Мы обратились в Управление тыла Красной Армии для разрешения пропуска нам через Бахмач — Нежин четырех пар поездов ежедневно до станции Прилуки и с 30.9 с продлением линии железной дороги до Гребенки еще четырех пар, всего 8 пар.
26.9 получили от Управления тыла Красной Армии ответ, что нам разрешено только две пары, со ссылкой на то, что это основная коммуникация Центрального фронта, в то время как Центральный фронт имеет железнодорожные линии Брянск — Бахмач, Бахмач — Гомель, Льгов — Ворожба — Бахмач.
Воронежский фронт в этом направлении не имеет ни одной линии. Полтава — Гребенка, которая нам планируется как основная магистраль, сильно разрушена и потребует длительного времени для восстановления. Фронт же должен передислоцировать тылы армий и фронта сейчас, немедленно и сделать необходимые запасы на линии Нежин — Золотоноша, ибо с продвижением за Днепр наших войск коммуникации еще больше растянулись и мы затрудним успешное выполнение боевых задач из-за недостаточной подачи боеприпасов, горючего и продовольствия.
Исходя из этого, Военный совет просит вас разрешить нашему фронту подачу 8 пар поездов в сутки из Белгорода через Сумы — Ворожба — Бахмач — Нежин на Прилуки — Гребенка — Золотоноша» [9].
В этом донесении явно просматривается обида на Центральный фронт. А в это же самое время командующий Центральным фронтом Рокоссовский обижался на соседа. Его 60-я армия генерала Черняховского, освободив Нежин, выходила на киевское направление. «Каково же было наше разочарование, — вспоминал Рокоссовский, — когда во второй половине сентября по распоряжению Ставки разграничительная линия между Центральным и Воронежским фронтами была отодвинута к северу и Киев отошел в полосу соседа! Нашим главным направлением теперь становилось черниговское.
Я счел долгом позвонить Сталину. Сказал, что не понимаю причины такого изменения разграничительной линии. Ответил он коротко: это сделано по настоянию товарищей Жукова и Хрущева, они находятся там, им виднее...»
Еще больше расстроился Константин Константинович, когда директивой Ставки от 29 сентября 60-я армия Черняховского и 13-я армия Пухова передавались в Воронежский фронт. Но с таким же успехом мог обижаться и Николай Федорович. Этой же директивой из его фронта Степному передавались 52-я и 4-я гвардейская армии.
Эти перегруппировки, перенацеливания фронтов, передачи одному из них права ликвидации окруженных группировок проводились с целью улучшения управления, что было нередко объективной необходимостью. Но зачастую это был и просто произвол Сталина. И обижаться командующим друг на друга было грешно. Что касается возможных при таких перегруппировках неоправданных потерь или чисто человеческих обид, то Верховный не принимал их в расчет.
Как бы то ни было, но войска Воронежского фронта получили некоторую передышку перед решающими боями за Киев. Однако не следует забывать, что этой передышкой воспользовался и враг. Достаточно сказать, что к началу октября командование вермахта сконцентрировало против Воронежского фронта 30 дивизий, из них 7 танковых. Это составляло почти половину дивизий группы армий «Юг». Примерно столько же войск было у врага на южном фасе Курской дуги, но теперь он стоял в обороне, а нашим довольно ослабленным войскам предстояло наступать.
Ватутин ясно представлял эту расстановку сил и торопился с разработкой Киевской операции. Для начала он решил посетить только что полученные от Центрального фронта армии, встретиться с Черняховским, но обстановка не позволила сделать и этого. Пришлось вызывать командующих к себе. Начальник штаба фронта генерал С.П. Иванов обзвонил их и пригласил к 12 часам на совещание.
Совещание началось без командующего фронтом. В это время он докладывал по телефону обстановку в Ставку. Генерал Иванов начал вводить командармов в курс дела по Киевской операции. Ватутин вошел, когда разговор уже заканчивался.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал он, пожимая всем поочередно руки. — Очень рад вас видеть, а еще более рад, что вместе будем бить врага. Судя по всему, со своими задачами вы ознакомлены. Повторяться не буду, нет времени. Прошу быстро высказать свои соображения — и по местам...
Командующий 13-й армией генерал Пухов вопросов не имел. Его армия переходила к обороне на захваченном плацдарме, и это устраивало генерала. Войска нуждались в передышке. А вот Черняховский высказал озабоченность состоянием своих войск и малым сроком подготовки операции.
— Иван Данилович, — улыбнулся Ватутин, — а ведь мне Верховный только сейчас говорил, что ты прислал ему письмо, в котором просишь направить тебя под Киев...
Черняховский действительно писал Сталину: «За два с лишним года я никогда и ничего не просил. Сейчас прошу об одном — дать мне направление на Киев...»
— Да я не против наступления, — заволновался Черняховский. — Освобождать Киев — большая честь. Тем более там прошла моя юность, там стал военным, женился, наконец. Но на подготовку удара надо не меньше десяти суток, а вы даете только трое...
— Не я, а Ставка. Ты не волнуйся, Иван Данилович, я тебя очень хорошо понимаю, но пойми и ты нас. Город приказано взять к ноябрьским праздникам. Приказано, а мы люди военные. Не забывай и того, что каждые сутки промедления усиливают оборонительные возможности врага...
Командармы разъехались через несколько минут, а Ватутин вновь погрузился в раздумья о главном направлении. Он решил наносить главный удар с букринского, а вспомогательный с лютежского плацдарма. Еще во время броска за Днепр букринский плацдарм привлек внимание командующего. Во-первых, он находился ближе всего к Киеву, во-вторых, вдавался в нашу сторону, что позволяло простреливать его с трех сторон. Однако были и недостатки. В ходе боев за расширение плацдарма выяснилось, что местность там сильно пересеченная, затрудняющая маневр войск, особенно танков.
Беспокоило ли это Ватутина? Безусловно. Николай Федорович за последнее время практически не вылезал с плацдарма и все прекрасно видел. Беспокоило это обстоятельство и представителя Ставки Жукова, который в письме Ватутину от 5 октября писал:
«Вводить танковую армию (3-ю гвардейскую. — С.К.) раньше, чем будет захвачен рубеж выс. 175,2, высоты прилегающей к западной части Вел. Букрин, Мал. Букрин, Колесище, выс. 209,7, невозможно по следующим причинам:
1. Глубина обороны противника сейчас эшелонирована до Мал. Букрин включительно.
2. Местность настолько пересечена, что танковая армия вынуждена будет двигаться только по тропинкам и дорогам, преодолевая на своем пути большие крутизны высот.
3. Маневр ее по фронту с целью обходов будет невозможен из-за характера местности».
Жуков даже предлагал рассмотреть возможность перенесения удара на другой плацдарм, в том числе и на лютежский. Почему же Ватутин не внял этим предупреждениям, своим сомнениям? Видимо, прежде всего потому, что главные силы фронта были уже стянуты к Букрину и их перегруппировка потребовала бы значительного времени, которого у него просто не было. Кроме того, другие плацдармы были меньшими по размеру и развернуть там значительную группировку не представлялось возможным. Были у него и предчувствия, что немцы больше всего ожидают удара не с Букрина, а с севера, учитывая нависающее положение 60-й и 13-й армий. Ко всему прочему торопила Ставка.
Николай Федорович в который раз продумывал план наступления. Казалось, продумано все, и он, вздохнув, подписал приказ, в соответствии с которым главный удар своим левым флангом наносила 40-я армия. К исходу второго дня ее войска должны были выйти на рубеж Холепье, Черняхов, Переселенье и в дальнейшем соединить букринский плацдарм со щучинским. Левее 40-й армии наступала 27-я армия, занимавшая восточную часть букринского плацдарма. Она к исходу второго дня должна была выйти на рубеж Кагарлык, Липовец. Именно в ее полосе вводилась в прорыв 3-я гвардейская танковая армия, которой к исходу второго дня наступления Ватутин ставил задачу выйти в район Стовы, Запрудье. 47-й армии, наносившей удар со Студенецкого плацдарма предстояло достичь рубежа Зеленьки, Емчеха и соединиться с 27-й армией.
12 октября войска Воронежского фронта начали наступление и сразу натолкнулись на сильнейшее сопротивление противника. В первый день сражения войска всех трех армий продвинулись вперед всего на 1—8 километров. Не помог ввод в бой и танковой армии. В ночь на 13 октября Ватутин приказал перебросить на правый берег всю оставшуюся артиллерию, боеприпасы и горючее, но немцы даже ночью не прекращали бомбить переправы, и должного усиления войска не получили.
Десять суток шли ожесточенные бои на плацдармах и переправах. К 21 октября с большим трудом удалось соединить щучинский плацдарм с букринским и подойти к восточным окраинам населенных пунктов Ульянки и Липовый Рог. Правофланговые части 27-й армии овладели Ромашками. Но на этом исчерпался весь успех.
Николай Федорович находился на КП 40-й армии. Здесь же кроме командующего 40-й армией генерала К.С. Москаленко были командующий 3-й гвардейской танковой армией генерал П.С. Рыбалко и командующий 27-й армией генерал С.Г. Трофименко. Ватутин в бинокль наблюдал за боем. Волна за волной на плацдарм шли немецкие бомбардировщики. Содрогалась земля от взрыва бомб и снарядов. Скрылись в облаке дыма и пыли наступающие части. Николай Федорович повернулся к генералам. Это их солдаты были там в огне...
— Спускайтесь в блиндаж, товарищи, — сказал он, тяжело вздохнув. — Я сейчас подойду. Через несколько минут.
Москаленко хотел было возразить, но, поняв, что командующий хочет остаться один, первый ушел с площадки наблюдения.
О чем думал в эти минуты Николай Федорович, можно только догадываться. Трудно, ох как трудно признаться даже самому себе, что допустил большую ошибку, даже если и существовали объективные причины. Как быть с совестью, с жизнью тысяч солдат, погибших на этом плацдарме по его приказу? Ох, как горько! Но надо думать. Думать и исправлять положение...