Я всей душой отдался ученью и чтению книг из обширной школьной библиотеки. Так, в подготовке я скоро перегнал своих товарищей, но в материальном отношении было крайне тяжело. После Нового года нужда пригнула и приютившего меня квартирохозяина, и меня самого. Нужно было искать заработок, хотя бы грошовый. Пришлось познакомиться с фабричной жизнью.
Мои родственники работали на спичечной фабрике, и мы получили работу на дом, а именно клеили спичечные коробки. На дом с фабрики отпускали все материалы. Этот труд давал моим хозяевам заработок до трех рублей в неделю. А мне перепадало карманных денег копеек двадцать-тридцать в неделю. Было не до роскоши.
Так первая зима прошла в напряженном труде в школе и дома. По будним дням свободной минуты не оставалось: я был рад, когда в 9 часов вечера мог лечь спать, и усталый засыпал моментально, спал как убитый до 6 утра. Занятия в училище начинались в 8 часов утра и кончались в 3 часа пополудни. В воскресенье после обеда я должен был читать по книге очередную проповедь. Хотя кирха была в городе, туда мало кто ходил.
Знакомств в городе у меня не было. Первый раз в жизни попал в театр, прошмыгнул зайцем. Подошла весна, и состоялся мой перевод без экзамена на старшее отделение. Из дому получил вести неутешительные: там случились различные несчастья, принесшие большой материальный убыток. Другие товарищи разъехались по домам на отдых, а я пошел работать на спичечную фабрику. Надо было заработать деньги на сапоги и про запас, на ученье»{6}.
Понадобилось немного времени, чтобы Иоаким познал все «прелести» фабричного труда. «Проработал я на фабрике два месяца. Что это был за каторжный труд! Двенадцатичасовой рабочий день. Я должен был стоять у ворота и прикручивать рамы со спичками (без головок). Работа была адски тяжелой, страшно болели ноги и руки, ладони сплошь были покрыты мозолями, сухими и лопнувшими, в крови. В комнате находилось 12 машин, трясущихся и издававших страшный шум. Разговоров не было слышно. Работавший у машины хотел больше выгнать заработной платы за день и прямо-таки доводил меня до исступления. Я работал через силу.
Через два месяца работы я заболел грудью и уехал домой отдохнуть до начала учебного года. Сколько я заработал? Всего 21 руб. 60 коп. Из них половину я проел и осталось рублей десять. Но зато эти два месяца, проведенные на фабрике, среди рабочих, дали мне хорошее представление о том, что такое фабричная жизнь.
Второй учебный год прошел так же, как и первый…»{7}
Приближалось время окончания училища, и остро вставал вопрос: что делать дальше? Продолжать учебу в каком-то другом учебном заведении или идти работать? Вацетис пишет: «По мере приближения к окончательным экзаменам все чаще и чаще вставал вопрос: что же делать дальше, за что приняться, какую поставить цель в жизни? Это пришлось решать самостоятельно. Учиться дальше при таких средствах, на которые я существовал последние два года, немыслимо. Из министерского училища можно поступить по конкурсному экзамену в Гольдингенскую учительскую семинарию с четырехгодичным курсом. Но надо было дорого платить за ученье, и одеваться надо было лучше, чем я мог это себе позволить.
Я решил искать службу. Написал волостному писарю, просил место помощника при нем. Ответа не получил. Вижу, время уходит. Пока поступил учеником каменщика и стал усердно изучать штукатурное дело. Я и тут показал хорошие успехи. Работа была хотя и грязная, но очень интересная.
Случайно я наткнулся на объявление командира Рижского учебного унтер-офицерского батальона с приглашением поступать туда. Молодым людям — латышам с образованием училища министерства народного просвещения. В этом объявлении было сказано, что отлично окончившие учебу в батальоне могут поступить впоследствии в юнкерское училище на казенный счет. Объявление создавало впечатление, что Рижский учебный батальон является подготовительной школой к офицерскому званию. Но я был осведомлен до некоторой степени о том, что главная цель этого батальона — выпустить унтер-офицеров. Некоторые неудачники из семинарии и училища министерства просвещения уже там были. Однако я усмотрел возможность учиться за казенный счет и окончательно поставил перед собой цель, составил программу действий.
Целью моих стремлений стало окончить Академию Генерального штаба. Программа была мною выработана такая: кончить учебный батальон, подготовиться в течение одного года для поступления в юнкерское училище, а после этого — в академию.
Итак, я решил. Путь через учебный батальон был тернистым, через звание простого солдата, но все-таки он отвечал более моему настроению: он вел к цели без случайных колебаний, все зависело от меня самого, и я этот путь выбрал. Все стало ясно, труда я не боялся, а тяготы солдатской службы меня тоже не пугали…»{8}.
Иоаким Вацетис с ранних лет вырабатывал в себе твердость характера: однажды приняв решение, он затем стремился во что бы то ни стало добиться поставленной цели. Так было и на этот раз: «3 сентября 1891 г. пополудни я уехал в Тукумс, чтобы оттуда по железной дороге следовать дальше до Риги.
Прощание с родными было тяжелым. Я не был любимцем семьи, но все были со мной хороши и почему-то жалели. Помоему, родные, прощаясь со мной, думали: «Вряд ли еще свидимся». Даже отец прослезился, чего никогда с ним не было. Я чувствовал, что начинаю новый период жизни, что впереди много труда, лишений, борьбы за достижение цели, но смутить меня это не могло, остановить меня никто не был в силе.
В Тукумсе я в первый раз увидел железную дорогу и паровоз! По пути в Ригу я в первый раз увидел море!
С вокзала поехал прямо в учебный батальон (он помещался в цитадели), подал прошение и после экзамена был зачислен в четвертую роту рядовым. Через несколько часов я уже из штатского превратился в солдата! Сразу же очутился в новой обстановке.
Повели нас в кабинет командира батальона полковника Гапонова. Перед этим здорово всех стращали его строгостью. Мы замерли. Он начал говорить приблизительно так:
— Вы приняты на действительную службу его величества. На первом месте дисциплина. Когда начальник говорит, то надо смотреть ему в глаза! А ты чего ворон считаешь по потолкам! — вдруг набросился он на одного из моих товарищей. — Выгнать его вон, — указал он адъютанту, — таких баранов нам не надо, и посадить на 5 суток в карцер, а потом коленом под… Вон! — закричал он.
«Ой, да ты угодил в баню, что-то дальше будет», — думал я, выходя из кабинета.
Штаны и мундир были настолько ветхи и излатаны, что через день приходилось накладывать заплатки на дыры. Все надо было делать самому: стирать белье, чинить платье, мыть пол, убирать двор и помещения, столовую, носить воду, чистить картофель, пилить дрова. На душе сразу стало тяжело. Я подумал, как бы уйти из этого батальона.
Всю ночь я не спал. Плакал и размышлял, что делать, что будет дальше. Оказалось, что я многого не знал или не хотел знать. Теперь мне объяснили, что в учебном батальоне я должен учиться два года, после этого прослужить в полку один год и после этого по усмотрению начальства мог быть командирован на конкурсный экзамен для поступления в юнкерское училище. Если его не выдержу, то должен прослужить еще четыре года на сверхсрочной службе.
Итак, в случае неудачи я могу оказаться закабаленным на военной службе на 7 лет. Кроме того, сама жизнь в батальоне показалась мне чудовищно тяжелой и неприглядной. Я решил уйти из батальона и пристроиться где-нибудь в Риге.
На другой день пошел к своему взводному офицеру и заявил, что желаю уйти и прошу вернуть мне бумаги. Об этом доложили ротному командиру, который вместо ответа и возвращения бумаг приказал показать мне карцер. Вижу, деревянная лавка, стол и табурет и больше ничего. Сидеть 20 суток.
Этого я уже испугался. И тут же заявил, что буду служить. Я дал себе слово исполнять все требования, которые будет предъявлять мне служба, вести себя примерно и учиться для достижения главной цели. Мое решение служить было искреннее и совершенно определенное.
На другой день начались занятия. Гимнастика и словесность, разборка и сборка винтовки и зубрежка названий ее частей, а в свободные часы пришлось работать — набивать тюфяки, пилить дрова, мести улицу. Самым отвратительным было, когда приказывали очищать тротуары около батальона от травы, которую приходилось вырывать руками, сидя на коленях. Было стыдно и как-то грустно, что на это тратится солдатская энергия.
Отношение к работе учитывалось наравне с другими педагогическими приемами. Ротный командир не стыдился сам взять швабру и показать, как надо мыть пол. Офицеры же учили, как надо чинить белье, как содержать себя в порядке. Решительно все объяснялось на примере и показывалось. В конце концов я так втянулся в службу и режим батальона мне так понравился, что служебные тяготы не казались особенно обременительными.
…На старшем курсе занятия проводились главным образом по инструкторской подготовке по чисто специальной программе. Я пробовал обращаться к учебникам и готовиться к поступлению в юнкерское училище, но было тяжело, режим требовал слишком много физических усилий…
Физически я развивался прекрасно. Из хилого и бледного я сделался краснощеким, широкоплечим и мускулистым. Но умственное развитие, несомненно, приостановилось, то есть регрессировало. Трудно представить себе, что значит провести два года под камертон барабана: вставать по барабану, ложиться по барабану, на завтрак — по барабану и т.д.»{9}
Затем началась армейская служба в качестве унтер-офицера. «Из учебного батальона я был командирован в 105-й Оренбургский полк для дальнейшей службы. Этот полк я выбрал потому, что он был расположен в Вильне, где было юнкерское училище.