Разве в больницах должны быть такие звонкие полы?!
От этих мыслей и некой общей обреченности я сбился с пути. Потом почти побежал по следующему, точь-в-точь похожему на предыдущий, широкому белому коридору, пытаясь найти хоть какой-то указатель выхода.
Но, кроме номеров и специальностей врачей, другие указатели на дверях отсутствовали. Очередной коридор привел меня в тот, в котором я уже, кажется, был.
Во всяком случае, дверь с надписью «Моповая»[83] мне уже попадалась. Я не помнил, что такое моповая, хотя и протянул в медицинском почти два курса.
Моповая, моповая, моповая… да какая разница, что это такое! Выход, мне нужно выход скорее найти…
К отчаянию примешался страх. От этой моповой, белого цвета вокруг и «пружины» Хайнца. Вдруг я буду… как Хайнц? Вдруг у меня тоже внутри пружина, которая уже сжалась и теперь разожмется только… когда… когда…
От последней мысли меня скрутило. Я так сильно захотел в туалет, что, кажется, попадись сейчас моповая, я обоссал бы там все.
Но моповая, наоборот, не попадалась. Только палаты и кабинеты врачей. Я представил, как забегаю в один из кабинетов, пытаюсь проблеять про «очень надо» и «может, у вас…». Там сидит тот самый врач, который слышал в статоскоп не сердце пациента, а мое «тук-тук-тук», и та самая медсестра, которая не туда всадила шприц. И как они смотрят на меня, высокомерно скривив рты! Ждут, твари, пока я обоссусь при них, потому что терпеть нет никаких сил.
– Да это энурез, – переглядывается врач с медсестрой, следя, как желтая струя льется из брюк и потом растекается по белой, смертельно-белой, плитке.
– Вы правы, – поддакивает она. – Это, может быть, почки или… а давайте ему…
«Нет! Сами вы себе почки проверьте! Уроды!» – кричу я, кажется, на весь коридор и бегу дальше.
Потом замечаю одну палату, дверь неплотно закрыта, заглядываю туда. На постели лежит перебинтованный, чистая мумия, человек. Но это неважно. В палате больше никого нет, зато есть другая дверь, а за ней виднеется изогнутый край раковины. Одним прыжком залетаю туда. Проходит несколько минут, после которых чувствую себя легче на тридцать килограмм, вот-вот научусь летать… уже почти лечу-у-у-у.
Огляделся. В ванной совсем ничего нет. Ни зубной щетки, ни пасты, ни шампуня. Как будто пациент из этой палаты никогда сюда не заходит. Только кусок мыла, нетронутый квадратик жухлого больничного мыла, его выдают при поступлении.
«А, ну да, – понимаю. – Он же весь перемотанный! Какой ему шампунь?»
Я открыл дверь и высунулся. Никого, та же «мумия» на кровати. Даже не шевелится, лежит в одной позе, вокруг куча трубок, аппаратов. Понятно, почему у «мумии» нет зубной щетки. Куда бы он ее себе засунул?
Но есть кое-что странное, я только теперь заметил.
Все поверхности вокруг кровати, все тумбочки, два стула, даже широкие борта уставлены рисунками. Их здесь, наверное, сотни! Посреди белой-белой палаты, белых бинтов, простыней, полотенец, аппаратов… эти все рисунки… как завод по производству гуаши взорвали где-нибудь на Северном полюсе.
Я подошел, присмотрелся. Какие странные! Словно рисовал маленький ребенок, хотя некоторые линии очень правильные, точные. Люди нарисованы с хорошо очерченными губами, ноздрями, бровями… но, например, вместо волос какой-то «сноп» из множества чирков ярким карандашом.
С одеждой то же самое. Рубашки, платья, брюки, ботинки – все непропорционально большое, жутко аляповатое, с торчащими в разные стороны контурами, нарисованными яркими цветами. Казалось, контуры нарисовал взрослый, а ребенок потом раскрашивал. Хотя и на раскраску не похоже. Как будто рисовал один человек, но в разных возрастах, то становясь пятилетним, то опять взрослым.
Я взял один из рисунков – какая-то старушка, сидящая в огромном кресле. Основание кресла нарисовано пятилетним, а линии ручек и спинки – взрослым.
Старуха была размазана: тело, ноги, руки. Вот только сами кисти прорисованы с удивительной точностью, даже профессионализмом, что не оставляло сомнений – это руки старой женщины. Еще очень точно прорисованы волосы, чуть ли не каждая волосинка, с тугим небольшим пучком наверху и острой простой заколкой.
Была и еще странность. Бабулька не вязала свитер, не читала книжку. Она курила огромную, тоже хорошо прорисованную папиросу.
Хорошо прорисованная папироса в хорошо прорисованных старческих пальцах заканчивалась хорошо прорисованным тлеющим угольком, который был по-детски исчеркан алым фломастером. В то время как кусочки пепла на краю и дымок тонкие, точные, алые штрихи как будто взрывались на конце.
– Дерьмовые у тебя рисунки, парень. Быстро не поправишься!
– У меня хоть рисунки, а у тебя пружина внутри, – сказала «мумия».
– И что мне с ней делать?
– Делать?
– Да! Что делать с пружиной?
– Ничего ты не можешь с ней делать. Она может с тобой, а ты с ней – нет.
– Пошел ты… тебе приходится на все эти уродские рисунки смотреть.
– Хоть лежать можно.
«Бррр-р…» – я присмотрелся к щелке в бинтах, оставленной для глаз, и успокоился – плотно закрыты.
– Слушай, насчет рисунков, – опять послышался голос из щелки, «мумия» явно желала общаться.
– Ну?
– Все это просто рисунки. Понял?
– Ну а что же это еще?
– Да не… я не про то. Вообще, все это просто рисунки. У меня, у тебя. Хорошо?
– Хорошо. Но к чему ты это?
– Смотри на все это как на рисунки, ладно?
– Ладно. На все?
– Да. А знаешь… я почти уверен, это и есть просто рисунки.
– Но как тогда…
В коридоре что-то задребезжало. Обычно так дребезжат каталки с множеством хирургических инструментов.
– Ну все, иди, – «махнула» рукой «мумия», хотя руки у бедолаги были бездвижные.
Я вышел, не закрывая до конца дверь. Кто знает, может, еще кто-то из случайных посетителей заглянет к нему. Может, ему это нужно…
Глава 5. Мукнаил
<Без географического наименования, 2100-е годы>
Когда дверь открылась, Мукнаил увидел Асофу. Сначала он подумал… это Асул зачем-то взяла образ Асофы. На одной из лекций в ИРТ рассказывали, что такие дела когда-то происходили. Сам Мукнаил, правда, не встречал ничего подобного, ни в хрониках, ни тем более в облаке. Да и зачем кому-то брать чужой образ? Если хочешь сменить образ, просто смени.
– Выйди из облака, – строго сказала Асул-Асофа.
– Да что ж такое-то! – не выдержал Мукнаил. – Тебе надо, ты и выходи. Мне и здесь хорошо.
– Выйди, Мукнаил. Не то Жаб тебе еще ограничения продлит.
– Ну тебя… – расстроился Мукнаил, оценив, что вывод про Жаба очень верен.
Он вышел из облака и увидел «необлачную» Асофу. Теперь стало окончательно понятно, что Асул просто все время была Асофой, вот только тщательно это скрывала, что на лекции, что во время их с Мукнаилом обмена образами.
– Уммм-м-м… – Мукнаил даже потряс головой. – Как такое может быть? Зачем ты взяла образ Асул?
– Тсс! – Асофа приложила к розового цвета губам палец с белым лакированным ногтем и жестом поманила Мукнаила выйти из комнаты, как когда-то, в первый раз. После этого с ним и начались все неприятности.
– Н-н-е-ет… не-не-не… – замотал головой Мукнаил. Чего-чего, а уж третьей встречи с инструктором Жабом ему совсем не хотелось.
– Пойдем! – почти беззвучно сказала Асофа и с невероятной силой (во всяком случае, для человека вне облака) потянула Мукнаила.
«Откуда у нее столько сил вне облака?» – подумал Мукнаил, а сам чуть не вошел в облако по привычке. Вовремя сообразил, что так его сможет увидеть Жаб, пусть не сейчас, но потом, при разбирательстве. И что он увидит?! Как он, Мукнаил, тащится по коридору, кое-как перебирая ногами вслед за бывшей Асул, которая, на самом деле, никакая не Асул, а Асофа, которая упала с балки, как считает инструктор Жаб, по вине самого Мукнаила.
«После такого мне био ограничат как минимум на год!» – не сомневался Мукнаил и бессильно замычал от страшного, но при этом очень вероятного развития событий. Говорить связно он толком не мог, почти все силы тратил на то, чтобы идти и не падать. Асофа шла непривычно быстро, не то что тогда, когда они впервые оказались здесь. Мало того, у нее еще сил хватало поддерживать и подталкивать Мукнаила.
Когда они достигли этой треклятой двери, ведущей на балку между зданиями, Мукнаил собрал все-все силы и то ли замычал, то ли быстро заговорил:
– Асофа, Асофа! Я не пойду. Я не пойду! На балку. На балку! Ни за что, ни за что! Не-не-не-не-не… – последнее отрицание у него растянулось в один длинный протяжный стон.
– Тсс! – прошипела Асофа.
Она совершенно не придавала значения словам Мукнаила и решительно открыла злополучную дверь. А потом, еще более решительно, вытолкнула его на балку, а сама вышла следом.
– В чем дело? Ты же любишь сплав по горной реке? Чем это не то же самое? – у нее еще хватало сил издеваться над бедным Мукнаилом.
«Как можно сравнивать?!» – пронеслось у Мукнаила, прежде чем он погрузился в гадкое, дурно пахнущее пространство из мелких грязных капель, а его ноги беспомощно переминались на склизкой поверхности. Надо признать, напоминание Асофы о «сплаве по горной реке», очень издевательское в настоящей ситуации, удивительным образом помогло ему. Мукнаил вспомнил, как ловил равновесие, несясь по узкому стремительному ручейку среди камней и наваленных деревьев. Он стал изображать руками что-то вроде того, что было в том образе. Асофа держала его, не давая упасть, сама ступала очень уверенно.
«Совсем не как в прошлый раз!» – непременно подумал бы Мукнаил, если б не увлекся поддержанием равновесия.
Он представлял, что сидит в своем любимом одноместном каяке, опираясь на удобную прорезиненную спинку, идеально подходящую по форме к его мускулистой спине. Руки ни за что не соскользнут с легкого и крепкого весла с мощной рукояткой. Он ловко вращает это весло, изменяя глубину погружения узкой лопатки и замах, в зависимости от того, в какую сторону наклоняется каяк.