Латышская дивизия была своеобразным соединением в Красной Армии. Особенно на первых порах. Если в РККА не допускалось формирования национальных частей и соединений из беженцев и эмигрантов, не связанных с территорией данной нации, то в отношении полков Латышской дивизии Советское правительство сделало исключение, как частям, доказавшим свой пролетарский интернационализм и преданность Советской власти. По этому поводу комиссар дивизии К. Петерсон говорил на 1-м Всероссийском съезде военных комиссаров: «Хотя мы как будто объединены по национальному признаку, но на самом деле все, как один, проникнуты духом Интернационала. Мы не связываем своих действий с какой-нибудь территорией, но за долгие месяцы ожесточенной борьбы за социализм, за Советскую Россию, спаялись в одну семью. Мы — интернационалисты и доказываем это не словами, а делом»{71}.
Другой особенностью Латышской дивизии, отличавшей ее в 1918 г. от других соединений Красной Армии, была затянувшаяся по времени система выборных солдатских комитетов во главе с Исколастрелом. Возникнув весной 1917 г. в старой армии, выборные солдатские комитеты сыграли огромную роль в развитии политической активности нижних чинов. После Октябрьской революции этот институт был распространен на все части старой армии. Просуществовав до весны 1918 г., система солдатских комитетов была ликвидирована одновременно с демобилизацией старой армии. Ликвидирована везде, за исключением Латышской дивизии. Здесь комитеты в полках занимали особое положение — так исторически сложилось в период подготовки и осуществления революционных преобразований в 1917 г. Заслуги этих комитетов и Исколастрела объясняют их чрезвычайно высокий авторитет среди латышских стрелков.
Вскоре после создания Латышской стрелковой дивизии состоялась и ее первая партийная конференция. И хотя Иоаким Иоакимович не состоял в партии большевиков, он был, как начальник дивизии, приглашен на конференцию и участвовал в ее работе. Конференция высказалась за сохранение института солдатских (стрелковых) комитетов в дивизии. Резолюция этой конференции была положена в основу «Положения о конструкции латышских стрелковых полков», принятого 1-м съездом представителей латышских стрелков, проходившим 16–19 мая 1918 г., в работе которого И.И. Вацетис также принимал участие.
Согласно этому Положению, высшей властью в дивизии являлся Совет латышских стрелковых полков и его исполнительный орган — Исколастрел, избранный Советом в составе девяти человек. Ему поручалось вести всю организационную, административную, массово-политическую и культурно-просветительную работу в частях и подразделениях дивизии. Кроме того, в дивизии были предусмотрены два комиссара с одинаковыми правами: один избирался Исколастрелом, а другой назначался по линии Наркомвоена. При этом оба комиссара в Исколастреле пользовались правом решающего голоса.
Полковой комитет являлся высшим органом власти в полку. Председатель комитета или его заместитель подписывал вместе с командиром все приказы по полку и имел право контроля над всей перепиской. На заседаниях полкового комитета председатель коммунистической фракции имел право решающего голоса. Комитетам было предписано не вмешиваться в оперативную деятельность командного состава, за исключением распоряжений явно контрреволюционного характера.
Солдатским (стрелковым) комитетам в Латышской дивизии было предоставлено право назначения командного состава: ротным — командиров взводов, полковым — командиров рот, команд, батальонов, а Исколастрелу — командиров полков и бригад.
Исколастрел первого состава реорганизованных полков возглавил Ю. Заринь, его товарищем (заместителем) избрали Я. Думиня, а секретарем — Оскара Стиггу (впоследствии — начальник одного из отделов Разведывательного управления РККА в воинском звании «комдив»). С ними И.И. Вацетис и согласовывал свои действия по дальнейшему совершенствованию дивизии и ее частей, укреплению воинской дисциплины, решению вопросов материально-бытового обеспечения. Сразу отметим, что формирование дивизии было связано со значительными трудностями. Прежде всего это относилось к нехватке боевой техники и предметов вооружения, обмундирования, продовольствия.
В начале мая 1918 г. формирование стрелковых полков было в основном закончено. К этому времени полки дивизии были двухбатальонными, только в 7-м полку было три батальона. Во всех полках были, помимо батальонов, образованы пулеметные, хозяйственные, музыкантские команды, команды связи, конных или пеших разведчиков, а в некоторых — бомбометные. Артиллерии в первое время было совсем мало, только при 6-м и 7-м полках формировались легкие батареи.
7 мая И.И. Вацетис обратился в Московский городской военный комиссариат с докладной запиской, в которой указывал, что для приведения вверенной ему дивизии в боевую готовность необходимо включение в нее частей и подразделений всех родов войск, а прежде в сего артиллерии. Эта просьба возымела действие — уже неделю спустя Московский горвоенкомат направил в Московский губвоенкомат требование направить в Латышскую дивизию две легкие и одну тяжелую батареи, а также броневик{72}.
Предметом особой заботы И. И. Вацетиса, как начальника дивизии, было возвращение в нее разрозненных латышских отрядов и отдельных полков, разбросанных по разным городам Советской России. В некоторых таких частях и отрядах обнаружилось стремление к «самостийности», в них взяли верх сепаратистские тенденции и даже элементы анархии. Этим объясняется их нежелание присоединиться к дивизии. Выполняя по распоряжению местных Советов те или иные задачи по укреплению Советской власти на местах, эти отряды, фактически находившиеся на положении красногвардейских, «зараженные» местническими настроениями, не стремились влиться в строго регламентированную, централизованную армию. Их нежелание влиться в состав дивизии объяснялось еще и расхождением во взглядах на ее внутреннее построение (положение командного состава, стрелковых комитетов и партийных организаций).
Сепаратистские тенденции были сильны в 6-м полку, находившемся в Петрограде, — он вошел в состав дивизии лишь в конце июня 1918 г. До начала июня отказывался вступать в дивизию и Торошинский полк, выросший из батальона 6-го полка в районе станции Торошино под Псковом. Отколовшаяся часть 7-го полка, из которой образовался самостоятельный Лиепайский полк, вошел в дивизию лишь в феврале 1919 г. Так что не все ладно было и в латышских частях.
В целях борьбы с подобными местническими тенденциями Реввоенсовет Республики 11 октября 1918 г. (Вацетис был уже Главкомом) приказал:
«1. Не допускать никаких латышских формирований, помимо Латышской стрелковой советской дивизии. 2. Moбилизованных латышей направлять в Латышскую дивизию в случае выраженного ими желания»{73}.
Чем и как заканчивались такие местнические настроения, видно из следующего примера. Совершенно оторванным от дивизии оставался Курземский полк, сформированный весной 1918 г. на базе батальона 3-го полка в Воронеже. О том, какие настроения царили в этом полку, к чему привела эта оторванность от основных сил дивизии и централизованного руководства, говорится в воспоминаниях И.Э. Якира, который весной 1918 г., отходя с остатками Тираспольского красногвардейского отряда, прибыл в Воронеж.
«…Прибыли на станцию — штабной эшелон и при нем полурота китайцев (они все в эшелоне шли, потому и выжили), пара эшелонов с остатками бессарабцев и пришедшие на ремонт два бронепоезда.
Вечером в штаб наш пришли товарищи из местного Совета и стали щупать, что за народ: бандиты или свои. Хорошее, видно, впечатление произвели, потому что они нам рассказали, что в городе готовится восстание против Советов, что восстанием заворачивает Курземский латышский полк, вернее — его офицеры, что в казармах ведется бешеная агитация против большевиков, против Совета.
Спросили — как мы? Надеемся ли на своих и поддержим ли Воронежский Совет? Мы, конечно, обещали сделать все, что в наших силах. Подготовили свои «остатки»… Сгрузили и боевые машины. Пушки броневиков направили на загородный район, на казармы курземцев…Подготовили все и поехали в их штаб.
Мы подъехали к штабу Курземского полка примерно в половине двенадцатого, т.е. за полчаса до предполагавшегося восстания. Не застав там никого, мы направились в казармы. Не успел экипаж и за ним конные тронуться, как сверху была брошена бомба, не причинившая, правда, никому вреда.
Задерживаться у штаба, выяснять, кто «пошутил», не было времени, ибо можно было упустить главное…
Уже квартала за два до казарм нам стали попадаться одиночки и группы вооруженных людей. Они ждали только сигнала. Казарменный двор был полон самого разношерстного народа — тут были и солдаты, и просто подозрительные типы, подбивавшие на грязное дело.
Наш начальник штаба с командиром одного из бронепоездов приехал на тачанке, а мы, человека четыре, верхами. Мы остались внизу, а начальник штаба с командиром бронепоезда поднялись наверх, в помещение, где шло собрание представителей гарнизона… Собрание должно было решить, в какое именно время выступить.
Хорошо работали предатели. Оказалось, что помимо нас без нашего ведома в зале между другими «делегатами» было и по три представителя от наших частей: от бронепоездов, бронеотряда, заамурцев и даже от остатков китайцев… Большое казарменное помещение гудело. Шло обсуждение вопроса о том, как произвести выступление и разгром партийной организации, ЧК и Совета. Как всегда бывает в таких случаях, намечался и еврейский погром…
…Возле казарм разъезжало несколько конных в гражданском платье. Это была какая-то местная охрана или самооборона. Один из них осторожно подъехал к нам и стал расспрашивать одного из нас, тов. Федоренко, кто мы и для чего прибыли. Товарищ Федоренко умышленно во весь голос, чтобы слышали окружающие курземцы, ответил, что мы заамурцы, что прибыли после боев, после тяжелых поражений и необычайных побед…