомата обороны, работали в том же режиме, поэтому информация пошла. Сперва по каплям, потом ручейком, а с аккуратным задержанием одного из помощников Алексеева – и полноводным потоком.
Со всем этим можно было идти к Бунчуку и требовать решения. Будет Звягин защищать своего давнего приятеля, не будет – теперь не имело значения.
Вот расшифровки прямых переговоров Алексеева с Широштаном, новоявленным министром внутренних дел Песмарицы.
С главой сил спецназначения Кобулией.
С так опрометчиво отпущенным восвояси добрым полковником агентом Томом Ронсоном – ха, Алексеев просил американский паспорт, вот молодец, едрит его в качель.
Вот показания безопасника, участвовавшего в зачистке Тюневки от лишних людей, а рядом – документы на собственность и заявка в песмарийскую службу госрегистрации прав о переоформлении почти всего посёлка лично на Алексеева. Война войной, а почти полсотни коттеджей в пригороде – приятный куш. При любой власти.
Исполнители, команда иностранных наёмников, уже получила отступные и вернулась по домам, проедать и пропивать полученные за смерть деньги в своих сытых голландиях и польшах. Правда, хитрожопый Алексеев досье на них оставил, вот они: и фото, и личные данные…
И Казимир Ильич ведь искренне считает, что никто ничего никогда не узнает? Ну-ну. Всё мы узнаем, всё распутаем. И к наёмникам, диким, мать их, гусям, свои Петров с Бошировым наведаются. В своё время, в рамках ознакомительных поездок.
– Венич? Иванов. По Ватнику ничего нового? Да, думаю в подвалах СБ, но мало ли… Группа захвата готова? Да, отлично, усилю своими ребятами. Алексеева в кабинете, он там и ночует всё время, ссыт выезжать в город. Замов лучше по домам брать. Ну и оцепи здание, не лишнее это. Запасные выходы, всё закупорь. Давай, давай, я помню.
Операция «Полковник» прошла тихо и незаметно для большинства жителей республики. Не ревели моторы, не было шумных перестрелок в центре и на окраинах, по телевизору в эту ночь не трещали бесконечные ток-шоу «Враг или не враг» с приглашением основных действующих лиц. Сотрудники СБКР, верхушку которых Алексеев сформировал из бывших сотрудников песмарийского управления Бюро Безопасности, были кто угодно, но не бойцы.
Заместители перед такими аргументами, как выбитые точечными взрывами входные двери и дульный срез под носом, капитулировали мгновенно. Охрану их даже не били – положили лицом в пол, да и всё. Для дальнейшего изучения и фильтрации: в конце концов, рядовые бойцы искренне служили Республике.
Всё было замечательно, кроме одного. Самого Алексеева.
Его брал лично Иванов с горсткой бойцов, взявшихся неоткуда, но разговаривавших с резковатым для южного уха произношением жителей средней полосы России. Полковник и не дёрнулся, как оружия в кабинете в его досягаемости уже не было, за спиной, возвышаясь над креслом с обеих сторон, стояли хмурые парни, а сам Максим Александрович уже вёл неторопливую беседу.
– Что ж вы так, Казимир Ильич… Денег не хватало – это я могу понять: у нас, на Востоке, тоже рыночная экономика и повальный капитализм. Но столько жертв ради сраного коттеджного посёлка, да и тесная дружба с нахлами вас как-то… не украшает.
Иванов адски устал за эти дни, только этим и можно объяснить дальнейшее. В кабинет Алексеева вошли Звягин и Венич. Замнаркома лично убедился, что оцепление плотно блокирует здание, и присоединился к командиру. Народный комиссар был в ярости, копии документов на Алексеева ему уже показали, поэтому ни в выражениях, ни в жестах он не стеснялся.
Не умеют военные люди в такие моменты изъясняться на русском литературном.
– Что ж ты, блядина такая, выкидыш ишачий, мудачина, натворил? – с порога заорал он на спокойно улыбавшегося Алексеева. – Мы с тобой пятнадцать лет знакомы, пидор гнойный, ебит тебя в ноздри!
Венич решил не вмешиваться, а вот Иванов мягко придержал раскрасневшегося орущего наркома, не пустив его ближе к Алексееву: свернёт ещё шею бывшему другу, а рано.
– Тише, тише… Арестованный ответит по всей строгости, а вот бить его пока не надо. Хотя, конечно, да. Гондон ещё тот.
Теперь уже точно бывший полковник, погоны которому с формы Иванов вырвал с мясом первым делом, продолжал улыбаться. Потом охнул, навалившись грудью на стол, едва не свалив пару служебных телефонов – в том числе прямой с Бунчуком:
– Сердце, блин… Лекарства. В ящике лекарства…
Один из конвоиров откинул его обратно на спинку кресла, второй приоткрыл ящик и вытащил пузырёк валидола – жестяную трубку, сработанную по советским ещё стандартам. В Песмарице до сих пор не редкость.
– Пусть пьёт, – разрешил Венич. – Нам эта гнида живой нужна, а то загнётся ещё. Но врача позовите, на всякий случай.
Охранник встряхнул полупустую трубку, высыпав на ладонь пару таблеток. Сунул в рот Алексееву, тот промычал что-то в ответ. Потом дёрнулся несколько раз, неловко схватился за край стола, скрежетнув по полировке ногтями и оплыл в кресле.
Иванов рванулся к столу, Венич уже тянул трубку из кармана вызвать врача, но было поздно – Казимир Ильич сбежал подальше. Настолько далеко, что ни один суд не дотянется, кроме, пожалуй, Божьего.
– Просрали фигуранта, – негромко сказал Иванов, пощупав пульс: нет его, оттянув веки и заглянув по очереди в оба полуприкрытых глаза Алексеева. – Как есть просрали…
Замок в двери камеры лязгнул.
С трудом подтянув под себя опухшие скованные ноги, Дмитрий попытался сесть, спросонья хлопая глазами. Внеочередной допрос? Или… Кончать его решил Алексеев, сука позорная?
На пороге стоял Максим Александрович. Недавно гладко побрившийся, в костюме с ослепительно белой сорочкой и галстуком. Аромат дорогого парфюма пробивался даже через вонь от ведра, да и амбре от самого Разина – сколько уже не мылся.
– А что? Почти курорт, – ухмыльнулся Иванов. – Девочки, танцы, вечерний бокал кюрасао с соломинкой.
Разин молчал. Чёрт его знает, если Алексеев всех убедил, что он шпион и бандит…
Максим Александрович подошёл ближе, стараясь не наступать на наиболее загаженные места пола:
– Есть мнение, Дмитрий Васильевич, лишить вас столь замечательного места отдыха. Насильно, так сказать, заставить вас расстаться.
– Алек… кх… Алексеев, – с трудом выговорил Ватник.
– А он умер, – с досадой сказал Иванов. – Прикиньте? Жил, жил, и умер. Чем лично меня опечалил, потому что рано. И слишком легко, на мой вкус.
В камеру забежал Венич с парой бойцов, один отстегнул наручник с ноги, второй резал ножом верёвку за спиной. Подняли, придерживая под локти – ноги затекли и стоял Дмитрий с трудом.
– Товарищ Иванов! Бунчук приехал! Вызывает.
– Как это он невовремя, право слово, – продолжал Максим Александрович, и по нему как обычно было решительно не понять: всерьёз он говорит или шутит. – Сейчас ведь силой повесит на меня эту вашу СБКР, не увернуться. Ребята, да выведите вы его из этого говна, чего ждёте? Свободен товарищ Ватник как весенняя птаха, ждём новых подвигов.
Повернулся и ушёл, насвистывая что-то маршевое, бравурное. Такой вот человек, с какой стороны посмотришь – такую грань и увидишь.
В коридорах, и в самом подвале, и наверху, стояли патрули разведбата: вон Геша, не отрывая ствола от парочки ребят с факельными шевронами, подмигнул командиру, вон Север с Алиханом гонят ещё троих по лестнице.
А на улице была гроза.
Воздух, набухший, мокрый, облепил Дмитрия со всех сторон, хлынувший дождь смывал и смывал с него вс