– Пре-вос-ход-но! – наконец сказал агент. – С этими данными наши, – а теперь и ваши, Дмитрий, – друзья поставят мятежников на колени за несколько дней. Вы не огорчены?
– Мне важнее семья, – пожал плечами Ватник. – Деньги давайте. Внутренние id-карты и загранпаспорта. Плюс мне нужна информация, как вы переправите нас в Германию.
– О, последнее самое простое! Пару часов в багажниках джипов ОБСЕ – не такой уж сильный удар по самолюбию? Их не досматривают, а договориться… Я уже всё обсудил с главой миссии. В течение двух ближайших дней, пока не началось наступление песмарийцев.
В кармане одного из наёмников ожила рация. Он обменялся с невидимым собеседником парой фраз на каком-то языке, типа итальянского или испанского, мягком, с множеством согласных, потом сообщил нечто Ронсону – уже по-английски, но так быстро, что Дмитрий не понял вообще ни слова.
– Вы точно один? – уточнил нахмурившийся агент.
– Точно. Я же сам себе не враг: то, что я вам привёз, это расстрел для меня. Да и то, что увезу – не меньше. А что?
– Наблюдатель говорит, что в соседнем дворе какая-то возня. Военные, спецназ. Но возле нашего дома всё тихо.
– Бандитов куча развелась, – беззаботно сообщил Ватник. – Вот и ловят. Я-то при чём?
– Возможно, возможно… Карты подлинные?
– Original, – уверенно подтвердил второй наёмник, тот, что с лупой.
– Тогда… Вот документы, – он протянул три пластиковые карты с фотографиями, голограммами и броскими германскими орлами фоном. Потом стопку бумажных паспортов. – А вот и деньги.
Сумка была не столь уж увесистой, но внутри плотные пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке. «КумСватБанк, Хоривское управление» значилось на них по-песмарийски. Прямо родное что-то, сколько он лет этой конторке отдал.
Одиннадцать пачек, как в аптеке.
Наёмник с рацией сглотнул слюну, двинув вверх-вниз мощным кадыком. Завидует, что объяснимо, но делиться Дмитрий ни с кем не собирался. Застегнул сумку, повесил на плечо и откланялся, договорившись позвонить, когда они с женой и дочерью будут готовы.
Вышел спокойно, без накладок. Судя по мигавшему размеренно огоньку в углу лобового стекла, и в машину в его отсутствие никто не залезал. Тишина, спокойствие, мирный – насколько это возможно – кавинский вечер в преддверии скорой осени.
– Твои парни совсем с катушек съехали, – сказал Иванов. – Прикинь, они вас там всех повязать собирались. Разведбат впереди планеты всей!
Он рассмеялся, а вот Ватнику было не до смеха. Раскрытая сумка, из которой выглядывали пачки долларов, сиротливо стояла на углу стола главы СБКР; надо бы не забыть сдать её прямо с утра в казначейство Республики, такие деньги бюджету не помешают. Паспорта и карты в кармане, на память. Ни в какую Германию, разумеется, никто ехать не собирался.
– Раненых нет? – уточнил он у Максима Александровича.
– Да ну, товарищ капитан, бросьте. Что мы, звери какие. Геше вашему, правда, пришлось в лоб засветить, шишка, наверное, будет. Но я ему могу бодягу купить в аптеке, из личных средств, если уж сильно надо.
– Сам справится, – успокаиваясь, ответил Дмитрий. – Лучше было предупредить, что спецоперация…
– Рядовых бойцов? Знаешь ли, Дима… – перешёл на «ты», как-то это легко у Иванова получалось в зависимости от смысла сказанного, – они все – отличные мужики. Боевые товарищи. Но степень ответственности у тебя и у них – разная. Они брякнуть могут родным, в казарме похвалиться, как мы собираемся нахлам глаз на жопу натянуть. Да просто растрепать после фронтовых ста граммов. Двухсот. Литра. Понимать надо! Я Веничу далеко не всё рассказал, в объёме, соответствующем необходимости, как говорится, а ты – бойцам…
– Так чуть не запалили же меня. Наблюдатель у Ронсона был, сообщил о нехорошем движении поблизости.
– Это плохо. Но – не запалили же? Вот и не горюй. Зато у врага теперь в распоряжении полный, очень достоверный на вид комплект документов, который они за два дня до наступления досконально проверить не смогут. А потом и поздно будет, понял… майор?
Дмитрий вскинулся, отдал честь:
– Так точно! Служу Республике!
– Вот и служи. А ребятам завтра объяснишь, помягче только, чтобы без обид. Большое дело провернули, молодец. Соображаешь…
Иванов прошёлся по кабинету, потом остановился и посмотрел на Ватника в упор:
– Вот я не первый раз в горячих точках. И на Донбассе бывал наблюдателем, и ещё… А сейчас для себя сформулировал – завидую я вам. Просто завидую. Начал понимать комсомольцев, тех ещё, первых лет пятилеток, настоящих. У нас мало кто так умеет, как вы. Деньги, должности, жизнь сытая… Налажено всё, хоть и проблем куча. Но войны-то нет. Нашими в том числе стараниями нет, и это хорошо, конечно. А у вас она – есть, и вы, ребята, герои. Без всякого пафоса говорю. Герои. Спасибо.
20. Гладко было на бумаге
Где-то недалеко пели.
Слаженно, негромко, стараясь не помешать спящим, занятым своими делами, просто читавшим книжку, в конце концов, – ценили редкие минуты отдыха. Они могут оказаться последними в этой жизни.
Знать не можешь
Доли своей,
Может, крылья сложишь
Посреди степей…
Это и пели. На войне вообще редко вспоминают о современной эстраде, куда-то деваются бормочущие о сложной жизни с травой на кармане рэперы, запилы и взвизги псевдо-металлических товарищей с длинными волосами, тумц-тумц девочек с пустыми глазами и прочие изыски культурной отрыжки. А вот песни военные, честные, словно сами собой всплывают в памяти. Странно, но факт. Хотя… Может быть, и не странно: слова в песне нужны, слова. Настоящие.
Даже Юре Хою они иногда удавались, а что уж говорить об авторах, писавших под теми, немецкими ещё, бомбами и снарядами.
Дмитрий проснулся на узкой койке у себя в расположении. Дрона, соседа по комнате и негласного телохранителя, не было. То ли вышел куда-то, то ли ещё не отпустили безопасники, которым группа бойцов едва не сорвала спецоперацию с Ронсоном.
В приоткрытую дверь заглянул Алихан, молча широко улыбнулся, блеснув белоснежной улыбкой и показал командиру большой палец: круто, мол. Интересно, что Иванов вчера про него сказал: из всего бывшего взвода Ватника только чеченец отказался подозревать его в предательстве. Сказал «не верю!» и всё тут. Чтобы он не предупредил Разина о слежке и готовящемся задержании в фотостудии, бойца заперли на гауптвахте – бывшем складе овощей при столовой общежития. Судя по тому, что выпустили, остальные мужики тоже уже здесь, в расположении.
Дмитрий прислушался: да, пел-то Север, значит, точно все на месте.
– Что, бойцы невидимого фронта, никого не помяли? Верить надо командиру… – когда Ватник зашёл в комнату, песня стихла. Север отложил гитару, Дрон и Геша собрались уже вскочить, приветствуя. – Да сидите, сидите. И вы правы были, подозрительно всё выглядело.
– Иванов уже рассказал, – проворчал Геша. Шишка на лбу, и правда, знатная. Переливается уже красным в синее. – Мог бы и ты предупредить. Бензин бы не жгли, да и… Целее были бы.
– Не мог, – отрезал капитан. – Поверь и сейчас на слово: не мог. Не из-за недоверия, какое оно, к чёрту… Прости Господи. Под пулями одинаково ходим, в этом все равны. Сам дал обещание молчать, вот и так. Всё, вопрос закрыт. Врагу мозг запудрили, теперь надо, чтобы их разведка полностью поверила. К Виноградному и по фейковому, и по реальному планам идут две колонны техники. Только они ждут, что наши станут в глухую оборону, а на самом деле…
Бывает так: словно для пущего драматизма именно в этот момент начала работать чужая артиллерия. Глухо, как начинающийся гром – хотя откуда он, небо за окном сплошная лазурь, – ударили в ответ и наши. Почти сразу.
Канонада нарастала. Позвякивали заклеенные крест-накрест полосками бумаги стёкла, даже сама земля под зданием, казалось, вздыхала, раздуваясь и опадая от близких уже взрывов.
– Бегом в подвал, похоже, по нам целят! – заорал Дмитрий. Опытным бойцам и команды уже не надо было: и так неслись к выходу.
Кто их, нахлов, знает, как они восприняли полученные агентом Ронсоном карты, поверили или нет, но артподготовка была знатная. Хотя и раньше так бывало: сосредоточатся на небольшой площади, разнесут всё, а потом затихнут.
Паники не было – не первый и даже не десятый раз, да и люди всё же обстрелянные, не гражданские. Пробежал Васин со своими двумя бойцами охраны, как привязанными державшимися за шефом. Двери в подвал настежь, подходит личный состав, быстро, но без особой суеты. Здание казармы над ними вздрогнуло, посыпалась штукатурка. Попадание. Или прямое, или где-то совсем рядом.
– Давай, давай! Не спи на пороге! – торопили кого-то из зазевавшихся. Боец встал почти в проёме, отряхивая засыпанную белым голову. Пара разведчиков столкнули его внутрь, не грубо, но решительно.
– А дорога дальше мчится, пылится, клубится… – задумчиво сказал Север. – Гитару надо было взять из комнаты.
– Петь, что ли под неё здесь? – улыбнулся Дрон.
– Да нет. Разнесёт всё наверху, жалко инструмент.
Батальон набился в подвал почти в полном составе. Против артобстрела кулаками не помашешь, надо свои жизни спасти, чтобы было, кому дальше воевать. Стены дрожали, осыпалась штукатурка, вылетали мелкие кусочки бетона из плиты перекрытия, иногда царапая макушки. На старом красном кирпиче, которыми были выложены стены подвала, змеились трещины – и старые, уже покрытые пылью и плесенью местами, и совсем свежие, яркие, как раны на теле.
– Прицельно лупят. Частный сектор им вряд ли нужен, промка и так уже вся в руинах. По нам гасят, пацаны, – негромко сказал кто-то из бойцов.
– Надорвутся…
Курили, смеялись над чем-то, кто и спал, усевшись на рюкзак, а Дмитрий смотрел на них, небритых, уставших, пахнущих… ну чем может пахнуть в казарме? смесью пота, давно не стиранного белья, разношенной кожей от ботинок, дешёвым одеколоном, и испытывал чувство нежности. Не такой, как к женщинам или дочке, совершенно нет. И… не было в этом чувстве единения, веры и фронтового братства ничего постыдного. Не было ничего лишнего.