Разные мысли роились, каждая не приближала, а отдаляла Галю от какого-либо решения.
Она любила новые товары, любила их принимать в свежих, пахнущих типографией коробках и свертках, доставать, разворачивать бумагу, ставить на полки. Еще любила, когда приходил грузчик Санек в те дни, когда привозили большую партию. Другой возможности «любиться» с Саньком не было, разве что на крепко пахнущих типографией коробках, на складе магазина. Ну не приведешь же его домой! Там отец, мать, брат…
– Что это, тетенька? – опять намеренно по-детски спросил Вениамин.
Галя на время прервала свои размышления, посмотрела на Вениамина. Сначала увидела его небольшую грязноватую кисть правой руки, с короткими толстыми пальцами, как будто плохо подходящими к таким тонким «цыплячьим» ручкам, а потом указательный и большой пальцы с маленькими обкусанными ногтями, еще и в кровавых заусенцах. «Видимо, ногти до сих пор обкусывает», – подумала Галя. Но в этих руках, между уродливыми пальцами, похожими на двух червячков с толстыми тельцами и маленькими головками, каким-то неведомым образом сейчас очутилось то, что она хотела видеть больше всего в жизни. Даже больше, чем пленочный магнитофон в своей комнате, о котором так мечтала и который был несбыточной мечтой. Гораздо, гораздо больше! Это была ранее нелюбимая, но теперь оказавшаяся в миг родной, прекрасной, хорошей… змейка золотой цепочки за триста пятьдесят рублей.
– Что это, тетенька? Обронил, что ли, кто?
– Ну, давай!
Галя одним махом прыгнула к Вениамину, вырвала из рук цепочку, осмотрела. «Да! Да! Все на месте, замок не сломан, звенья целы. Даже ценник и бирка завода, далекого МЮЗ[54]! Все здесь! А значит… значит… – Галя чуть не подпрыгнула от счастья. – Значит, не будет дяди из Тобольска, чтоб он подох на своих северах! Богатей, скотина! Не будет участкового, следователя. И она сможет дальше работать спокойно, внимательно принимая товар, разворачивая, откладывая коробки, надрезая пеньковые веревки, выкладывая на полки вазы, тарелки, шкатулки и тщательно запирая в витрину кольца, цепочки, кулоны с изображениями разных животных и несуществующих существ из гороскопа. И конечно, любиться с медлительным, но маслатым грузчиком Саней. Все это она может делать дальше! Только внимательнее, гораздо внимательнее, чтоб и мышь не проскочила! О, какой она теперь будет внимательной! И… может быть, через пять лет ее мечта исполнится! Когда-нибудь вечером, закрывая магазин, составляя опись товара, Галя увидит напротив строки „магнитофон Яуза“ гордое, размашистое продано 1 шт. и будет знать, что это она купила его! Этот магнитофон, это чудо техники ждет ее, туго затянутый в серую, с древесной крошкой бумагу, перевязанный двойной веревкой. Она упакует его самым тщательным образом. Так сильно завяжет и завернет, что, после того как закончит, бумага еще какое-то время будет „постанывать“ от натуги пеньковой веревки».
– Давайте, тетенька, – протянул бидон Вениамин, но Галя поняла его не сразу. – Давайте, меняйте. А то нехорошо как-то…
– Да что ты, родненький, – чуть не плача, заголосила она. – Бери, бери один бидон бесплатно. Бери, бери… – и Галя побежала доставать бидон из высокой стопки.
– А… это… – делая вид, что ничего не понимает, вертел глазами Вениамин. – Это… не заругают вас-то?
– Бери, бери! Не заругают, не заругают! – тараторила Галя, плотно завязывая в бумагу бидон, хотя «по уставу» товары дешевле двух рублей упаковывать не полагалось.
Галя отдала бидон явно счастливому, как она думала, пацану, и он пошел из магазина. А сама, не дожидаясь, отодвинула тяжелое стекло, заботливо уложила треклятую цепочку на зияющее пустотой законное место. Потом еще какое-то время не могла отвести взгляд от «змейки», что невольно вздрогнула от грохота в проходе. Это оборванный пацаненок задел целым бидоном стену перед выходом.
Галя не рассердилась. Наоборот, рассмеялась:
– Вот так и первый надсадил. Шатаешься, как буренка.
– С устатку, тетенька, – прогнусавил Вениамин как будто опять обиженным голосом.
– А что так?
– Есть-то нечего.
– Родители-то где? – Гале почти стало жалко нескладного оборвыша.
– Да… – махнул Вениамин. – Может, это? – не решался спросить он. – На складе подработать можно? Я за рупь готов целый день чего скажете носить.
Галя замялась. Она, конечно, не могла заменить долговязого Сашу на этого. Но могла предложить Саше заняться чем-то поинтереснее все то время, пока этот дурачок будет таскать коробки. Это ж не кирпичи и не мешки с зерном. Чай, справится и такой чахлый. А если какую мебель или еще что, так и Саша поможет. В общем, стоит попробовать.
– Ладно, – махнула Галя. – Приходи через два дня, в мою смену. Что-нибудь придумаем. Только к шести. Не опаздывай! Понял? – строго добавила она, теперь уже примерив на себя роль руководителя.
– Спаси-боо! Спасибка, тетенька! – чуть не запрыгал от счастья Вениамин. – Приду! Ей как приду! – и, видно, от радости, что получил свою первую работу, побежал со всех ног из магазина.
Вениамин сидел, развалившись в центре сиденья, даже не боясь контролера. После того, что он сейчас «провернул», а тем более того, что еще предстоит, бояться контролеров уже как-то несерьезно. Да и в вагоне почти никого. Всегда можно успеть убежать. Хоть, по меркам деревенских парней, бегал он не очень. Однако для усталых пропитых мужиков-контролеров парень был вполне быстрым зайцем.
Вениамин не хотел сейчас ни о чем думать, особенно о том, что еще два дня предстоит жить с разбитой параличом бабкой, что-то ей готовить. А еще хуже, убирать за ней обосранные простыни. Как нарочно, бабка не могла нормально испражняться. Ее жидкие, тягучие, серо-зеленые испражнения страшно пахли. Убирать за ней было настоящим мучением. Да еще она сама, не только разбитая инсультом, а обезумевшая от своей слабости, все время вспоминала какие-то гадкие истории про отца Вениамина и, что еще хуже, про его мать. Постоянно ругала и обзывала потаскухой бабушку Вениамина, ту, что жила в Москве. Хотя, насколько он знал, видела ее всего один раз, на свадьбе. Сам же Вениамин не видел московскую бабушку ни разу. После того как его мать вышла замуж за отца, родительница порвала с ней. Так вот, если все получится, как научил дядя Олег, им предстоит встретиться.
Вениамин явится не как бедный никчемный деревенский щенок, а как серьезный молодой человек, у которого за душой кое-что да есть. В общем, не хотелось возвращаться в убогую деревню, которую он всегда ненавидел. Хотелось сидеть вот так в электричке, смотреть в окно, на деревья и изредка встречающиеся избы, которые еще вчера представлялись ему совсем в другом свете, вот так покачиваться на сцепке вагона, разглядывая свою «добычу». Прошел всего день, а избы и деревья опять казались Вениамину другими. Все-таки прав дядя Олег. Прав, что если воровать, то по-крупному, а не таскать цепочки, хоть и по триста пятьдесят рублей.
Среди пассажиров было несколько стариков с… то ли лопатами, то ли какими-то другими сельскохозяйственными инструментами и большими котомками на колесах, которые они плотно прижимали к себе.
Вениамин внимательно разглядывал сначала одного такого старика, потом второго. И, несмотря на разницу во внешности, рост, фигуру, цвет волос, все они казались ему очень похожими, почти одинаковыми. Темная, от работы на огороде, кожа, словно намазанная землей, пустые прозрачные глаза…
«Никогда я таким не буду!» – чуть не скрежеща зубами, проговорил Вениамин и с каким-то остервенением представил себе жизнь одного из стариков.
Вспомнил вдруг, как отец неумело, спьяну выстрелил в их соседа, дядю Колю, который пытался спасти Вениамина от побоев. «Может? Вот… во что он стрелял! – поразился своей мысли Вениамин. – Дядя Коля превратился в такого „дедка“. Только с рваным шрамом через всю правую щеку».
Потом Вениамин посмотрел в другой конец вагона. Слева, у окна, сидел рослый парень, лет двадцати, с сильными загорелыми руками, поросшими серыми жесткими волосами. Сидел уверенно, не сгорбившись, выпрямившись, расправив плечи. «Так сидит человек, который уверен в своем будущем», – безошибочно понял Вениамин.
«Уверенный» читал книжку в черно-белой обложке, читал очень внимательно. Было видно, содержание важно для него. Вениамин заметил, что он даже глаза переводит со строки на строку точно по времени: раз – взгляд перевел, раз – опять перевел. И дальше… раз-раз-раз-раз…
Вениамин отвернулся, ему почему-то стало противно. Теперь он представил жизнь этого парня. Как тот вырос в хорошем деревенском доме, надежном, просторном, но без излишков. Как ходил в школу, потом служил в армии. После пошел учиться в ПТУ или, может, в какой институт, про существование которых рассказывал дядя Олег. И вот теперь едет домой, в деревню, повидать родителей.
Подойдет к своей избе, по-прежнему крепкой, ладной. Ведь отец поддерживает ее в хорошем состоянии, несмотря на возраст. Навстречу выбежит мать в чистой белой, в мелкий цветочек, косынке. Отец, такой же рослый, как и сын, только постаревший… у глаз сетки морщин. Но все равно еще здоровый и правильный мужчина.
«Уверенный» обнимет мать, пожмет руку отцу. Они идут в дом. Там стол с едой. Скорее всего, выпьют водки или самогонки, своей. Отец расчувствуется, начнет хвалить сына. Только они не будут напиваться в дым, бутылку на двоих, не больше, может, пару небольших «женских» рюмок выпьет мать. Когда завечереет, все выйдут посмотреть огород. Отец горд яблонями, распаханными многочисленными грядками, теплицами. А сын горд за отца.
«Сволочи!» – выругался Вениамин и сплюнул под лавку.
Ему стало одновременно плохо и хорошо. Странное чувство появилось внутри. Как в сказке, когда нужно выбрать из трех дорог одну единственную. Он посмотрел еще раз на одного из стариков в вагоне, потом на «уверенного», опять в окно, где среди серых бревенчатых изб изредка встречались избы со свежеструганными, раскрашенными нарядными наличниками, броские такие, явно зажиточных семей. «Все равно избы», – опять, с