– Доброе утро, Элизабет! – поздоровался ее жилец.
– Завтракать не будешь?
– Спасибо, я сегодня очень спешу. Я тебе этого вчера не сказал?
– Ты сегодня уже выходил? Мне показалось, я слышала, как хлопнула дверь.
«Могло быть и хуже. Спасибо!» – пронеслось у Гереона в голове.
– Я забыл важные документы. – Комиссар посмотрел на часы. – Ну, мне пора!
Никаких дальнейших разговоров. Он надел шляпу и побежал вниз по лестнице. Шарли ждала его на улице, спрятавшись под козырек подъезда. Они мыслили одинаково. Было сразу видно, что она работает в «замке».
Так же незаметно, как они выбрались из квартиры, примерно через час Гереон и Шарлотта вошли в здание Управления. Перед этим, наскоро позавтракав на Виттенбергплац, они какое-то время вместе ехали в метро, прижавшись друг к другу на сиденье, переполненные чувством влюбленности. Но когда поезд приблизился к Алексу, они отстранились друг от друга: с каждой станцией возрастала вероятность того, что в поезд войдут их коллеги. Потом Рат поцеловал Шарли на прощание и у Шпиттельмаркт поднялся с места. У Алекса они вышли из поезда из разных дверей и вскоре после этого прошли через станцию мимо дощатых стен и заграждений на некотором расстоянии друг от друга, как два посторонних человека. На глубине шести метров Александерплац напоминала строительную площадку. Риттер первой вошла в «замок», а Гереон, прежде чем тоже отправиться на Дирксен-штрассе, остановился перед расписанием и стал внимательно его изучать.
В кабинете никого не было. Почту уже доставили, и Рат обнаружил у себя на письменном столе пакет. Рассмотрев иностранные наклейки, он сразу понял, от кого пришла посылка. Был лишь один человек, от которого он получал почту из-за океана и который знал его новый служебный адрес. Разрезая шпагат и вскрывая упаковку, комиссар на какое-то мгновенье даже забыл о Шарли. Из пакета выпали газетные страницы на английском языке – он был плотно набит бумагой для амортизации. Сверху лежало письмо, но любопытство Рата касалось в первую очередь совсем другого. Новая пластинка! Он рассмотрел плоский картонный квадрат и привычным движением вытряс из него диск. «”Fletcher Henderson Orchestra”, – прочитал он. – “Easy Money Blues”». Только что из Нью-Йорка! Больше всего ему хотелось немедленно это послушать.
Только один человек посылал ему такие пластинки, человек, которого больше не было в жизни его отца: Северин Рат весной 1914 года уехал на почтовом корабле в Америку и с тех пор больше не возвращался. Ни в августе, когда разразилась война и Родина призвала всех под знамена, ни позже, когда через четыре с половиной года война закончилась.
Гереон с пониманием отнесся к решению своего брата еще тогда, а сегодня тем более был с ним согласен. А вот Энгельберт Рат не понял своего сына. Позор иметь предателя Родины в собственной семье глубоко ранил его, и даже героическая смерть его старшего сына не смогла затмить этот позор. Напротив, казалось, что Рат-старший возлагает на Северина вину за смерть Анно. Во всяком случае, Энгельберт не моргнув глазом объявил своего второго сына также умершим. Выражалось это исключительно в молчании. В доме Рата никогда больше не упоминалось имя Северина. На его письма не отвечали, их никогда не читали. И в один прекрасный день они просто перестали приходить.
Никто, даже Урсула, не знал, что Гереон после войны пытался найти своего брата. Это было не так просто, так как по старому нью-йоркскому адресу Северин больше не проживал, и многие в городе во времена американской военной истерии изменили свои имена на английский манер, чтобы избежать опасности быть интернированными на остров Эллис. После обстоятельной переписки с официальными службами США, которые не всегда реагировали приветливо, Гереон в 1921 году наконец нашел Севрона Рата в Хобокене, Нью-Джерси. И тот ему действительно ответил. До востребования. Так они договорились. Тогда же брат прислал первую пластинку с джазовой музыкой. Это было началом небольшой коллекции.
Комиссар осторожно, как дорогой фарфор, достал из конверта диск. Он был темно-синего цвета с серебристой надписью. «Come on, Baby!» – прочел Гереон на другой стороне. И сразу вспомнил о ней.
Кабинет Шарли находился всего через две комнаты от него. Одна эта мысль сводила его с ума.
Штефан Йенике оторвал Рата от его грез. Новичок ворвался через дверь, полный жажды деятельности и удивленный тем, что в кабинете уже сидел его коллега.
– Ты же вчера вечером куда-то собирался! – сказал он удивленно.
– Высплюсь в конце месяца, – отозвался Рат и закрыл пакет. То же самое он сказал ночью и Шарлотте, когда они упали в его постель, но не для того, чтобы спать.
Комиссар почувствовал, как одна лишь мысль об этом опять возбудила его. Он должен перестать думать об этой женщине! По крайней мере, в ближайшие несколько часов. У него столько работы! Он должен быть в форме. И все же, как ни пытался он переключиться на что-то другое, у него перед глазами весь день стояло ее милое лицо. Бруно постоянно заставал его погруженным в раздумья. И при этом они занимались разработкой предстоящей полицейской зачистки. Даже Йенике, кажется, заметил, что с Ратом что-то не так. А хуже всего был эпизод, когда Гереон случайно встретился с фройляйн Риттер в коридоре.
Он обратился к ней на «вы», вежливо и на расстоянии поздоровался, как они и договаривались.
А она? Она потянула его за галстук, втащила в свой кабинет и поцеловала. Слава богу, там никого не было!
– А если кто-то войдет? – спросил Рат и огляделся вокруг.
– Не беспокойся, мой коллега в отпуске.
Прежде чем закрыть дверь, комиссар выглянул в коридор. Там было пусто.
Они бросились друг к другу в объятия.
– Мы встретимся сегодня вечером? – спросила Шарлотта.
– К сожалению, нет. Ты ведь знаешь. У нас совещание.
– Я знаю. Служба есть служба. Ты можешь не объяснять это старой пруссачке.
– Это верно. И для шнапса сегодня тоже, увы, не будет времени.
– Тогда я сейчас хочу еще немного шнапса, – сказала девушка и опять поцеловала Гереона.
Доведенный до эрекции, он поковылял по коридору в свой кабинет, радуясь, что никого не встретил по пути. Когда он вошел в комнату, то мог уже нормально передвигаться, но в его голове все еще царил полный хаос. Ничего не клеилось, и Бруно, наконец, отпустил его домой. К счастью. Так комиссар лучше мог подготовиться к вечерней операции и немного упорядочить свои спутанные мысли.
Он с удовольствием пошел бы вместе с Шарлоттой и в «Плазу», хотя, конечно, понимал, что это невозможно. Никто из «замка» не знал, что он был здесь, и, главное, не знал, почему. И никто не должен был этого знать.
Гереон сидел в баре варьете, тянул свой «американо» и думал о Шарли. Сценическая программа показалась ему еще более скучной, чем в воскресенье, пять дней тому назад. На этот раз Рат встал, когда выступал одинокий ковбой. Его соседи в зрительном зале подшучивали, шептались и смеялись, когда надрывающийся тенор завел свою песню. Теперь рядом с полицейским сидела не преподавательница по игре на блокфлейте, а седобородый мужчина с моноклем, которого сопровождала молодая элегантная дама. Они были явно из западной части города. Скоро и эти заскучают, подумал Рат, протискиваясь мимо соседей к выходу.
И он оказался прав: не прошло и пяти минут, как эта парочка тоже заявилась в бар. Мужчина с моноклем сел на барный табурет рядом с комиссаром, а женщина чуть дальше. Рат заказал еще один «американо». На сегодня после воскресной неудачи он избрал иную тактику. И для этого бар был самой подходящей исходной точкой. По большинству людей, которые толпились в фойе, можно было понять, что они являлись обитателями западных районов Берлина. И хотя «Плаза» была мирным островком в центре квартала омерзительных забегаловок, они то и дело украдкой озирались, будто в любой момент ожидали какой-нибудь поножовщины либо, по крайней мере, драки или полицейской облавы. Это народное варьете на самом деле не являло собой ничего ужасного. Обычное разочарование. Молодая соседка Гереона по зрительному залу, похоже, придерживалась того же мнения.
– И здесь все не очень здорово, воробушек, – сказала она мужчине с моноклем.
«Воробушек» отпил из своего бокала, с отсутствующим взором поглаживая бороду.
– Ты права, мой ангел. Я тоже рассчитывал на другое. Какое-то захолустное увеселительное заведение. Хальбах должен был бы нас предупредить. Это не шампанское, а какое-то клейкое ситро. Допьем и уходим. Я знаю здесь одно заведение. Ты удивишься!
– Прежде всего, мне надо припудрить нос, – сказал «ангел» и нервно засмеялся.
– Тогда нам надо быстро все допить.
Рат насторожился. «Припудрить нос» было одним из условных словосочетаний, которых он ждал. Он положил назад во внутренний карман пачку «Оверштольц», которую только что достал из пиджака.
– Извините, – обратился он к седобородому, который сидел возле него. – Я случайно услышал ваш разговор. Вы действительно знаете здесь поблизости ресторан?
Мужчина недоверчиво посмотрел на него.
– Понимаете, – продолжал Гереон, – я не могу найти здесь на карте ни одного какао. На Тауентциен я ориентируюсь, но в этом районе…
Седобородый, кажется, понял полицейского, и взгляд его стал более дружелюбным.
– Вы тоже, что ли, из Шарлоттенбурга?
Рат кивнул.
Собеседник по-свойски хлопнул его по плечу.
– Дорогой мой, я ничего не имею против сумасшедшего вечера в любимом Шарлоттенбурге, но здесь есть кабак, о котором мы на своем Западе можем только мечтать. У нас ищейки это давно бы ликвидировали, а здесь они на это не пойдут. На наше счастье! В «Венускеллер» есть все, что вам нужно для счастья. И если я говорю «все», то я имею в виду все.
Шли они недолго. «Воробушек» привел их на Позенерштрассе и там уверенно направился к развалившемуся зданию казарменного типа с облупившейся на фасаде штукатуркой. На здании не было никакой неоновой рекламы, никаких вывесок – ничто ни в какой форме не указывало здесь на ночную жизнь. Ничто, кроме нескольких темных фигур. Мужчины, которых едва можно было заметить, слонялись на углах улицы и в тени домов, а еще один стоял в подворотне, через которую Гереон и его спутники хотели пройти. Одет он был вполне элегантно: под легким пальто на нем был смокинг и «бабочка». Но своей фигурой это человек все же напоминал скорее боксера, чем джентльмена. Его глаз не было видно под тенью полей шляпы – лишь массивный подбородок выдавался вперед. Рат был готов ко всему – к незаметному удару в подложечную впадину или к пистолетному стволу у виска, но только не к тому, что произошло в действительности.