— Он подумал, что я не понимаю, и что он ничего не сообщил мне. Я рассердилась. Это ранило меня. Все недопонимания, которые связывают мир и разделяют людей, обрушились на меня, ждали, чтобы я распутала их, объяснила их, а я не могла. Я не знаю слов, грамматики, синтаксиса. И…
Что-то изменилось в ее восточного типа лице, и он попытался понять, что именно:
— Да?
— Вавилон-17.
— Язык?
— Да. Вы знаете, что я называю моим профессиональным чутьем?
— Ты внезапно начинаешь понимать язык?
— Ну, генерал Форестер сказал мне, что то, что у меня в руках, не монолог, а диалог. Я этого раньше не знала. Это совпадало с некоторыми другими моими соображениями. Я поняла, что сама могу определить, где кончается одна реплика и начинается другая. А потом…
— Ты поняла его?
— Кое-что поняла. Но в языке заключено нечто, что испугало меня гораздо больше, чем генерал Форестер.
Удивление отразилось на лице Тиварбы.
— В самом языке?
Она кивнула.
— Что же?
Мускул ее щеки снова дернулся.
— Я знаю, где будет следующий несчастный случай.
— Случай?
— Да. Где захватчики (если это действительно захватчики, хотя я в этом не уверена) планируют произвести следующую диверсию. Но язык сам по себе, он… довольно странный.
— Как это?
— Маленький, — сказала она. — Крепкий. И плотно связанный… Это вам ничего не говорит? Относительно языка?
— Компактность? — спросил доктор Тиварба. — Я думаю, это хорошее качество разговорного языка.
— Да, — согласилась она, глубоко вздохнув. — Моки, я боюсь!
— Почему?
— Потому, что я собираюсь кое-что сделать и не знаю, смогу ли я.
— Если это достойно твоих стараний, то неудивительно, что ты немного испугана. А что это?
— Я решила это еще в баре, но подумала, что нужно сначала кое с кем посоветоваться. А это означает поговорить с тобой.
— Давай.
— Я решила сама разгадать всю загадку Вавилона-17.
Тиварба склонил голову вправо.
— Ибо я могу установить, кто говорит на этом языке, откуда говорит и что именно говорит.
Голова его пошла влево.
— Почему? Большинство учебников утверждают, что язык — это механизм для выражения мыслей, Моки. Но язык — это и есть мысль. Мысль в форме информации; эта форма и есть язык. Форма этого языка… поразительна.
— Что же тебя поражает?
— Моки, когда вы изучаете другой язык, вы узнаете, как другой народ видит мир, вселенную.
Он кивнул.
— А когда я вглядываюсь в этот язык, я вижу… слишком много.
— Звучит очень поэтично.
Она засмеялась.
— Вы всегда скажете что-нибудь такое, чтобы вернуть меня на землю.
— Но я делаю это нечасто. Хорошие поэты обычно практичны и ненавидят мистицизм.
— Только поэзия, которая пытается затронуть реальное, настоящая поэзия.
— Конечно. Но я все еще не понимаю. Как ты предполагаешь решить загадку Вавилона-17?
— Вы на самом деле хотите это знать? — она дотронулась до его колена. — Я возьму космический корабль, наберу экипаж и отправлюсь к месту следующего случая.
— Да, верно, у тебя есть удостоверение капитана межзвездной службы. Ты в состоянии взять корабль?
— Правительство субсидирует экспедицию.
— О, отлично. Но зачем?
— Я знаю с полдюжины языков захватчиков, и Вавилон-17 не из их числа. Это не язык Союза. Я хочу узнать, кто говорит на этом языке, кто или что во вселенной мыслит таким образом. Как вы думаете, я смогу, Моки?
— Выпей кофе, — он протянул руку назад и вновь послал ей кофейник. — Это хороший вопрос. Нужно о многом подумать. Ты не самый стабильный человек во вселенной. Набор и руководство экипажем требует особого психологического склада — у тебя он есть. Твои документы, как я помню, — это результат твоего странного брака… хм, несколько лет назад. Но тогда ты руководила автоматическим экипажем. Теперь ты будешь руководить транспортниками?
Она кивнула.
— Я больше имею дело с таможенниками. И ты тоже более или менее к ним относишься.
— Мои родители были транспортниками. Я сама была транспортником до запрета.
— Верно. Допустим, я скажу: «Да, ты это сможешь сделать»?
— Я поблагодарю тебя и улечу завтра.
— А если я скажу, что мне нужно с неделю проверять твои психоиндексы, ты же в это время должна будешь жить у меня, никуда не выходить, ничего не печатать, избегать всяких приемов?
— Я поблагодарю. И улечу завтра.
Он нахмурился.
— Тогда зачем ты побеспокоила меня?
— Потому что, — она пожала плечами, — потому что завтра я буду дьявольски занята и… у меня не будет времени попрощаться с вами.
— Ага, — его напряженное хмурое выражение сменилось улыбкой.
И он вновь подумал о майне-птице.
Ридра, тоненькая тринадцатилетняя девочка, застенчивая, прорвалась сквозь тройные двери рабочей оранжереи с новой вещью, называемой смехом, и открыла, как производить его ртом. И он был по-отцовски горд, что этот полутруп, отданный под его опеку шесть месяцев назад, вновь стала девочкой с по-мальчишески остриженными волосами, с дурными настроениями и вспышками раздражения, с вопросами, с заботами о двух гинейских свиньях, которых она называла Ламп и Лампкин. Ветерок от кондиционера пошевелил кустарники у стены, и солнце просвечивало сквозь прозрачную крышу. Она спросила:
— Что это, Моки?
И он улыбаясь ей, испятнанный солнцем, в белых шортах, сказал:
— Это майна-птица. Она будет говорить с тобой. Скажи ей: «Здравствуй».
В черном глазу сверкала булавочная головка живого света. Перья сверкали, а из иголочного клюва высунулся тоненький язычок.
Птица наклонила голову, когда девочка прошептала: «Здравствуй!»
Доктор Тиварба две недели учил птицу при помощи свежевыкопанных земляных червей, чтобы удивить девочку. Птица проговорила: «Здравствуй, Ридра, какой хороший день, как я счастлива».
Крик.
Полная неожиданность.
Вначале он подумал, что она начинает смеяться. Но лицо ее исказилось, она начала почему-то колотить руками, зашаталась, упала. Крик разрывал ее легкие. Он побежал, чтобы подхватить ее, а птица, перекрикивая ее истерические рыдания, повторяла: «Какой хороший день, как я счастлива».
Он наблюдал и раньше у нее припадки, но этот был потрясающим. Когда позже он смог поговорить с ней об этом, она, побледневшая, с напряженными губами, просто сказала: «Птица испугала меня».
А спустя три дня проклятая птица вырвалась, полетела и запуталась в антенной сети, которую они с Ридрой натянули для ее любительских радиоперехватов: она слушала гиперстатические передачи транспортных кораблей в этом рукаве Галактики. Крыло и лапа попали в горячую линию, так что искры были видны даже в солнечном свете. «Нужно достать ее оттуда!» — закричала Ридра. Но когда она взглянула на птицу, то даже под загаром стало заметно, что она побледнела. «Я позабочусь об этом, милая, — сказал он. — Ты просто забудь о ней». «Если она еще несколько раз ударится о линию, она погибнет».
Но он уже пошел внутрь за лестницей. А выйдя, остановился. На четыре пятых она уже вскарабкалась по проволочным вантам на дерево, закрывающее угол дома. Спустя пятнадцать секунд, она уже протягивала руку к перьям птицы, отдернула и снова протянула. Он знал, что она чертовски боится горячей линии, она сама коснулась ее. Полетели искры, но она собралась с духом и схватила птицу. Спустя минуту, она была уже во дворе, держа на вытянутых руках измятую птицу. Лицо ее казалось вымазанным известью.
— Возьмите ее, Моки, — сказала она чуть слышно дрожащими губами, — прежде, чем она что-нибудь скажет, и у меня снова начнется припадок.
И вот теперь, тринадцать лет спустя, кто-то другой говорил с ней, и она сказала, что боится. Он знал, что она может пугаться, но знал и то, что она храбро может смотреть в лицо своим страхам.
Он сказал:
— До свидания. Я рад, что ты меня разубедила. Если бы ты не пришла, я бы совсем сошел с ума.
— Это вам спасибо, Моки, — ответила она. — Я все еще испугана.
3
Давид Д. Эплтон, который редко называл себя полным именем — он был чиновником из Таможни — взглянул на приказ через очки в проволочной оправе и потер рукой коротко остриженные волосы.
— Что ж, приказ разрешает это, если вы хотите.
— И?
— И он подписан генералом Форестером.
— Я думаю, вы присоединитесь к этой подписи.
— Но я должен одобрить…
— Тогда идемте со мной и одобрите на месте. У меня нет времени посылать вам отчет и ждать одобрения.
— Но ведь так нельзя…
— Можно. Идемте со мной.
— Но, мисс Вонг, я не хожу в транспортный город по ночам.
— Я приглашаю вас. Боитесь?
— Нет. Но…
— Мне к утру нужно иметь корабль и экипаж. Видите подпись генерала Форестера?.. Все в порядке?
— Надеюсь.
— Тогда идемте. Экипаж должен получить одобрение.
Настаивающая Ридра и неуверенно возражающий человек покинули бронзово-стеклянное здание.
Почти за шесть минут монорельсовый вагон доставил их на место. Здесь улицы были гораздо уже, а в небе висел постоянный вой транспортных кораблей. Между зданиями складов и контор были разбросаны жилые дома и меблированные комнаты. Поперек проходила большая улица, гремящая движением, запруженная толпами свободных от работы грузчиков и космонавтов. Они проходили мимо неоновых реклам разнообразнейших развлечений, мимо ресторанов многих миров, мимо баров и публичных домов. В давке таможенник втянул плечи и ускорил шаг, чтобы не отстать от широко шагающей Ридры.
— Где вы хотите искать?
— Пилота? Именно его я хочу подобрать в экипаж первым, — она остановилась на углу, засунув руки в карманы кожаных брюк, и осмотрелась.
— У вас есть какой-нибудь план?
— Я думала о нескольких кандидатах. Сюда.
Они свернули в узкую улочку, тесную и ярко освещенную.
— Куда мы идем? Вы знаете этот район?
Она засмеялась, взяла его за руку и легко, как танцор партнершу, повернула к металлической лестнице.