Второй день на позициях стояло нервное затишье.
В смысле, атак не было, но перестрелки, начиная со стрелкового оружия и заканчивая орудийными залпами и время от времени сметающими всё на своём пути ударами РСЗО – этого в изобилии.
Разведбат бросили заткнуть дыру в обороне, это понимали все. И понимали, и принимали как должное – солдаты есть солдаты. Уже потери, уже невовремя высунувшегося под огонь нахловского снайпера Севера в ряду других «двухсотых» увезли на Аллею Героев. И он больше ничего не споёт в этой жизни.
Много уже чего было, и ещё больше и страшнее всего маячило впереди.
Дмитрий занял блиндаж по соседству с комбатовским. Можно и в одном, но тогда – случись чего – батальон от одного удачного снаряда останется без руководства. Оценил, сколько сил вложили ополченцы в укрепрайон, вздохнул. Перед Виноградным не хуже было, месяцами обустраивали, а сдали за три дня.
– Товарищ капитан, ужин! – сунулся с котелком Дрон. – Война войной, а пожрать – дело нужное.
Ватник кивнул, ставь, мол.
План операции «Гусли» – не творческая поделка для нахлов, а реальный, предусматривал сдачу Виноградного и отход к авиазаводу. Звягин с Веничем наши силы оценивали трезво, тут и думать нечего, но насколько удастся всё это выполнить – большой вопрос.
– Дрон, что соседи говорят? – «Соседями» традиционно звали часть, стоявшую рядом. – Не официальные данные, это я в курсе, а так… Настроения какие?
– Да какие на войне настроения. Ждут все большого барабума, а чем дело кончится, один Бог ведает. Нормальная атмосфера, если что, не хуже нашей. Будем драться. Говорят, на восточном фланге зареченские подтянулись, чистый табор – кто на автобусах, кто на легковушках. Говорят, даже телеги видели.
Посмеялись, но как-то с грустью.
После ужина, пока более-менее тихо, Дмитрий позвонил отцу. Василий Иванович с того визита в госпиталь много чего пересмотрел в своих убеждениях, хоть патриотом Русского мира и не стал, но хотя бы звонки не сбрасывает. Пожаловался на сердце, просил заходить почаще. На вопрос «где ты», Ватник соврал: не то здоровье у старика, да и данные секретные. Сказал, что в казарме, не поедет же он проверять.
– Я так думаю, Дим, что надо бы мириться с хоривскими. Всю жизнь жили бок о бок, чего сейчас делить? Сделаем как по-старому: одна страна, разные области, да и дальше будем коптить. Небогато, да вместе. У нас рубахи в петухах, у них нахлобученицы – разве ж это повод воевать-то?
– А мы, отец, с ними и не ругались. Они нас убивать пришли, а это другое. Сами будем жить, своим умом. И – с Россией, рано или поздно.
– С Россией… Оно им надо? Даже сейчас толком не помогают, а ты говоришь…
Снова начался обстрел, пришлось закругляться с разговором. Сообразит отец, что так активно в районе промзоны не долбят, догадается, что на позициях.
Но заехать при первой возможности обещал твёрдо.
Мина в блиндаж Васина угодила неудачно, считай, в проём входа и влетела. Калибр небольшой, но хватило, чтобы ординарца комбата, шустрого дядьку по фамилии Ткаченко, выносили наружу по частям. Сам командир разведбатальона получил осколочные в живот и травму головы. Живой пока, но состояние очень уж… Короче, в госпиталь повезли сразу, плюнув на режим скрытности перемещения по дорогам.
В сознании, матерится, может, и выживет.
Это всё среди ночи рассказал Дрон, пока они бежали по траншеям к блиндажу командира. Всё здесь на войне лотерея, всё, вот и попадание это – нарочно же будешь целиться, вагон мин изведёшь, а тут почти случайно – и привет.
– Ватник? Венич на проводе. Принимай командование батальоном. Да знаю, что никакого опыта у тебя толком, знаю. Где я тебе старшего офицера найду? Сам, всё сам. Отбой связи.
Утром поступил приказ об отходе. В спину, словно зная, что «кляты мятежники» уходят, лупили миномёты, добавляя «трёхсотых». Соседи тоже снялись с позиций, отходя к авиазаводу. Всё по плану, только горько это – отступать по своей земле.
Дмитрий сейчас как никто понимал лето сорок первого, запылённые дороги, перелески и узкие канавы речек, через которые уходили на восток бойцы Красной Армии. Нельзя так. Нельзя, а приходится; одна надежда грела, что вернутся.
Они смогли – и у нас получится.
Ронсон позвонил, когда Разин добрался уже до авиазавода, осматривал разбитые корпуса, на удивление целую заводскую ВПП, языком разрезавшую городские кварталы, соседние дороги и выбирал позиции для разведбата.
– Это… немецкий дядюшка, – промурлыкал в трубку агент. – Насколько я вижу, план контрнаступления мятежников немного отличается от переданной вами схемы, но пока всё в допустимых рамках. И мы выполняем обещания: вас ждут в миссии ОБСЕ с семьёй для эвакуации.
Ватник посмотрел в небо, синее, наливающееся близким вечерним светом ниоткуда, как на картинах старинных художников. Дождя не будет.
Завтра такой же пыльный, жаркий и грязный день, как сегодня. Если не хуже.
– Вы знаете, душка Томми, что-то я передумал. Мне тут путёвку дали в санаторий, подлечить усталую душу. Не поеду я, пожалуй, в Германию в этом году. Посудите сами: чего я там не видел? Пиво, конечно, хорошее, дороги гладкие, машины отличные, глупо спорить. Но вот люди кругом – чужие. Неприветливые. Здесь как-то лучше.
Ронсон молчал, но и не отключался. Переваривал, наверное, сказанное.
– Здесь рядом агент Миньковска, она спрашивает, подумали ли вы о семье? Война ведь, а у вас и документы, и деньги, и путь отхода организован. Не понимаем мы вас.
– Да вы и не поймёте, Том. Никогда вы ничего не поймёте. Счастливо оставаться.
Дмитрий сбросил звонок и добавил уже зыбкой, временной тишине вокруг:
– Чтоб вас там разорвало, уродов. На части.
21. Неясные перспективы
Государство Песмарица, Хорив,
два дня спустя
Дверь в номер пришлось открывать девочке с ресепшн – срочно вызванной, немного заспанной, хотя и блиставшей всеми гранями песмарийской красоты: крутобока, черноока и краснощёка. Других сюда не нанимали.
Путанно извиняясь на неплохом английском, хотя и с изрядным акцентом, она позвала охранника снизу – инструкция, дорогие гости, просим прощения, – и провела мастер-картой по считывателю замка.
Потянула на себя дверь, заглянула, прислушиваясь к чему-то, и позвала:
– Мистер Ронсон! Жаль ми йе, отговори ми! Сорри, миста…
Джеймс Крукс отодвинул её в сторону, жестом остановил удивлённого охранника отели и пропустил вперёд Божену Миньковска, напряжённую, нервно поводящую по сторонам острым носиком, словно пытающуюся вынюхать нечто.
– Спасибо, подождите у двери, барышня. И вы, молодой человек. Дальше компетенция представителей Соединённых штатов.
Кто теперь хозяева, работники отеля знали. Никаких возражений не последовало; охранник, правда, что-то пробубнил в гарнитуру рации, на витом проводе висевшую на воротнике. Доложил? Вот и молодец. До здешней пародии на полицию мистеру Круксу не было ни малейшего дела.
Таблетки, рассыпанные по всему номеру, захрустели под ногами уже у входа – многочисленные белые кружки устилали ковёр, в комнате их было ещё больше. Штук триста, серьёзная упаковка, отметил мистер Крукс просто по привычке обращать внимание на детали. Хотя смысла в их подсчёте не было ровным счётом никакого: хозяин таблеток с претензиями уже не обратится.
Агент Ронсон висел на шнуре, длинном подхвате шторы с кистью – вот и пригодилась кому-то из постояльцев эта варварская роскошь, от которой европейцы обычно морщили носы. Ветерок полоскал свободно висящую гардину, балконная дверь была приоткрыта, поэтому запах мочи и дерьма от лужицы под штанинами покойного не был столь уж удушающим.
Неприятное всё же зрелище: это синее лицо, этот вывалившийся распухший язык, прикушенный безупречными винировыми зубами…
– Сам? – спокойно осведомился глава миссии Агентства.
Божена, методично изучавшая номер, сгребая таблетки в одну сторону, обернулась:
– Следов борьбы нет. Полагаю, что сам, мистер Крукс. Транквилизаторы в таких дозах, к тому же этот крупный провал с покупкой схем в Кавино… Не выдержал Томми, полевая работа – не его конёк, несмотря на аналитические заслуги.
Не понравилось мистеру Круксу что-то в её глазах, слишком уж… весело она смотрела, но формальных претензий не было. Да и ему самому на пользу был безвременный уход сотрудника: операцию с Разиным тот пытался провернуть сам, влетел по полной, к тому же сто десять тысяч долларов вычли именно из доходов Ронсона. Аккуратно сложился пазл, можно положить его в коробку и выкинуть – больше ничего интересного.
Не вспоминать же, кто как хорош в постели, это житейское и ни к чему.
– Транквилизаторы?
– Они, шеф. Вот упаковка от лекарств. О, даже записка! Томми – настоящий джентльмен, хоть и слабак.
– Читайте, Божена, читайте! Не вам делать выводы о силе и слабости агентов, для этого есть я.
– …ухожу по своему желанию. Жизнь закончена. Русские – настоящие сволочи, не верьте им. Том Ронсон.
Мистер Крукс почесал ухо. Да, паренёк был эмоционально нестабилен, это свойственно всем… нашим. Из прайда. Можно смело списать в графу «убытки» и жить дальше, стараясь избегать транквилизаторов. По крайней мере, в таких количествах.
– Передайте дело в местную полицию. О теле позаботьтесь, официальных сообщений не нужно. Руководству я, разумеется, доложу сам.
– Но, шеф… – на лице Божены, обычно спокойном как у греческой статуи, заиграли какие-то эмоции, – неужели мы оставим малыша Томми неотомщённым?
Крукс уже потерял всякий интерес к покойному, но остановился на пороге, задумался и кивнул:
– А вы правы. Придумайте этому Разину что-нибудь особенное, не буду стеснять вашу фантазию, агент Миньковска.
Девушка улыбнулась в спину начальника и легонько хлопнула висевшего Ронсона по заднице, отчего труп закачался, поворачиваясь вокруг своей оси.
– Слышал, Томми? Спасибо за несложный почерк при жизни, мне было просто изобразить. А твоему русскому дружку предстоят нелёгкие времена!