Так он и проводил все время, то погружаясь в воспоминание какого-нибудь образа, которое, конечно, было в сотни раз не такое идеальное, как сам образ, то глядя на свои пальцы и ступни, стараясь убедить себя в том, что у него осталось что-то от прежнего Мукнаила.
Но Джин и это разрушила. Даже это умудрилась испортить. Пришла в следующий раз с зеркалом. Небольшое зеркало, конечно же, тусклое и мерзкое, еще и с облезшей ручкой, как и все предметы, которые Мукнаил здесь встречал. Даже такое зеркало открыло Мукнаилу страшную правду. Все дело в том, что, когда Джин направила на Мукнаила этот гадостный предмет, предварительно чего-то покрутив со светом, чтобы его стало больше, Мукнаил увидел не свое прежнее лицо с короткими, едва выбивающимися каштановыми волосами. Нет, он увидел свое лицо (он его узнал, в этом была хоть капля облегчения), но оно выглядело помятым, опухшим, заскорузлым. И это его настоящее лицо! Его настоящее лицо портится! И портится очень быстро!
После этого Мукнаил перестал смотреть на пальцы правой ноги, боясь, что в следующий раз они уже не будут такими, как раньше. И больше никогда не будут.
– Больше никогда! – хотел прокричать Мукнаил, когда Асофа в следующий раз капнула ему каплю дистиллята. Но получилось опять что-то странное. Что-то вроде «бокогад».
– Что? – переспросила Асофа.
– Бо-ко-га… – уверенно повторил Мукнаил. Ему даже хватило сил на то, чтобы закрыть лицо руками. А когда он их убрал, увидел то, что больше всего не хотел видеть, даже по сравнению с Джин, ее дрянными одеяниями и гадкими сигаретами.
Мукнаил увидел свои ногти на руках. И они… были неидеальными, как он того и боялся. Не совсем ровными, не совсем гладкими.
«Ну, все!» – понял Мукнаил и совсем отстранился от происходящего вокруг.
Он больше не вспоминал свои прежние образы, тем более не смотрел на ногти, ни на ногах, ни на руках. Хотя, если б даже и захотел, не получилось бы, руки Мукнаил мог поднять только после капли дистиллята. Но после капли дистиллята он мог выбирать между тем, чтобы что-то прокричать, хоть сколько-нибудь связное и громкое, и тем, чтобы поднять руки. Мукнаил выбирал прокричать. Где-то в глубине своих образов он надеялся, что облако проникнет и сюда, в этот жуткий подвал, что его услышит или увидит инструктор Жаб и незамедлительно спасет, а значит, Мукнаил снова сможет нормально двигаться и даже ходить. Правда, по прошествии стольких дней без био он вряд ли сможет скоро стать полноценным участником облака.
Наконец, в какой-то из дней, когда пришла Асофа, Мукнаил ничего не прокричал. Он понял, что здесь, в этом жутком подвале, его никогда не увидит и не услышит ни инструктор Жаб, ни Розевич, ни даже смышленый Клаца. Никто не услышит. Поэтому Мукнаил молчал. Просто лежал и молчал. А когда Асофа поднесла маленький пузырек со свисающей каплей дистиллята, который должен был хоть на какое-то время разогреть тело и мысли Мукнаила, он даже не открыл рот.
– Кажется, готов! – прокричала куда-то в пустоту Асофа.
Тот, кому она прокричала, ответил не сразу, но ответил:
– Зови Джин, чего уж там!
Мукнаил был на грани безумия.
Он увидел перед собой образ большого черного пуделя с красной повязкой на одном глазу. Как будто пудель был пиратом, и, хоть его шерсть гладкая и вьющаяся, повязка, кажется, пропитана кровью. Складывалось ощущение, что пес потерял свой глаз недавно, поэтому из-под повязки до сих пор сочится кровь.
Но пудель был в образе. Настоящем образе! Не в этом жутком подвале, где все такое страшное, серое, уродливое. Пудель, хоть и достаточно травмированный, был красивым, наполненным. «Я… что? Снова в облаке!» – подумал Мукнаил.
– Ну, что? Отщепенец, – «проскрежетала» Джин где-то у него над самым ухом. – Наверное, уже убедился, что и без облака можно образы строить. И даже вполне неплохие. А?
Мукнаил не понял, что она говорит, и попробовал вернуть черного пуделя с кровавой повязкой.
Как ни странно, пудель тотчас возник перед ним. Кровь пока еще сочилась из выбитого глаза, но, судя по тому, как тот довольно лязгал пастью, рана была получена не зря.
Мукнаил решил, что если этот пудель и боец, то непременно морской пират, тогда… надо добавить ему пиратскую треуголку, сапоги-ботфорты и саблю с лихим закрученным клинком с зазубринами.
На удивление так и произошло. Обретя яркие атрибуты пиратского стиля, пудель подпрыгнул на всех четырех лапах, чуть было не растеряв не по размеру крупные ботфорты, однако успешно приземлился и побежал куда-то.
– Давай-ка что-нибудь из старенького вспомни, дорогой, – проскрипела Джин, и ее голос показался Мукнаилу уже не таким резким, ранящим, даже в чем-то мелодичным.
На этот раз он послушался и решил вспомнить дорогу, деревья, две морковины.
У него получилось! Мукнаил шел по знакомой дороге с почти идеальным асфальтом. Был ли асфальт полностью идеальным или только отчасти, он пока не разобрался. Но деревья вокруг, морковины и все остальное точно было идеальным, как когда-то в его любимом успокоительном образе.
– У-ф-ф-ффф… – выдохнул Мукнаил.
– Вижу, получилось неплохо? – скрипнула Джин.
Мукнаил удивился тому, как она точно угадывает, что он сейчас перед собой видит. Однако не придал этому значения. Сейчас были переживания поважнее.
– Давай что-нибудь новенькое – на хорошо забытое старенькое, – потребовала Джин и, кажется, выдохнула облако дыма прямо ему в лицо. Облако было таким густым, что даже попало в образ Мукнаила.
На горизонте появилось большое облако, из него почти сразу пошел дождь, но быстро закончился, и в небе возникла огромная и очень яркая радуга.
«Как красиво! – одновременно обрадовался, удивился и немного не верил Мукнаил. – Как он мог создать такое невероятное дополнение к своему образу без облака?!»
– Ну ты даешь, парень! – обрадовалась Джин. – Еще пару дней, и обретешь сознание!
– Об-бе-бешь-няние… об-бе-бешь… об-бе… – выдохнул Мукнаил и опять вернулся к дороге, морковинам и радуге. Только теперь он еще дорисовал кое-что посложнее: по кромке леса бежал табун диких лошадей, на солнце их шоколадные спины блестели и переливались.
«Как красиво!» – опять подумал Мукнаил. Его новое сознание нравилось ему все больше.
Глава 6. Закуар
<Без географического наименования, 2100-е>
Я взбирался по ступенькам как сумасшедший, коридор за коридором. Даже еще быстрее, чем вчера убегал от мистера Моисея. А все почему? Я решил называть мистера Кхм мистером Моисеем. У меня появился новый друг с настоящим именем! Появился и сразу пропал. И по моей вине тоже. Можно было дать ему еще немного дистиллята, тогда он дотянул бы до бородатых.
Подумав об этом, я сразу почувствовал, как сил стало меньше. Может, я слишком быстро взбирался? А может, в книжке мистера Моисея правильно написано: «Отдай дистиллят, и получишь еще больше дистиллята».
Я сел, достал ополовиненного Ренуара и почти разом выпил все. Да так испугался, что сразу услышал причитания Джин:
– Эй, эй, эй… не надо, не надо, не надо делиться дистиллятом.
– А вот и надо! – почему-то запротестовал я. – Надо!
– Ты что, ты что, ты что? – испугалась Джин. – Как это, как это, как это?
– Потому! Ты стерва, Джин, тебе не понять. Если б я поделился с мистером Моисеем, он бы дошел до бородатых, и вместе мы получили бы гораздо больше дистиллята. Так?
– Это… это… с чего это так?
– С того!
Я решил не продолжать грызню с Джин. Мне и самому не нравились собственные мысли. Вспоминался еще один листок из дурацкой книги мистера Моисея: «…дистиллят непредсказуем». Ну ведь так! Вот выпил я много дистиллята и начал думать про какую-то ерунду. Непредсказуемость и неопределенность! Вот какой он, дистиллят. А что делать с непредсказуемостью и неопределенностью? Бежать вперед, конечно!
– Эх, дубина… – вздохнула Джин, но идти дальше все-таки помогла.
Я взбирался и взбирался. Даже забыл, что можно так быстро двигаться. Помню, когда людям сильно не хватало дистиллята, они начинали все делать очень медленно. Да и я сам, пока у меня были только небольшие запасы Роберта, проходил всего по десять шагов в день. От этого постоянно ругался с Джин. Что еще делать, пока кое-как перетаскиваешь ноги?
С каждым коридором количество лежащих бородатых увеличивалось. Я подошел к одному. Он лежал мирно, сложив руки на груди. Высох так, что даже и не очень попортился. Можно было различить черты лица. Какое-то время я разглядывал его. И даже перестал понимать, он, правда, бородатый или это от большого количества волос и паутины Адама так почудилось. Теперь лицо его показалось мне тонким, совсем не бородатым. А может, это и не парень? А может, это, как это, как это… женщина?
Не знаю, я в таких вопросах плохо разбирался. А у Джин бесполезно спрашивать. Ей все одно, ревность и ненависть. Дай все ей, только ей одной! Дашь – молодец, а иначе, иначе – все! Ты враг навеки. Такая уж Джин.
Тут я понял, что имел в виду мистер Моисей, когда написал в своей книжонке: «…дистиллят у каждого свой».
Я-то раньше думал, это значит, что если у тебя есть дистиллят, то храни его, никогда никому не давай и не оставляй. Это же свой, свой дистиллят!
«Бр-р-р-р-р-р… – отряхнулся я. – Вот что за мысли лезут в голову? Дистиллятом нужно делиться. Бред какой-то. Или что дистиллят у каждого свой. Дистиллят и есть дистиллят. Причем тут свой, чужой? Держи дистиллят при себе и все».
И почему бородатые умерли?! Ведь они не так боятся Милицы и Адама. У них полно дистиллята, который течет просто так, бери сколько вздумается. У них есть какие-то плоды, которые они собирают в своей отравленной серой массе, которую еще и таскают туда-сюда. Сил хватает на такое бесполезное занятие!
Тогда почему, почему?! Почему столько мертвых бородатых здесь?!
Может, и прав мистер Моисей, дистиллят нельзя накапливать. Вот есть он у бородатых, а потом раз – и нет! Эти бородатые, которые лежат здесь, про