Вениамин подошел к щели в двери и прокричал:
– Тетя! Тетя!
Внутри послышалась возня, и, кажется, шлепок тяжелого тела. От неожиданности, наверное, Саша упал с коробок. Так оно и было, потому что вслед за этим раздался Сашин мат и смех Гали.
– Чего кричишь, малец? – отозвалась подобревшая Галя.
Вениамин взялся обеими руками за замок и как можно осторожнее, бесшумней отщелкнул дужку. Оставалось снять замок, и дело сделано, следы заметены.
– Тетя! Тетя! – еще громче прокричал он и вытянул замок из дужек.
– Ну чего там тебе? – уже не таким добрым и даже немного подозрительным голосом спросила Галя.
– Я уже перетаскал все, е-ей…
– Смотри. Точно все? Сейчас учет закончим, тебя, дурня, рассчитаю.
– Один рупь? – жалобно протянул Вениамин.
– Работу сначала приму, – строго ответила Галя, кажется, натягивая платье.
– Ладно, ладно… – Вениамин сделал несколько шагов в сторону.
– Не…
Что дальше сказала Галя, Вениамин не услышал.
Он несся темными улицами к вокзалу. Часов у него, конечно, не было. Но, когда подбежал к станции, по присутствию бабок, сидящих на путях, понял, что сегодня еще ожидается междугородний. Для бабок с пирожками, малиной, пивом и прочей снедью это был поезд, куда они все это и продадут – пьяным, уставшим от духоты пассажирам. А для Вениамина это был поезд в «новую жизнь». Именно так он почувствовал и прислушался к «следу добычи». Но тот молчал. Внутри вместо чистого «холодка», который позволял действовать то медленно, то быстро, однако каждый раз очень точно, царила обычная путаница. Ну и что, теперь Вениамин справится и сам. «След добычи» для особых случаев.
– Куды поезд, бабуль? – спросил он у бабки, сидевшей рядом с путями.
– Куды, куды… в центр уродства, – ответила благопристойная на вид бабка в белом чистом платке.
– А это кудыть?
– Это-то, сынок, в Москву. – И она обильно сморкнулась по-мужски, зажав одну ноздрю пальцем.
– Ага… – протянул Вениамин и стал ждать свою «новую жизнь».
Глава 3. Богдан
<Россия, 1990-е годы>
Во рту кровь. Не видно ни хрена. Откинул голову, екнулся во что-то холодное металлическое. Труба, батарея? Батарея. Классика. Спасибо и на том. Руки за спиной сшили, падлы! Вроде ноги целы. Значит, не в афганском подземелье дело. Там ноги ломали, самый простой способ не тянуть лямку в охране туши, так и не до этого там.
На руках ментовские наручники. Ну лады, так проще. Значит, взяли меня лохи. Но как подбили нас? Скоробей, он же водила козырный. И куда они с Ерохой делись? Ладно, это еще надо пробить. Короче, не до чечеточки. Блин, башка как болит, сука. Сейчас глаза ненадолго закрою, может, легче станет.
Закрыл – и сразу улетел куда-то. Но уже не в бессознанку. Картинку увидел. Как с открытки.
Вершина холма, а на ней волчара. И все так красиво, прям сеанс. Внизу речушка вьется, за ней лес. Такой пейзаж весь из себя.
Волчара здоровенный, серый, с конкретным воротником шерсти вокруг шеи. Сначала смотрит на меня, а потом отворачивается – и давай травой кишку набивать. Жрет ее, короче, как корова.
– Эй! – кричу ему. – Ты чё траву-то жуешь?
А волчара не удивился ни хрена:
– Тебе какое дело, маленький брат? – говорит.
Ну, е-мое. Он еще и базарить может!
– Какой я тебе, брат? Я – человек, ты – волк.
– Это как посмотреть.
– Что значит, как посмотреть?
– А вот то и значит. Ты вот сейчас чем занят? А?
– Я-то? – А чего мне перед ним выделываться, как есть и говорю: – К батарее меня прикрутили, в какой-то хате, хрен знает где… а чё?
– Ну вот. А я тут медитирую. Видишь, красота какая.
– Чё ты, блин… медитируешь? А где это?
– Где, где. Мы пока в разных местах, как ты понял.
– Как же мы тогда базарим, если в разных местах?
– Богдан, ты как дураком был, так дураком и останешься, – волчара даже ухмыльнулся, падла, своей пастью с оскалом малиновым. – Да разве обязательно быть в одном месте, чтобы разговаривать?
– Твоя правда… а откуда ты знаешь, что меня Богданом звать?
– Ну это уж… – и тут волчара вообще такой жест закинул. Приподнялся на задние лапы, а передние развел в стороны, как только люди делают.
Я потряс башкой, внутри зазвенело, опять стало больно до одури.
Волчара исчез, вместе со всей открыткой. Вернулся я обратно. Оказалось, не башкой трясу, а руками в баранках[55], от этого, понятное дело, и звон. Решил больше не закрывать глаза. Похоже, вкатили чего-то по вене, раз чудится такое.
Надо как-то из этого косепора выдворяться. А как?! Закусил воротник, чтобы зубами не стучать, рванул изо всех сил за большой палец. Хрусь, и повис как надо.
Обычные ментовские баранки снять проще всего, у них дужка либо разболтанная, либо держится плохо. От этого рука пролезает легко, если большой палец вырвать. Поэтому профи вяжут тонкой веревкой или пластиковым тросом.
Короче, одну руку высвободил. Со второй еще проще, не нужно сустав дергать, надавливаешь – и все. Стаскиваю вторую баранку, протискивая палец кое-как, и нажимаю на запястье. Еще посмотрим, кто кого, ребятки.
Осмотрелся. Пол дощатый, сверху стропила. Какая-то хата дачная и темно. Попробовал встать, пока не особо. Башня варила прилично, а туша ее не понимала. По ходу, двинули чем. Или во время аварии тряхнуло, вот и сотряс мозга. Его-то мать, опять.
Пошарил за шлевкой. Сергуша меня еще в учебке научил, мол, всегда держи при себе скрепку или булавку. «Это еще зачем? – Я тогда пучил глаза на всякие такие штуки. Молодой был, глупый. – Цыгане за щекой бритву держат. Знают – острый предмет всегда пригодиться может. Но ты ж не цыган? Так что давай по-нашенски, скрепку суй, и все».
Пригодились уроки Сергуши. Ой как пригодились! Нащупываю скрепку, она там продета, не найдет никто. Разгинаю, значит, так… точку на шее найти. Нашел. Ши-и-и-к, и вставил сразу сантиметра на полтора. Боль сильная, аж искры из глаз, но это как раз то, что нужно. Минут пять, и силищи как у лося.
Когда Сергуша показал мне трюк этот, я сначала чуть в штаны не наделал, думал, хана, скоро сдохну, а потом перевернул все в коптерке, бесновался. Столько силы дурной сразу от укола этого.
Сергуша смеялся, точно я беса тогда гнал. Это что-то вроде иголок восточных, нужно только вставить в правильное место. Сергуша в таких делах много соображал.
Вот и сейчас. Воткнул – и как новенький. Рванул к двери, хряснул по полотну, выломал со щепками. За дверью лестница вниз, деревянная, простая, без перил. Съезжаю, значит, как карась[56] по трапу, внизу что-то типа веранды. На подоконниках банки с цветами сухими, поделки какие-то детские из желудей и спичек. Пыль везде, паутина. Хата явно кидок, случайная, место неподготовленное. Доски расползались щелями, что солнце видать. Даже солнце у нас другое. Где-то в загранке, ну там в Испании, солнце как правильное сливочное масло, такое желтое по-домашнему, теплое. А здесь, в нашей стране-матушке, оно как маргарин. Холодное и какое-то не такое, не как настоящее. Как фломастер, вроде желтый, но это такой хреновый желтый цвет, химический.
В Афгане вообще. Солнце будто кровью покрашено. И от него не тепло, оно жарит, потому как пытается убить тебя всю дорогу.
Ладно, не до туризма сейчас. Дверь из этой веранды тоже из таких досок. Сейчас выломаю – и вперед.
Только вот я как в прореху двери глянул, сам себя и попутал. На крыльце, прям перед дверью, сидел волчара этот здоровенный.
Я смотрю в щель, а там его глаз. Да такой, с яблоко. Смотрит на меня, даже не мигает.
Отпрянул, как ошпаренный. Думаю, чего делать-то.
– Слышь, брат? – говорю ему, а дверь пока не открываю. – Ты откуда здесь?
– Откуда, откуда… – волчара, по ходу, зевнул. – К тебе пришел. Медитация-то закончилась.
«Ишь, дружелюбного изображает. Не-не, брат. Меня на таком фуфле не прокатишь. Знаю я это дерьмо… ты мой брат, я твой брат».
– Да ну тебя, скажи как есть, почему я глюк все время этот вижу. И вообще, чего это я последнее время беса стал гнать? Ну… раньше тоже было. Как чего приснится во сне. А тут как наяву, то ты, то Сергуша.
– Дверь открой, расскажу, – и хитро так смотрит в щелку своим глазом-яблоком.
Дверь открой, расскажу – сам по себе базар стремный. Так говорят, когда подлянка какая намечается. Но ведь и не сидеть же на этой хазе, пока волчара не уйдет?
– Ладно, только отойди. Ты вооон какой здоровый. Еще накинешься.
– Не ссы, ефрейтор Иволга, – волчара отошел.
Я только потом допер, откуда он про погоняло мое армейское знает. Иволгой меня еще на стодневке прозвали. С Самары я, значит, вроде как с Волги. Ну вот – Иволга.
Волчара отойти-то отошел. Но тем хуже. Я только дверь слегонца приоткрыл, а он уже к тому моменту разбежался – и на меня…
Чего только с тушей моей за время шурави и стрелок на гражданке не было. И били, и стреляли, и резали. Но чтобы волчара, в два моих роста, в шею вгрызся… не-не, такого конкретного косепора не помню.
А он так и сделал. Как напрыгнет – и сразу пастью в глотку.
– Ты зачем меня убиваешь? – лежу на полу, хриплю из последних сил.
– Не убиваю, а хочу, чтоб ты переродился.
– А я не хочу перерождаться. Мне и так хорошо.
– Чего это тебе хорошо. Бегаешь туда-сюда, только нашу породу волчью позоришь.
– Не…
– Ладно, бача, потерпи. Я еще немного зубы сожму, и ты отмучаешься. Только вот что мне еще скажи. Ты про каузальность знаешь?
– Че-че-го?..
– Не знаешь. А знаешь, почему не знаешь?
Волчара еще сильнее сжал пасть, я кое-как хватался за воротник его шерстяной. Правда, чувствовал, долго так не протяну. С другой стороны, с волчьей пастью в глотке я как-то расслабился. Как будто по жилам не кровь потекла, а какой-то теплый кисель. Даже хорошо. Может, это и есть, когда смерть близко.