– Что ты сейчас ищешь? Именно сейчас?
– Правды? – сделал я еще одну попытку.
– Да ну… – махнул рукой он. – Правду мы и так знаем. Или ты думаешь, что ищешь правды, почему Семен сварил Нору? Почему Семен сварил свою собаку, ты и так знаешь. Какая тут правда? Самая простая. Или ты ищешь правды, почему тогда убил Захара? Нет… – развел руками он. – Ты и так знаешь. Ты мстил. И продолжаешь мстить. Всем людям. Ты никак не можешь принять, что они идут на поводу у своих инстинктов, а ты не можешь. Хотя так проще, так быстрее… и так будет всегда. Вот чего ты принять не можешь! Так будет всегда, и ты сам в этом ничего не значишь!
– Эх-х…
– Эх-х, – передразнил Сато.
– Я ищу. Я ищу. Может, покоя? Да, я ищу покоя… сколько уже можно…
– Покоя? Это проще простого. Хочешь покоя, ложись и будь покоен.
– Сами тогда скажите!
– Сказать? – Сато положил «сказать» на воображаемые весы. Воображаемые весы ничего не показали, Сато отшвырнул и это слово.
Я отвернулся и посмотрел в маленькое окно тамбура. Двойное стекло в толстой промасленной раме расслоилось от времени. Картинка получалась странной. Иней, замерзший в виде причудливых узоров, накладывался на расслоившееся стекло. Оба материала имели одну и ту же структуру, кристаллическую. Вот только стекло проявило ее от времени, а иней получил на какое-то время. Потеплеет, узоры превратятся в капельки воды. А стекло будет расслаиваться все больше и больше.
Но сейчас – в тот момент, когда они встретились – встретились два похожих состояния.
Я попробовал еще глубже всмотреться в стекло. За ним еще одна кристаллическая решетка. На еловых ветках снег подтаял, потом замерз. И вместе с узором самих веток эти прожилки льда, прозрачные в солнечных лучах, образовывали следующую кристаллическую решетку, третью.
Я попробовал посмотреть не на каждую в отдельности, а на все три сразу.
Вспомнил, как еще школьником, ставил маленькое мамино зеркальце напротив большого, висящего на стене в прихожей. Я прочитал об этом эксперименте в книжке по физике. Кажется, «Занимательные опыты». Из двух зеркал получался такой оптический туннель, без конца и начала.
Как сейчас, если смотреть на стекло, которое от времени расслоилось, через которое видны узоры замерзшей воды, через которые видны замерзшие еловые иголки. Как будто бесконечность смотрит на бесконечность через бесконечность. Как будто встреча трех бесконечных состояний. Так и вся наша жизнь. Как тут можно понять, чего я ищу?..
– Едем скоро, товарищ начальник, – в тамбур вошел Данила и подбросил пару поленьев в печку.
– Куда?
– Это-то я не могу знать. Мое дело – состав до точки довести, а дальше не мне знать.
– Выпьешь? – я протянул ему свою кружку.
– А вы? – Данила то ли подобрел после пол-литра спирта, то ли я настолько опьянел, что эта мерзкая детина показалась хорошей и родной.
– Ну и я.
Выпили по очереди из одной кружки, закусили Данилиной рыбой. Он пошевелил дрова в печке, пошел обратно в кабину. А я опять прилег на лавку, закрыл глаза. От постоянного недосыпания, выпивки, плохой еды весь мой организм как будто гнил изнутри. Я чувствовал это, сомкнув веки, краешки которых были так воспалены, что от прикосновения болели.
Я почувствовал, что тело горит. Данила слишком сильно раскочегарил печку. Надо было выйти, освежиться. Кое-как поднявшись на не слушающихся ногах, попробовал открыть окно. Шпингалет не поддавался.
– Нагужевались, начальник? – голос Данилы послышался где-то рядом.
– А-э-ге… – я хотел сказать «выведи меня».
– Это-то можно.
Он взял меня за локоть, как барышню. Я хотел сбросить тяжелую руку, но не смог. Только сопел и плелся.
– Данила? – кое-как выговорил я его имя. Хотя получилось нечто вроде «ди-ни-ля».
– А-й?
– Когда мы уже поедем?
Мы только дошли до двери тамбура. От скамейки всего два шага, но для меня как будто целое путешествие.
– Куда? – спросил Данила так, будто мы встретились в бильярдной, а ему очень надо было знать, в какой шар бить.
– Ка-а-а-к куда? В экспед… в экс-пе-д… – я понял, что слово «экспедиция» сейчас точно никак не получится.
Данила дотащил меня до кабины. Там была еще одна дверь. Он открыл ее. В лицо сразу ударил целый столб мелких ядовитых мух. Я зажмурился, вновь почувствовав, как воспаленные краешки век касаются друг друга. «Что за ерунда? – подумал я. – Откуда здесь мухи, в такой мороз?» Я закрыл сначала один глаз, стараясь присмотреться, потом другой. Не помогло, мухи били в лицо, ничего не было видно.
– Данила? Данила? Су-к-к-к-а! Откуда эти… А-а-а-а-а! – закричал я что есть силы.
Потом почувствовал сильный толчок в спину и сразу какое-то облегчение, как будто после долгого дня я наконец заснул спокойным здоровым сном.
«Ну и ладно. И ладно, – даже не подумал, а словно понял я. – Никуда они без меня не денутся, гаденыши! – и, кажется, действительно заснул. Только сон ли это?
Я увидел себя в прихожей, но уже не с маленьким маминым зеркалом, а с большим. Это большое зеркало было направлено на другое большое. Оба они в какой-то момент хрустнули, как-то неприятно екнули и разбились.
– Сато! Сато!
– Осколки, – сказал Сато с таким звуком «вжи-и-и-кк», будто вытащил японский меч из ножен.
– Осколки?
– Все это осколки.
– Где же все зеркало?
– Зеркало?
– Если есть осколки, есть и зеркало.
– Есть.
– Где? Где? Где-е-е-е?! – закричал я так сильно, что даже почувствовал боль в горле.
Осколки, летящие от моего зеркала, еще сильнее полетели в осколки второго зеркала. Осколки соединились с осколками.
– Если долго всматриваться в зеркало, зеркало становится тобой, – сказал Сато.
И действительно. Я стал зеркалом. Как будто я сам растворился в каждом из сотни осколков, летящих навстречу друг другу, и все осколки были мной. Но не только мной, а и вообще всем.
– Боль, – напомнил откуда-то появившийся дед Матвей. И я почувствовал боль.
– Боль, – услышал я голос Сато. И почувствовал другую боль, больше похожую на энергию.
Нет, ни на злость, ни на прилив сил, а именно энергию, даже… направленную энергию, словно я мог сделать так, чтобы ветка ели закачалась отдельно от всей ели, сбрасывая снег. Или так, чтобы ветер подул в какой-то один сугроб и разметал его.
«Энергия и боль, – понял я. – Но нет, нет. Это не физическая боль. И даже не душевная. Это боль энергии. Как будто каждое проявление боли зависит от проявления энергии. Нет, не одно уменьшает другое. Одно поддерживает другое. Но вместе! Вместе они падают куда-то. Падают куда-то…»
Я понял, что упал. Упал. Открыл глаза и увидел перед собой тысячи мерцающих осколков. Все они ударяли в глаза своим ярким светом, каждый бил отдельно. Меня столкнул кто-то. Откуда-то. Я кое-как обшарил то, что вокруг… снег, только снег. Я увидел высокие мягкие холмики, которые то поблескивали, то, наоборот, утопали в тени.
Где-то сзади услышал постукивание, а потом гул. Этот гул издавал поезд. Я кое-как обернулся, хотя шея очень болела.
Поезд пропыхтел несколько раз и начал двигаться, напомнив мне живое существо, которое передвигает лапами. Это существо стояло на месте, проворачивая свои лапы-колеса.
«Обмерзли, обледенели рельсы, – понял я. – Значит, у меня есть минут пять, может десять, чтобы подняться, узнать, что случилось, сесть на поезд».
– А ну… – выкрикнул я, как мне показалось, что есть силы. Но вместо этого только маленькая горстка снега рядом со мной разлетелась на крупицы.
Некоторые колеса уже высекали искры. Скоро поезд тронется, оставив меня здесь одного.
«Неужели они поедут без меня? Этот поезд поедет без меня. Как, почему? Ведь это я начальник экспедиции!»
Я попробовал пошевелиться, ничего не получалось.
Наконец я отвернулся от поезда, чтобы опять уткнуться в тысячи горящих осколков. Теперь они не ранили так сильно, глаза привыкли. Я решил просто полежать какое-то время. Подумал, хорошо бы поговорить с кем-нибудь сейчас, с Сато или дедом Матвеем. Но никто не появлялся. Только какое-то серое облако висело перед глазами.
Я знал одно. Ни в коем случае не надо засыпать. Ни за что! Едва я об этом подумал, сразу очень захотелось спать… как никогда еще не хотелось с того момента, как я попал на войну, на Маньчжурский фронт.
«Нет, нет, нет! Не-е-е…тт-тт!» – твердил я себе. Не помогало. Совсем. Никак. Я испытывал боль и энергию. Но это «что-то», что-то новое, что состоит из боли и энергии одновременно, отправляло меня куда-то в другую сторону. Как будто говорило мне, несмотря на мои инстинкты, мол, «сейчас засни, потом проснись, больше ничего не делай, ничего».
То ли от большого количества спирта, то ли от бессонных ночей, я почувствовал, что мои инстинкты выживания сейчас отключились. Раз и все. Больше их не было. Удивительное чувство. Как будто я потерял тело. Показалось, что такого со мной еще не было с самого рождения. С того самого момента, как я испытал боль свою и родовые боли моей мамы. Как будто все эти инстинкты были записаны где-то у меня внутри. Как будто кто-то внутри все время шептал мне: «Давай, иди, лезь, шагай, ползи, скреби, перебирай хотя бы одной рукой, ногой, одним пальцем, хоть бы мизинцем, дальше, дальше… несмотря на боль».
Теперь нет. Никакой боли. Даже тела у меня, похоже, уже не было. Я без особого труда поднялся над сугробом. Потом, так же легко, поднялся над кронами деревьев. Потом еще выше и выше.
Где-то в змейке железного полотна увидел наш поезд. Он двигался медленно, но был уже довольно далеко.
Потом, удивительно, но я увидел себя, лежащего в большом сугробе, рядом с железнодорожным полотном. Потом увидел маленькую тропу, уходящую вдаль, в чащу. «Откуда это она?! – подумал я. – Она уже есть или ее еще нет, а она только будет?» Время, кажется, перестало существовать. Время существует, пока существует тело. А так его нет. Есть состояние.
Кое-как я ощупал бок, на котором должна быть кобура ТТ. Не сразу, но я ее нашел. Прошло какое-то время, в кобуре я нашел пистолет. Прошло еще очень много времени, пока я передвинул ствольную коробку. Потом еще какое-то время. Я вроде как направил дуло вверх, над собой, придерживая его обеими руками. Потом е