К вечеру мы остались вдвоем с До, он разложил передо мной новые рисунки, которые накопились, пока я был занят.
Я посмотрел и вспомнил слова «мумии»: «Все это рисунки».
Да, разные рисунки, нарисованные одинаковыми цветами. Рисунки меняются, цвета нет.
Голова закружилась, передо мной возник Ричард Гир. Возможно, он был настоящим, а может, это был «Ричард» из больницы Хайнца.
«Ни шитай, ни шукай, – он подмигнул и погрозил пальцем. – Состояние всего ближе».
«Мы – это череда состояний», – вспомнил я… или как там…
До был недоволен моим обдумыванием, замычал, показывая на отдельные предметы своих рисунков.
– Да, да… это трава, она зеленая. Это солнце, оно… ты нарисовал его лиловым. Оно же желтое или красное!
До помотал головой.
Состояния как рисунки. Рисунки разные, нарисованные одинаковыми цветами. До видит солнце лиловым, я – желтым.
Потом До опять замычал, давая понять, что хочет дальше. Ему нравилось, когда я называл его рисунки. Называл рисунки. Да… сам он не мог их называть.
– Это лошадь. Это… я не знаю, что это такое. Что?!
В центре рисунка был треугольник.
– Что это?
До опять замычал, сложив ладони под острым углом.
– Это дом?! – треугольник был расположен прямо под солнцем.
До замычал, то ли утвердительно, то ли нет.
– Это пирамида?!
Он опять как-то неопределенно замычал.
– Ладно, давай дальше.
До отложил этот рисунок, достал следующий. На нем была какая-то круговерть. Разными цветами нарисован клубок.
– Почти как моя жизнь. Много всего, но ничего конкретно.
До показал в самый центр.
– Да, я здесь. А вокруг меня череда состояний…
До замотал головой.
– А что?!
Он опять показал в центр круговерти.
– Кто там? Я не знаю.
До сложил две ладони, показывая то ли цветок, то ли какую-то вазу.
– Я не знаю. Давай лучше помолчим. Это просто каляки разных цветов. Нарисуй что-нибудь определенное, собаку там…
Я отвернулся к стене, закрыл глаза. Только слышал, как До настойчиво тыкал в центр круговерти.
– Просто штрихи разных цветов… нарисуй что-нибудь определенное, ладно?
Комиссия по усыновлению собралась в ускоренном порядке. Две недели и две тысячи долларов, хрустящих американских настоящих.
Мне задали только один вопрос:
– Почему вы хотите усыновить этого мальчика?
И я ответил… Просто сказал правду, первый раз в жизни:
– Когда я с ним, я не хочу убивать всех вокруг. В первую очередь себя.
Не знаю, то ли моя откровенность, то ли все-таки две тысячи, но меня сделали приемным отцом До.
И вот мы уже ждали такси рядом с отделением больницы. Скорые привозили побитых и пострадавших, в основном бомжей, а я стоял, сжимая маленькую потную ручку. В другой руке у меня был здоровый пакет с красками, фломастерами, мелками и еще черт знает чем. А под мышкой скользили, все время выпадая, большие свертки ватмана: многочисленные рисунки, которые До сделал, пока я занимался усыновлением.
Мне предстояло посмотреть их и что-то сказать. Я был готов, что рисунки довольно абстрактные, придется угадывать, что же все-таки До хотел изобразить. Я даже воображал, как он будет хмуриться, неистово размахивать детскими кулачками, если я буду плохо угадывать.
Наконец подъехало такси. А через двадцать минут мы уже входили в мою холостяцкую квартиру, в которой раньше не было никого младше восемнадцати.
До взял чистый лист из большой стопки, специально для него приготовленной, и нарисовал треугольник. Просто треугольник, обычным красным карандашом. Мне кажется, это даже был один из тех огрызков, которые ему принесли медсестры в больнице. А не из тех хороших, ярких, которые скупила Надя в соседнем магазине.
– Опять этот треугольник? Скажи, что это на самом деле? – спросил я, все еще никак не привыкнув, что До не умеет, не сможет, никогда не сможет говорить.
Я был готов ко всему, но только не к этому треугольнику, который не смог разгадать и в первый раз.
Животные, ладно еще. Он рукой рисовал оленей, похожих на снеговиков, лошадей, йети, и людей, похожих на какие-то надписи, штрихи резали бумагу надрывисто и геометрически четко. Сложно было угадать, но можно.
Однако тут, с этим треугольником, я был в полном недоумении.
– Что это? – опять задал я свой бесполезный вопрос.
До снова какое-то время хмурился… даже вроде как пытался ударять своими детскими кулачками куда-то в… пустоту… и потом… то ли сказал, то ли показал… я не знаю.
– Это же башня! – понял я. – И она со мной будет всегда.
Глава 5. Мукнаил
<Место, без географического наименования, 2100-е>
– Давай, дурень, поднимайся, – прохрипел кто-то рядом.
Мукнаил отвлекся от морковин и дороги из мягкого асфальта.
– Ку… ку… ку…
Капля из пузырька упала на его нижнюю губу, и он смог выговорить:
– Куда, Джин?
Джин не была ни в одном из своих обычных одеяний. Вместо халата, свитера или просторной рубашки – плотный черный костюм, почему-то весь перевязанный какими-то ремнями.
– Нравится? – подмигнула Джин, показывая дымящейся сигаретой на ремни.
– Не… не… не особо, – промямлил Мукнаил.
– Короче. Ты давай, решай, идешь или нет. Эти твои, инструкторы, доигрались. Включили все образы и все испортили. Теперь все, кто был в облаке, ходят как безумные, головами о стенки бьются, не знают толком, где облако, а где реальность.
– За…за…чем бьются?
– Пойдем. По дороге расскажу.
Мукнаил кое-как встал. Его ноги стояли какой-то жалкой буквой «икс», а руки плотно обхватывали туловище. От этого Мукнаил напоминал кулек, который еле-еле передвигался.
– Э, брат, так мы с тобой далеко не уйдем.
Джин достала откуда-то и прицепила к коленям Мукнаила две конструкции, которые сделали его более устойчивым.
– Чтоб ноги твои резиновые хоть как-то стояли на земле.
Даже через боль и непонимание Мукнаил видел, что все происходящее жутко забавляет Джин.
– Поче-му те-бя это заб-б-б-ав-ляет, Джин? – спросил Мукнаил, хотя в ситуации, когда они непонятно куда шли длинным темным коридором, это был не самый важный вопрос. Но почему-то хотелось знать ответ именно на него.
– Эге, парень. Да ты шутник. Слушай… – Джин села, оперлась на покатую часть туннеля, Мукнаил привалился рядом, мысленно благодаря мятые вонючие сигареты за то, что у Джин такая сильная одышка. – Слушай, я тебе по-простому скажу. Люди делятся на тех, кто строит, и на тех, кто разрушает. Я, в общем, скорее из тех, кто… ну ты понял. Хотя, честно тебе скажу, – Джин прикурила, хотя одышка еще не прошла, а в туннеле было и так душно, – честно тебе скажу, все это, брат, одно и то же. Вот твои олухи облака свои с полями разрушили. Так? Потом новые поля начнут делать. Или чего они там еще придумают. Понимаешь?
– Не-не-т, – признался Мукнаил.
– Да и хрен с тобой, мой мальчик. Главное, что мы будем веселиться на обломках цивилизации, пока новую не построят. А на обломках, – Джин вдавила сигарету в бетон и опять хитро подмигнула, – а на обломках всегда веселее. Понимаешь?
– Не-е-т.
Сейчас он хотел опять очутиться в своем образе про дорогу и две большие морковины, а не сидеть здесь, в темном туннеле, рядом с Джин.
– Да и ладно. Пойдем, сердешный. Нам надо торговый центр найти. На первом уровне они еще остались. Провизия, сынок!
Джин уверенно пошла вдоль туннеля.
Мукнаил не мог встать. Скобы, которые держали его колени, каким-то образом защелкнулись, пока он сидел, и теперь не разгибались в обратную сторону.
– Дж-и-и-ннн! – позвал Мукнаил.
– Ах да! – прокричала Джин, уже пройдя довольно далеко. – Ты же еще… хорошо, хорошо.
Она вернулась и капнула Мукнаилу еще одну каплю из пузырька.
– Нет, нет, – сказал Мукнаил, заметно прибавив в силах. – Эт-ти штуки.
– А, скобы! Ну! Вот так, – Джин отщелкнула и опять защелкнула в вертикальном положении одну скобу, потом вторую. – Ну, понял?
– Понял.
– Как сможешь нормально ходить, снимай. Понял? Что мне все время вместо няньки с тобой?
– Угу, – согласился Мукнаил.
Они шли дальше и дальше. Иногда им попадались прямоугольные карманы в этих туннелях, иногда длинные колодцы, ведущие наверх.
Наконец, пришли в какой-то зал. Мукнаил сразу увидел то, что только и мечтал увидеть последние, последние… он не знал сколько… по его подсчетам, тысячу лет, пока лежал на грязном одеяле и довольствовался образами с протухшей морковью и опаленными деревьями, а не своими обычными – яркими и свежими.
Посреди зала стояли ложементы. Штук десять разных моделей.
Мукнаил открыл рот, изобразил что-то типа «о-у-ха-ху» и побежал к одному из них, самому привлекательному, бежевому внутри и розовому в основании. Такому прекрасному розовому мягкому ложементу!
– Оу-ха-ха! – сделал несколько прыжков Мукнаил на своих негнущихся из-за скоб ногах и плюхнулся в ложемент, приготовившись к образам. Только вот… что он выберет сначала?
«Массаж! – уже примостившись, решил Мукнаил. – Массаж!»
Именно это ему сейчас больше всего нужно, после всей этой боли, издевательств, нарушений его драгоценного био.
Но… от ложемента Мукнаил ничего не почувствовал, кроме гладкой и мягкой поверхности. «Гладкое, мягкое, чистое – это, конечно, тоже хорошо, – благоразумно подумал Мукнаил. – Но где же образы?!»
Только сейчас, немного успокоившись, он огляделся и увидел нескольких людей, которые не то весело, не то грустно улыбались, глядя на него. Зато Джин уж точно не стеснялась веселиться.
– А-ха-ха-ха! – захлебывалась она, одновременно давясь затяжками очередной сигареты. – А-ху-хо! Вот клоун-то! Ну ты даешь, парень! Ну ты даешь! Все, тю-тю! Нет больше твоих облаков, полей и прочей дряни. Учись уже жить…
– Ладно тебе, Джин, – прервал поток издевательств знакомый голос.
«Ульма», – узнал его Мукнаил, все еще беззвучно трясясь, ловя ртом воздух, сообразив наконец, что ложементы здесь не работают. Он не успел передумать еще более пугающую, огромную по масштабам ужаса мысль, что ложементы теперь нигде не работают, как к нему подошел Ульма и положил руку на плечо: