Завершив свою лекцию глубокомысленным заявлением, как обычно, он обвел всех присутствующих взглядом. И посмотрев ему в глаза, Робин ощутил в глубине своего существа горький привкус вины.
Глава 9
Переводчики всегда принадлежали и принадлежат к самому верному и стоическому племени: крупица золота, которую они нам приносят, скрыта от всех глаз, кроме самых терпеливых, среди залежей желтого песка и серы.
Студенты Вавилона не сдавали экзамены до конца третьего курса, поэтому третий триместр промелькнул без волнений, как и предыдущие два. Так подошел к концу первый год обучения – в водовороте бумаг, книг для чтения и тщетных вечерних попытках улучшить картофельное карри Рами.
Обычно будущие второкурсники на летние каникулы отправлялись за границу, для погружения в языковую среду. Рами провел июнь и июль в Мадриде, где занимался испанским и изучал архивы Омейядов. Летти поехала во Франкфурт, где читала одну только зубодробительную немецкую философию, а Виктуар – в Страсбург, откуда вернулась с несносными комментариями о еде и высокой кухне в частности[43]. Робин надеялся, что летом у него будет возможность посетить Японию, но вместо этого его направили в Англо-китайский колледж в Малакке, чтобы он подтянул свой мандаринский. Колледж, которым управляли протестантские миссионеры, навязывал изнурительную рутину из молитв, чтения классики и курсов по медицине, этике и логике. У Робина не было возможности выйти за пределы территории колледжа на улицу Хирен, где жили китайцы; и несколько недель были наполнены беспощадным солнцепеком, песком и бесконечными встречами для изучения Библии с белыми протестантами.
Он был очень рад, что лето закончилось. Все вернулись в Оксфорд загоревшими на солнце и потяжелевшими от хорошего питания. И все же ни один из них не продлил бы каникулы, если бы появилась такая возможность. Они скучали друг по другу, скучали по Оксфорду с его дождем и ужасной едой, скучали по академической строгости Вавилона. Их разум, обогащенный новыми звуками и словами, напоминал мышцы, только и ждущие, когда их напрягут.
Они были готовы творить волшебство.
В этом году они наконец-то получили доступ на кафедру серебряных работ. До четвертого курса им не позволяли самим заниматься гравировкой, но они приступили к теоретическому курсу этимологии, который, как с определенным трепетом узнал Робин, читал профессор Ловелл.
В первый день триместра они поднялись на восьмой этаж для участия в специальном ознакомительном семинаре профессора Плейфера.
– С возвращением, – сказал он. Обычно он читал лекции в простом сюртуке, но сегодня надел черную профессорскую мантию с бахромой, которая эффектно развевалась у лодыжек. – Когда вас в последний раз пускали на этот этаж, вы видели, как здесь творят магию. Сегодня мы развеем тайну. Садитесь.
Они расселись на стульях вокруг ближайшего рабочего стола. Летти отодвинула стопку книг, чтобы лучше видеть, но профессор Плейфер рявкнул:
– Не трогайте!
Летти вздрогнула.
– Простите?
– Это стол Эви, – пояснил профессор Плейфер. – Вы разве не видите табличку?
И в самом деле, к столу была прикреплена бронзовая табличка. Они наклонили головы и прочитали ее. «Стол принадлежит Эвелин Брук. Ничего не трогать».
Летти собрала свои вещи, встала и заняла место рядом с Рами.
– Простите, – промямлила она, заливаясь краской.
Несколько мгновений они сидели молча, не понимая, что делать. Они никогда не видели профессора Плейфера таким расстроенным. Но его черты так же резко разгладились, лицо стало дружелюбным, как прежде, и, слегка дернувшись, он начал лекцию как ни в чем не бывало.
– Ключевой принцип, лежащий в основе работы с серебром, – это непереводимость. Мы называем слово или фразу непереводимыми, если у них нет точного эквивалента в другом языке. Даже если значение можно частично передать с помощью нескольких слов или фраз, часть смысла все равно будет утеряна, и эти семантические лакуны, разумеется, образуются из-за культурных различий в жизненном опыте. Возьмем китайское понятие «дао», которое мы иногда переводим как «путь», «дорога» или «то, как все должно быть». Однако ни одно из этих слов не отражает смысл дао – крохотного слова, для объяснения которого требуется целый философский том. Вы уловили суть?
Они кивнули. Этот тезис профессор Плейфер вдалбливал им в головы весь последний триместр – что перевод неминуемо влечет некоторую долю искажений. И наконец-то они что-то из этих искажений извлекут.
– Ни один перевод не способен идеально передать смысл оригинала. Но что это значит? Является ли смысл чем-то бо́льшим, нежели слова, которые мы используем для описания окружающей действительности? Интуитивно мне кажется, что да. Иначе у нас не было бы оснований для критики перевода как точного или неточного, с каким-то невыразимым ощущением, что ему чего-то не хватает. Гумбольдт[44], например, утверждает, что слова связаны с описываемыми ими понятиями чем-то невидимым, неосязаемым – мистическим царством смысла и идей, исходящих от чистой психической энергии, которая обретает форму, только когда мы приписываем ей несовершенное обозначение.
Профессор Плейфер хлопнул по столу перед собой, где в аккуратном ряду были разложены серебряные пластины, чистые и с гравировкой.
– Именно чистое царство смысла, что бы это ни было, где бы оно ни существовало, и составляет основу нашего ремесла. Главные принципы работы с серебром очень просты. Вы пишете слово или фразу на каком-то языке на одной стороне пластины и соответствующее слово или фразу на другом языке – на обратной. Поскольку перевод никогда не бывает совершенным, неизбежные искажения улавливаются и выявляются серебром. И это, дорогие студенты, так близко к магии, как ничто другое в сфере естественных наук. – Он окинул их оценивающим взглядом. – Вы уловили суть?
Теперь они выглядели менее уверенными.
– Если бы вы дали какой-нибудь пример, профессор… – сказала Виктуар.
– Конечно. – Профессор Плейфер взял крайнюю правую пластину. – Мы продали немало таких пластин рыбакам. Греческое слово «карабос» имеет несколько различных значений, включая «лодка», «краб» и «жук». По-вашему, как связаны все эти слова?
– Функцией? – предположил Рами. – Лодки используют для ловли крабов?
– Хорошая попытка, но нет.
– Формой, – попробовал Робин. И по мере рассуждений эта идея выглядела все более правдоподобной. – Представьте галеру с рядами весел. Они выглядят как маленькие шевелящиеся лапки, правда? Шевелить…
– Вас что-то понесло не в ту степь, мистер Свифт. Но вы на верном пути. Сосредоточьтесь на слове «карабос». От него произошло слово «каравелла», то есть быстрое и легкое судно. Оба слова означают «корабль», но только «карабос» на греческом сохраняет связь с морским животным. Улавливаете?
Они кивнули.
Он похлопал по краю пластины, где с противоположных сторон были выгравированы слова «карабос» и «каравелла».
– Прикрепите такую пластину к рыбацкому судну, и улов увеличится вдвое по сравнению с конкурентами. Эти пластины были весьма популярны в прошлом веке, пока из-за истощения ресурсов вылов рыбы снова не упал до прежних значений. Эти пластины могут изменить реальность только до определенного предела, они не способны создать новую рыбу. Для этого понадобится слово получше. Теперь все начинает обретать смысл?
Они снова кивнули.
– А вот самая распространенная пластина. Вы обнаружите ее в саквояжах у докторов по всей Англии. – Он поднял вторую справа пластину. – Triacle и «исцеление».
Робин вздрогнул и отпрянул. Это была такая же пластина, как та, с помощью которой профессор Ловелл спас его в Кантоне. Первое магическое серебро, которого он коснулся.
– Чаще всего ее используют для создания сладкой микстуры, действующей как противоядие от большинства ядов. Гениальное открытие студентки по имени Эви Брук – да, той самой Эви, она-то и поняла, что английское слово treacle, означающее как «исцеление», так и «патоку», появилось в семнадцатом веке в связи с обильным использованием сахара для маскировки неприятного вкуса лекарств. Затем она проследила это слово до старофранцузского triacle, означающего «противоядие» или «лекарство от укуса змеи», затем до латинского theriaca и, наконец, до греческого «териаки»: оба они означают «противоядие».
– Но словесная пара состоит только из английского и французского слов, – заметила Виктуар. – Как…
– Здесь использован принцип цепочки, – сказал профессор Плейфер. Он повернул пластину, демонстрируя латинскую и греческую надписи, выгравированные по бокам. – В этой технике используют устаревшие значения слов в качестве ориентиров, передающих смысл через мили и века. Можете считать их дополнительными колышками для палатки. Они поддерживают устойчивость и помогают точно определить искажение, которое мы пытаемся запечатлеть. Но это довольно сложная техника, пока мы не будем в нее углубляться.
Он поднял третью пластину справа.
– А вот эту я придумал совсем недавно по заказу герцога Веллингтона. – Он произнес это с явной гордостью. – Греческое слово «идиотес» может означать «дурак», что и подразумевает наше слово «идиот». Но оно также означает замкнутого человека, не занимающегося значительными делами, – его идиотизм происходит не от недостатка природных способностей, а от невежества и плохого образования. Когда мы переводим «идиотес» как «идиот», то исключаем одно значение. Эта пластина, таким образом, может заставить вас забыть, причем внезапно, то, что, по вашему мнению, вы хорошо знаете. Очень удобно, когда вражеские шпионы забывают, что видели[45].
Профессор Плейфер отложил пластину.
– Вот как все происходит. Довольно просто, если вы поймете главный принцип. Мы улавливаем то, что потерялось при переводе, а что-то всегда теряется, и пластина это воспроизводит. Ничего сложного, правда?