Он до сих пор не осознал нелепости ситуации. Но смутно понимал, что происходит что-то противозаконное. Эти люди не могут быть связаны с Оксфордом, Бодлианской библиотекой или Институтом перевода, иначе не шатались бы ночью по улицам, одевшись в черное и скрываясь от полиции.
Самым правильным и очевидным в этой ситуации было бы поднять тревогу.
Но по непонятным причинам ему казалось, что нужно им помочь. Он не пытался понять, а просто действовал. Он словно провалился в сон, играл в пьесе, зная все свои реплики, хотя все остальное было загадкой. Это была иллюзия с собственной внутренней логикой, и по какой-то неизвестной причине Робин не хотел от нее избавляться.
Наконец все серебряные пластины оказались за пазухами и в карманах. Робин отдал ту, которую забрал, своему двойнику. Их пальцы соприкоснулись, и Робин ощутил холодок.
– Пошли, – сказал блондин.
Но никто не пошевелился. Все смотрели на Робина, явно не понимая, как поступить с ним.
– А если он… – начала девушка.
– Нет, – твердо заявил двойник Робина. – Ты же не станешь?
– Конечно нет, – прошептал Робин.
Блондина это не убедило.
– Было бы проще…
– Нет. Не в этот раз. – Двойник оглядел Робина с головы до пят и, очевидно, принял решение.
– Ты ведь переводчик, да?
– Да, – выдохнул Робин. – Я только что поступил.
– «Крученый корень», – сказал двойник. – Найди меня там.
Девушка и блондин переглянулись. Девушка уже открыла рот, явно собираясь возразить, но тут же закрыла его.
– Ну ладно, – сказал блондин. – А теперь пошли.
– Подождите, – в отчаянии взмолился Робин. – Кто… когда…
Но воры уже бросились бежать.
И на удивление резво. Всего через несколько секунд улица опустела. Они не оставили никаких следов, подобрали все пластины до последней и даже унесли сломанный сундук. С таким же успехом они могли быть призраками. Если бы Робин нафантазировал эту встречу, он не заметил бы разницы.
Когда Робин вернулся, Рами еще не спал. Он открыл дверь на первый же стук.
– Спасибо, – сказал он, забирая блокнот.
– Не за что.
Они молча стояли, глядя друг на друга.
Оба очень хорошо понимали, что произошло, и были потрясены внезапным озарением: им здесь не место, несмотря на поступление в Институт перевода, несмотря на мантии и притязания, на улицах находиться небезопасно. Они находились в Оксфорде, но не принадлежали ему. Однако груз этого понимания был таким тяжким, таким разрушительным, такой противоположностью тем трем золотым дням, которыми они слепо наслаждались, что ни один из них не мог произнести этого вслух.
Они никогда и не произнесут. Слишком больно даже думать об этом. Куда проще притвориться, жить в иллюзии, пока это возможно.
– Ну что ж, – неловко протянул Робин. – Спокойной ночи.
Рами кивнул и, не говоря ни слова, закрыл дверь.
Глава 4
И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город. Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли и оттуда рассеял их Господь по всей земле.
Заснуть Робин не мог. В темноте перед глазами стояло лицо его двойника. Может, от усталости и волнения Робин все вообразил? Но уличные фонари сияли так ярко, а черты лица двойника, его страх и паника так крепко врезались в память. Робин знал, что это не выдумка. Он не смотрел в зеркало, где его лицо отражалось в перевернутом виде, как фальшивый образ реальности, нет, он нутром чуял их одинаковость. Лицо того человека в точности повторяло его лицо.
Может, именно поэтому Робин ему и помог? Инстинктивное сочувствие?
Только сейчас он начал взвешивать последствия своих действий. Он что-то украл из университета. Может, это было испытание? Оксфорд славился странными ритуалами. Робин справился или провалил испытание? Или утром в дверь постучат констебли и попросят его уехать?
«Но меня не могут отослать, – думал он. – Ведь я только что приехал». Внезапно все удовольствия Оксфорда – теплая постель, запах новых книг и новая одежда – стали такими незначительными, он сжался от напряжения, потому что теперь думал лишь о том, как скоро всего этого лишится. Он ворочался на пропитанных по́том простынях, воображая все новые подробности предстоящего утра – как констебли вытащат его из постели, свяжут ему руки и потащат в тюрьму, а профессор Ловелл сурово попросит Робина никогда больше не приближаться к нему и миссис Пайпер.
В конце концов от истощения его сморил сон. Робин проснулся от настойчивого стука в дверь.
– Чем ты там занят? – спросил Рами. – Ты что, еще даже не умылся?
Робин непонимающе заморгал.
– Что происходит?
– Утро понедельника, придурок. – Рами уже был в черной мантии, а в руке держал шляпу. – Мы должны быть в башне через двадцать минут.
Они успели вовремя, хотя и с трудом, почти бегом пересекли зеленую лужайку перед институтом, и когда в девять утра прозвенел колокол, их мантии еще развевались на ветру.
На лужайке их ожидали два тощих юнца – видимо, вторая половина их курса. Один был белый, другой – чернокожий.
– День добрый, – прощебетал белый, когда они приблизились. – Вы опоздали.
Робин смотрел разинув рот и пытался восстановить дыхание.
– Вы девушки!
Он был потрясен. Робин и Рами выросли в полной изоляции, вдалеке от девушек своего возраста. Женский пол существовал только в теории, в романах и мимолетных взглядах на улице. Лучшее описание женщин Робин прочитал в трактате миссис Сары Эллис[24], где девушки назывались «нежными, мягкими, деликатными и приветливыми». Для Робина девушки были загадочными существами, обладающими если не богатой внутренней жизнью, то некими качествами, превращающими их в потусторонних, непостижимых людей не от мира сего.
– Простите… Я хотел сказать, здравствуйте, – выдавил он. – Я не хотел… В общем, ладно.
Рами не так стеснялся.
– Почему вы девушки?
Белая девушка окинула его испепеляющим презрительным взглядом, хотя вместо Рами съежился Робин.
– Ну, – протянула она, – полагаю, мы решили быть девушками, потому что мальчикам достаточно половины мозга.
– Университет попросил нас так одеться, чтобы не смущать и не расстраивать юных джентльменов, – объяснила чернокожая девушка. Она говорила на английском со слабым акцентом, похожим на французский, хотя Робин не был уверен. Она приподняла ногу в таких идеально отутюженных брюках, как будто их купили только вчера. – Не все факультеты такие либеральные, как Институт перевода.
– А это неудобно? – спросил Робин, храбро пытаясь доказать отсутствие предрассудков. – В смысле, носить брюки?
– Очень даже удобно, учитывая, что у нас по две ноги и нет хвостов. – Она протянула ему руку. – Виктуар Деграв.
Робин пожал руку.
– Робин Свифт.
Она выгнула брови.
– Свифт? Но ты ведь не…
– Летиция Прайс, – прервала ее белая девушка. – Летти, если угодно. А как тебя зовут?
– Рамиз. – Рами неуверенно протянул руку, словно не знал, стоит ли дотрагиваться до девушек. Летти решила за него и пожала ему руку. Рами смущенно вздрогнул. – Рамиз Мирза. Для друзей Рами.
– Привет, Рамиз. – Летти посмотрела по сторонам. – Значит, похоже, все здесь.
Виктуар вздохнула:
– Ce sont des idiots, – сказала она Летти.
– Je suis tout à fait d’accord[25], – пробормотала Летти в ответ.
И обе захихикали. Робин не знал французского, но понял, что о них сказали гадость, и нашел это отвратительным.
– Вот вы где.
От дальнейшго обмена любезностями их спас высокий и худощавый чернокожий джентльмен, который пожал им руки и представился как Энтони Риббен, аспирант, специализирующийся на французском, испанском и немецком.
– Мой опекун считал себя поэтом-романтиком, – объяснил он. – Он надеялся, что я унаследую его страсть к поэзии, но когда стало очевидным, что у меня еще и талант к языкам, отправил меня сюда.
Он многозначительно умолк, ожидая, что они расскажут о своих языках.
– Урду, арабский и персидский, – сказал Рами.
– Французский и креольский, – сказала Виктуар. – В смысле, гаитянский креольский, если это считается.
– Считается, – бодро отозвался Энтони.
– Французский и немецкий, – сообщила Летти.
– Китайский, – сказал Робин, почему-то чувствуя себя не в своей тарелке. – А еще латынь и греческий.
– Ну, мы все знаем латынь и греческий, – заметила Летти. – Это ведь обязательное требование для поступления.
Щеки Робина заполыхали: он этого не знал.
Энтони это явно понравилось.
– Отличная космополитичная группа, верно? Добро пожаловать в Оксфорд! И как вам здесь?
– Замечательно, – ответила Виктуар. – Хотя… Даже не знаю, здесь странно. Как будто не по-настоящему. Такое чувство, словно я в театре и все не дождусь, когда опустится занавес.
– Это ощущение не пройдет. – Энтони пошел к башне, поманив их за собой. – В особенности когда вы войдете в эти двери. Меня попросили до одиннадцати часов показать вам институт, а потом я оставлю вас с профессором Плейфером. Вы впервые здесь?
Они посмотрели на башню. Внушительное восьмиэтажное здание из сверкающего белого камня, построенное в неоклассическом стиле, украшали декоративные колонны и высокие витражные окна. Оно доминировало на Хай-стрит, по сравнению с ним находящиеся по соседству библиотека Рэдклиффа и университетская церковь Святой Девы Марии выглядели довольно жалко. За выходные Рами и Робин проходили мимо него бесчисленное количество раз, восхищаясь им, но всегда издалека. Они не осмеливались подойти. Тогда еще нет.
– Великолепно, правда? – довольно вздохнул Энтони. – К этому зрелищу невозможно привыкнуть. Добро пожаловать в ваш дом на следующие четыре года, верите ли вы этому или нет. Мы называем это место Вавилоном.