Холод подействовал, тошнота немного отпустила. Скамейку явно совсем недавно покрасили, но в углу уже была нацарапана надпись: жизнь – это боль, если ты дебил. В конце автор пытался что-то изобразить, может, вопросительный знак, а может, восклицательный или улыбающуюся рожу… Но вместо художественного сопровождения ножик (или чем он там корябал) соскочил и получилось что-то типа кромки скалы, уходящей в никуда.
Кто тут мог вообще такое написать? Вряд ли кто-то из пациентов. Ухоженный парк дорогой клиники. Может, кто-то из посетителей-подростков? Наверное, какой-нибудь мелкий урод подумал: «Вот я дебил был, что кого-то там не любил, а теперь… тот в больнице или уже умер…»
– Не угостите сигаретой?
«Раскатистый баритон» появился как бы из ниоткуда. Оказывается, пока я изучал скамейку, в парке бродил кто-то еще.
На меня смотрел мужчина в возрасте, но не совсем старик. Волосы чем-то похожи на прическу Ричарда Гира времен фильма «Осень в Нью-Йорке», такие же пепельно-вороные, в меру длинные, ухоженные. Лицо в морщинах, но кожа… словно только пару часов после спа-процедур. Может, так и было. На «Ричарде», поверх толстого халата, красовался дорогой пуховик.
Значит, пациент, как Хайнц, только не иностранец. Может, даже какая-то знаменитость. Лицо «Ричарда» показалось знакомым-медийным.
– А… вам можно? – спросил я, нащупывая пачку в кармане. – Здесь же кардиология.
– О-хо-хо-хо… – добродушно рассмеялся «Ричард». – Пациенту уже терять нечего. Нельзя! – признался он. – А кому здесь можно?.. – и он широким движением обвел пространство. – Да… – показал на свой больничный браслет.
– Наверное, одна не помешает.
– Думаете, жизнь – боль? – «Ричард» показал на надпись.
– Ну… а вы?
– Это от цели зависит.
– От цели?
– Да, только от цели. Если у вас есть цель, она может сделать вам больно. Цель, правда, не очень хорошо, лучше, чтоб состояние. Состояние лучше цели. Не такое болезненное, во всяком случае.
Я постарался понять, что-то ему возразить. Еще одна уродливая особенность заготовок – пытаться всегда что-то возражать.
– Это что? Буддизм?
– Умм? А… да, может, и буддизм.
– Я к религиям как-то так, не очень.
– И правильно. Архаизм, знаете ли. А у вас есть цель? – «Ричард» внимательно посмотрел на меня.
– Ну…
Тут я подумал, что можно ему рассказать обо всем. Все равно больше никогда не увижу.
О том, как любовался каплями крови на сером асфальте. Потом, как понял, что что-то не так с Вавилонской башней. О том, что заготовки у всех внутри и двигают толстыми, тонкими, короткими, длинными ляжками. О том, как Хайнц слишком усердно крутил педали и попал в больницу.
Может, даже рассказать, что трахал Надю, пока Хайнца откачивали в реанимации.
И еще что-то… что-то самое важное… что где-то, посреди раздолбанного города стоит «последний солдат». Как будто чучело посреди поля. И что я почему-то вытащил его только наполовину, но старался… мог бы достать полностью, отряхнуть, вернуть к жизни.
И что цель моя… если уж она есть… остановить все это. Остановить танк, остановить Хайнца. Прокричать ему вдогонку, пока он еще маленький ехал на своем дурацком велосипеде: «Хайнц, не губи себя. Не губи, Хайнц! Не будь марионеткой. Не будь заведенной птицей. Не жди, пока твоя пружина разожмется. Ты – не твоя пружина! Остановись, не надо так мельтешить! Ты все равно едешь не туда. Прочь оттуда, Хайнц! Прочь!»
– Я трахал жену начальника, пока он был в реанимации, – почему-то начал я не с самого главного. – Это плохо, наверное.
– Что же тут плохого? Кто-то должен ее трахать, пока муж болеет, – серьезно сказал «Ричард».
– Но…
– О-хо-хо-хо! – опять засмеялся он смехом Санты. – Вы понимаете, с возрастом начинаешь проще относиться ко всем этим половым штукам.
– Да уж… – не знал я, что и добавить. – Я последнее время все больше думаю, какие мы все ненастоящие… нет, не вы конкретно или я. Хотя мы, наверное, тоже. И что еще у нас внутри всякие заготовки. Которые… на самом деле не наши… их натолкали в нас. Понимаете? Как будто спилили черепушку и натолкали туда всякой дряни. Но и этого им было мало. Они продолжили туда толкать и толкать. Хотя кому это «им»?! Нет никаких «им». Все мы рабы тут… может… разве что… кроме «последнего солдата»… – я запнулся, поняв, что мои слова звучат клиническим образом. – Нет у меня цели, – признался я. – Если только… остановить все это.
– Вот это хорошо! – обрадовался «Ричард».
– Хорошо?
В кармане зазвонил телефон. Я выругался, увидев на экране: Ева Браун. Надя! Значит, исполнила супружеский долг, со всеми поссорилась, на всех наорала, в том числе и на мужа. В ее понимании это он был главным виновником того, что подвело сердце. Хотя, может, так и есть. Кто ж еще!
Теперь будет мне ныть. Нет уж, этого я сейчас точно не вынесу. Я сбросил вызов.
– А у вас есть цель?
– Была.
– И как? Достигли?
– Нет… пожалуй, нет. И не надо. Вы же, наверное, знаете такое мнение, что нет несчастнее человека, чем тот, который при жизни достиг своей цели. А знаете почему? Многие думают, потому, что человек, достигший своей цели… ему как бы нечего делать, он теряет смысл и тому подобная ерунда. Но… в общем, не в этом дело совсем. Когда человек достигает цели, он видит границу между болью и неболью. Вот тогда он по-настоящему понимает, что все это время делал все не так.
– И как же тогда?
– Вы просто смотрите на это, как на череду ваших собственных состояний. «Ни шукай, ни шитай», состояние всего ближе, как говорят мудрые япон…
– Слушайте… при чем тут состояния?! – я не дал ему договорить. – Как все изменить?
– Изменить?
– Ну да… мы такие все… ненастоящие. То есть нет… я не про роботов сейчас. Все это чушь собачья. Я про то, что в нас очень мало нас. Все заготовки. Понимаете?!
– Думаю, да!
– И что? Что с этим делать?!
– А почему вы хотите что-то с этим делать?
– Не знаю. Хочу и все.
– Ну что ж… я вам так скажу… думаю, не надо лишать людей, как вы говорите, заготовок. Надо просто дать им их побольше. Вот, например, во Вьетнаме есть специальный питомник тигров. Там тигров можно гладить. И тигры не кусают людей. А знаете, в чем секрет? Их там не бьют и не запугивают. Просто до отвала кормят мясом. Каждый день дают очень много. Понимаете?
– Уродство какое.
– Ну… в какой-то степени да.
Я представил, как вьетнамский олух забыл дать одному тигру его порцию, и тот откусил руку самому тупому туристу. Жертва начала носиться по всему питомнику, разбрызгивая фонтанами кровь из артерий, и все тигры встрепенулись, наконец поняли, что-то было не так. Зря они просто брали мясо у людей, когда можно было их самих сгрызть, как положено нормальным тиграм.
– И что вы предлагаете? – спросил я у «Ричарда», словно он и правда должен был что-то предлагать.
– Подождите и увидите.
– В каком смысле?
– Ну, думаю, процесс «кормления» и так запущен, если выражаться терминами зоопарка. Точнее, для человечества это необратимый процесс. Мы все больше становимся ненастоящими. Мы хотим быть ненастоящими. Это как заведенная пружина… то же самое и с тиграми. Сперва они бегают в дикой природе, потом в заповеднике, потом в зоопарке за решетками, потом без решеток, потом их можно гладить. Они не кусают. Зачем?! Их и так хорошо кормят. Как говорил один мой старый знакомый: время волков прошло. Можно и про тигров так сказать…
– И чем же нас кормят?
– Заготовками! – рассмеялся он. – Вы же сами говорите.
– Ну это…
«Ричард» изобразил какой-то мушкетерский жест, приложив два пальца к линии волос, изящно ввернул докуренную сигарету в урну и проговорил почти деловым тоном:
– Не смею задерживать, спасибо.
– Я… – что-то еще я хотел сказать. – Но… но… что мне делать с моими заготовками?
– Посмотрите на них внимательнее, может, они вас куда-то приведут, – «Ричард» подмигнул.
– А что… – я боялся, что он уйдет, поэтому спросил, не объясняя: – А что мне делать с «последним солдатом»?
– Мы все последние солдаты.
«Ричард» зашагал дальше по аллее. Какое-то время я следил за ним. Казалось, его рост почти равняется высоте здания больницы. Или это я просто смотрел под таким углом? А еще, что серое облако с изрезанными, словно ножницами, краями цепляется за его макушку, пока он идет.
Может, «Ричард» прав? Может, башню на самом деле построили, но потом все, кто ее строил, разошлись в разные стороны, чтобы не испытывать боль. А может, если бы они не закончили ее строить, то боли как бы и не было. И вообще, все пошло бы по-другому.
Я закрыл глаза. В голове опять всплыли фразы «жизнь – боль», «это все рисунки», «время тигров прошло». Слова повторялись и множились. Пока я не провалился куда-то.
Я увидел леса и балки башни, закручивающейся то ли вверх, то ли вниз на манер торнадо. В облаках пыли, песка и стружки бегали люди. Башня была почти готова.
Глаза людей сияли как фонарики, бороды топорщились, пропитанные потом и пылью. Несмотря на усталость, они, кажется, были в хорошем настроении. Выглядели так, будто жизнь удалась.
Видимо, им оставалось поставить какую-то последнюю конструкцию, добавить несколько недостающих элементов и все… дело их жизни будет готово.
Потом все поменялось. Все те же люди, но бороды у них уже мягкие и чистые, волосы аккуратно причесаны. Они сидели полукругом, в нарядной одежде и смотрели куда-то вверх. Но глаза уже не как фонарики. Просто глаза. Где-то наверху висело облако, похожее на то, что сопровождало «Ричарда», только еще темнее, более рваное. Оно напоминало крокодила с большим числом пастей, развернутых в разные стороны.
Эти люди просто сидели какое-то время и смотрели перед собой. Смотрели на достроенную башню, свою башню… а потом встали и пошли в разные стороны. Просто встали и пошли кто куда, даже не взглянув друг на друга. Как будто не было этих многих лет, когда они вместе таскали тяжелые камни, месили раствор, натягивали веревки. Не было сотен мозолей, переломов, надорванных животов.