ь без моей помощи. Капитан, три года тому назад в Афинах, когда мне было пятнадцать лет, я запомнил одно утро на крыше. Я стоял, прислонившись к решетке, по которой вился виноград, с блестящими листьями на щеке, и огни города гасли перед приближающимся рассветом, и танцы затихли, и две девушки спали, завернувшись в красное одеяло, около железного столика. И я вдруг спросил себя: что я здесь делаю? И спросил опять: что я здесь делаю? Это было словно навязчивая мелодия, приходящая снова и снова. Я испугался, капитан. Я был возбужден и счастлив и до смерти напуган, и, готов поручиться, я широко ухмылялся, совсем как сейчас. Вот так все и началось, капитан. Не было никакого голоса, пропевшего или прокричавшего это. Но я играю на своей арфе. А что я делаю сейчас, капитан? Поднимаюсь по другой улице по каменным ступеням за много миров отсюда, счастливый и напуганный, как дьявол. Что я здесь делаю? Да, что я делаю?
— Ты ударился в самокритику. Мышонок, — Лок обошел столб, стоящий на верху лестницы. — Давай вернемся в Таафит.
— О, конечно, капитан, — Мышонок неожиданно заглянул в искалеченное лицо. Капитан посмотрел на него. В глубине ломаных линий Мышонок увидел улыбку и сострадание. Он засмеялся. — Хотел бы я сейчас иметь с собой сиринкс. Я бы сыграл ваши глаза отдельно от головы. Я бы вывернул нос через обе ноздри, и вы бы стали в два раза уродливее, чем сейчас, капитан! — Потом он посмотрел на улицу. Внезапно мокрый тротуар, люди, огни, отражавшиеся калейдоскопом, завертелись перед наполнившимися слезами глазами. — Хотел бы я иметь сейчас сиринкс. — снова прошептал Мышонок. — иметь с собой… сейчас…
Они направились к остановке монорельса.
— Процессы питания, сна, передвижения — как я могу объяснить их современную концепцию кому-нибудь, скажем, из двадцать третьего века?
Катин сидел в стороне от остальных членов экипажа, глядя на танцующих, на себя меж ними, на смеющихся у кромки Золота. И сейчас он склонялся над диктофоном.
— Способы, которыми мы осуществляем эти процессы, абсолютно выше понимания человека, родившегося семьсот лет назад, даже если бы он смог уяснить, что такое внутривенное питание и к концентрированная пища. Половина процессов окажется полностью для него непонятной, другая половина — неприятной. Единственно, процесс питания остался прежним. За тот же период, когда имели место эти изменения — благословение Аштону Кларка, — более или менее отмер роман, не удивляйтесь, если здесь существует связь. Раз уж я выбрал эту архаическую форму искусства, должен ли я рассчитывать на людей, которые прочтут мой роман завтра, или же адресовать его во вчера? Прошлое или будущее? Если я выпущу эти элементы из моего повествования, оно будет слишком вялым.
Сенсо-рекордер уже ставили и на воспроизведение, и на повторное воспроизведение, поэтому комната была забита танцующими и их призраками. Айдас извлекал бесчисленные звуки и образы из сиринкса Мышонка. Разговоры, настоящие и записанные, заполняли комнату.
— Несмотря на всех, кто сейчас танцует около меня, я создаю свое искусство для мифологического разговора с одним единственным человеком. При каких иных обстоятельствах я могу рассчитывать на понимание?
Тай шагнула от Себастьяна.
— Катин, над дверью сигнал горит.
Катин щелкнул диктофоном.
— Мышонок и капитан должны вернуться. Не беспокойся. Тай.
— Я их встречу, — Катин вышел из комнаты и заспешил через холл к двери.
— Эй, капитан, — Катин широко распахнул дверь, — гости собираются… — он уронил руку с кнопки. Сердце стукнуло дважды где-то в горле и, похоже, остановилось. Он отступил от двери.
— Я полагаю, вы узнали меня и мою сестру? Тогда нет нужды представляться. Можно нам войти?
Катин тщетно пытался открыть рот, чтобы что-нибудь произнести.
— Мы знаем, что его нет. Мы подождем.
Железные ворота со стеклянными узорами закрывала лента пара. Лок взглянул на заросли, силуэтом выделявшиеся на янтаре Таафита.
— Надеюсь, веселье еще продолжается, — сказал Мышонок. — Проделать такой путь и застать их дремлющими за углом!
— Счастье встряхнет их, — начав подниматься в гору, Лок вытянул руки из карманов. Легкий ветер развевал полы его куртки, холодил кожу между пальцами. Он положил ладонь на диск дверной пластины. Дверь распахнулась. Лок шагнул внутрь. — Ни звука, словно они ушли.
Мышонок усмехнулся и с разбегу ворвался в комнату.
Вечеринка была прокручена на рекордере, потом еще и еще. Многочисленные мелодии колыхали дюжину Тай в разных ритмах. Близнецы были растащены в стороны, Себастьян, Себастьян и Себастьян, в разных стадиях опьянения, глотали красную, голубую и зеленую жидкости.
Лок остановился позади Мышонка.
— Линчес, Айдас! Мы достали вашего… Я не могу понять, кто тут кто. Минуточку! — он искал на стене выключатель сенсо-рекордера…
С края песчаного бассейна на него глядели близнецы: белые руки висели по бокам, темные были сомкнуты вместе.
Тай сидела у ног Себастьяна, обхватив руками колени, серые глаза поблескивали сквозь полуприкрытые веки.
На длинной шее Катина подергивался кадык.
И Принс с Руби оторвались от созерцания Золота, повернулись к нему.
— Мы, похоже, испортили собравшимся веселье. Руби погадала, что они будут развлекаться и позабудут про нас, но… — он пожал плечами. — Я рад, что мы встретились здесь. Йоги так не хотел мне говорить, где ты находишься! Он тебе хороший друг. Он не такой друг, какой я — враг. — Под расстегнутой черной виниловой курткой виднелось что-то элегантно-белое. Черные брюки, черные ботинки. Вокруг левой руки, там, где кончалась перчатка, — белый мех.
Рука сдавила сердце Лока, еще и еще. Рука эта была внутри него.
— Ты много грозил мне, и довольно интересным образом. Как ты намерен выполнить это?
Охвативший Лока страх был смешан с восхищением.
Принс шагнул вперед, и крыло зверя Себастьяна коснулось его ноги.
— Пожалуйста… — Принс бросил взгляд на себастьянова питомца. Около песчаного бассейна он остановился, наклонился между близнецами, погрузил протез в песок и сжал кулак. — Ах-х-тс… — дыхание со свистом вырывалось сквозь плотно сжатые губы. Он выпрямился, разжал кулак.
Кусок мутного стекла упал, дымясь, на ковер. Айдас отдернул ногу. Линчес только заморгал чаще обычного.
— Как это отвечает на мой вопрос?
— Считай это демонстрацией моей любви к силе и красоте. Ты понял? — он пнул осколки горячего стекла по ковру. — Ба! Слишком много примесей, чтобы соперничать с венецианским хрусталем. Я пришел сюда…
— Убить меня?
— С доводами.
— А что ты принес помимо доводов?
— Свою правую руку. Я знаю, у тебя нет оружия. Я же доверяю своему собственному. Давай послушаем друг друга, Лок. Аштон Кларк установил некоторые правила.
— Принс, что ты пытаешься сделать?
— Оставить все по-старому.
— Застой — это смерть.
— Но он менее разрушителен, чем твои бешеные движения.
— Я пират, помнишь?
— Ты очень быстро продвигаешься к тому, чтобы стать величайшим преступником тысячелетия.
— Ты хочешь разъяснить мне вещи, которых я не понимаю?
— Искренне надеюсь, что нет. К нашему благу, к благу окружающих миров… — Принс засмеялся. — По всей логике, Лок, я прав с той самой поры, как началась эта ссора. Тебе не приходило это в голову?
Лок сузил глаза.
— Я знаю, ты хочешь заполучить иллирион, — продолжал Принс. — Единственное объяснение, зачем тебе это надо, — это чтобы нарушить равновесие сил, в противном случае это не имело бы для тебя никакой ценности. Ты знаешь, что тогда случится?
Лок разжал губы.
— Я скажу тебе: это разрушит экономику Окраинных Колоний. Хлынет гигантский вал перемещения рабочих. Начнутся столкновения. Империя подойдет настолько близко к войне, как она не стояла со времени волнений на Веге. Ред-шифт поразит застой, это равносильно гибели. Это уничтожит количество рабочей силы, равное населению в созвездии Дракона, но то же самое застой в моей компании значит и для Плеяд. Это не убеждает тебя?
— Лок, ты невозможен!
— Ты теперь понял, что я продумал абсолютно все?
— Есть еще аргумент, который ты можешь привести, Принс: ты сражаешься не только за созвездие Дракона, но и за экономическую стабильность Окраинных Колоний тоже. Если я одержу победу, треть галактики пойдет вперед, а две трети назад. Если ты — две трети галактики останутся на прежнем уровне, а падает одна треть.
Принс кивнул.
— Теперь сокруши меня своей логикой.
— Я должен выжить.
Принс ждал. Нахмурился. Недоуменно засмеялся.
— Это все, что ты можешь сказать?
— Почему я должен стараться убедить тебя, что перемещение рабочих вопреки всему произойдет без каких-либо трудностей? Что войны не произойдет, так как существует достаточное для всех количество миров и пищи — при правильном ее распределении, Принс. Что рост количества иллириона породит достаточное число новых проектов, в которые будут вовлечены все эти люди.
Черные брови Принса выгнулись дугой.
— Так много иллириона?
Лок кивнул.
— Так много.
Стоящая у громадного окна Руби подняла с пола несколько уродливых осколков стекла. Она разглядывала их и, казалось, не обращала внимания на разговор. Но вот Принс отвел руку, и она положила их ему на ладонь. Оказывается, она чутко ловила каждое слово.
— Я удивляюсь, — сказал Принс, глядя на куски, — если это получится. — Его пальцы сжались. — Ты настаиваешь на возобновлении вражды между нами?
— Ты дурак, Принс. Силы, которые растревожили старые тени, оказали на нас свое влияние еще когда мы были детьми. К чему же притворяться, что они только сейчас встали на нашем пути?
Кулак Принса мелко задрожал. Ладонь раскрылась. Светлые кристаллы были пронизаны голубым лучом.
— Гептодиновый кварц. Ты знаком с ним? Слабое давление, действующее на стекло с примесями, всегда приводит к его появлению… Я сказал «слабое». Это с точки зрения геологии, там есть такой термин.