– Но систему модернизировали. Именно это я и пытаюсь тебе сказать – теперь она может определить, когда через дверь проходит вор…
– Пластины не настолько эффективны, – отмахнулся Гриффин. – Они могут только различить студентов, гостей и посторонних. Представь, что случится, если система сработает, когда какому-нибудь переводчику понадобится взять на ночь домой несколько пластин? Или кто-то приведет жену на факультет, не согласовав это с Плейфером? Тебе ничего не грозит.
– Но как ты можешь быть уверен? – Голос Робина прозвучал жалобнее, чем он намеревался. Он откашлялся и попытался говорить более низким тоном. – Ты не видел того, что видел я, и не знаешь, каковы новые словесные пары…
– Тебе ничего не грозит. Вот… возьми это, если волнуешься. – Гриффин покопался в кармане и бросил Робину пластину. На ней было написано «Усин – Невидимый». Та самая пластина, которой Гриффин воспользовался в ночь их первой встречи.
– Чтобы быстро скрыться, – сказал Гриффин. – Если возникнут серьезные проблемы. Возможно, тебе придется воспользоваться ею и для своих товарищей – трудно незаметно пронести по городу сундук такого размера.
Робин сунул пластину во внутренний карман.
– Не стоит относиться к этому так легкомысленно.
Гриффин изогнул губы.
– Вот оно что, ты вдруг испугался?
– Просто… – Робин на мгновение задумался, покачал головой и все-таки решил высказаться. – Просто у меня такое чувство, что я постоянно рискую, а ты лишь…
– Что? – резко спросил Гриффин.
Робин вступил на опасную территорию. По блеску в глазах Гриффина он понял, что зашел слишком далеко. Месяц назад, когда их отношения были более шаткими, он сменил бы тему. Но сейчас не мог смолчать. Он был раздражен и унижен, его вдруг охватило жгучее желание причинить боль.
– Почему ты не пойдешь с нами? – спросил он. – Почему сам не можешь воспользоваться этой пластиной?
Гриффин медленно прикрыл веки. А потом произнес слишком ровным и неестественным тоном:
– Я не могу. Просто не могу.
– Почему не можешь?
– Потому что не вижу снов на китайском. – Выражение его лица не изменилось, как и тон, но ярость и презрение все же просочились в слова. Удивительно было наблюдать за тем, как он говорит. Он был так похож на отца. – Видишь ли, я твой неудавшийся предшественник. Наш старый добрый папочка слишком рано увез меня из страны. Я прекрасно воспринимаю тона, но это все. Мой разговорный язык в значительной степени искусственный. У меня нет воспоминаний на китайском. Я не вижу на нем снов. Я владею языком, но не всегда могу заставить пластины работать. В половине случаев вообще ничего не происходит. – Его кадык пульсировал. – Наш отец правильно поступил с тобой. Предоставил тебе созревать, пока не овладеешь грамотой. А меня привез сюда до того, как я сформировал достаточно связей, достаточно воспоминаний. Более того, я разговаривал с ним только на мандаринском, хотя мой кантонский был намного лучше. А теперь и он потерян. Я не думаю на нем и уж точно не вижу снов.
Робин вспомнил воров в переулке, отчаянный шепот Гриффина, когда тот пытался сделать их невидимыми. А что случится, если и Робин забудет родной китайский? Сама мысль об этом наполнила его ужасом.
– Ну вот, ты понял, – сказал Гриффин, не спуская с него глаз. – Теперь ты знаешь, каково это, когда начинаешь забывать родной язык. Ты вовремя к нему вернулся. А я нет.
– Прости, я не знал.
– Не извиняйся, – сухо сказал Гриффин. – Не ты разрушил мне жизнь.
Теперь Робин увидел Оксфорд глазами Гриффина: университет никогда его не ценил, только подвергал остракизму и принижал. Робин представил, как Гриффин отчаянно старался учиться, чтобы заслужить одобрение профессора Ловелла, но так и не сумел добиться стабильной работы серебряных пластин. Как ужасно было пытаться возродить того неуклюжего китайца из прежней жизни, которую он едва помнил, и осознавать, что только это придает ему здесь ценность.
Неудивительно, что Гриффин был в ярости. Неудивительно, что он так пламенно ненавидел Вавилон. У Гриффина украли все – родной язык, родину, семью.
– Поэтому мне нужен ты, дорогой братец. – Гриффин протянул руку и взъерошил ему волосы. Его прикосновение было таким напряженным. – Ведь ты настоящий. Незаменимый.
Робин понимал, что лучше не отвечать.
– Жди записку. – В глазах Гриффина не было тепла. – Все быстро меняется. А это дело очень важное.
Робин проглотил возражения и кивнул.
– Хорошо.
Неделю спустя Робин вернулся с ужина у профессора Ловелла и нашел за подоконником клочок бумаги, которого так страшился.
«Сегодня в одиннадцать», – значилось там.
Было уже без пятнадцати. Робин быстро накинул пальто, которое только что снял, забрал серебряную пластину из ящика стола и выбежал обратно под дождь.
По пути он проверил обратную сторону записки – нет ли там чего-то еще, но Гриффин не добавил других указаний. В этом не было ничего странного: скорее всего, Робин просто впустит сообщников в башню и выпустит, но час был выбран на удивление ранний, и Робин запоздало сообразил, что ничего с собой не взял – ни книг, ни сумки, даже зонтика, – чтобы оправдать свое появление в Вавилоне в такое позднее время.
Но он не мог не прийти. Как только колокол пробил одиннадцать, он бросился через лужайку и открыл дверь. Все это он проделывал уже десяток раз – сезам откройся, сезам закройся. А сам при этом держался в стороне. Пока в этих стенах хранится кровь Робина, охранная система не издаст ни звука.
Два сообщника из «Гермеса» последовали за ним и скрылись на лестнице. Робин, как обычно, шатался по вестибюлю, приглядывая за припозднившимися студентами и отсчитывая секунды, пока не настанет время уходить. В пять минут двенадцатого его сообщники поспешно спустились по лестнице. Один из них нес набор гравировальных инструментов, а другой – ящичек с серебряными пластинами.
– Отличная работа, – прошептал один. – Пошли.
Робин кивнул и открыл дверь, чтобы их выпустить. И в тот миг, когда они шагнули через порог, грохнула безумная какофония звуков – крики, завывания, скрежет металлических деталей невидимого механизма. Это была угроза и предупреждение, смесь древнего ужаса и современных возможностей пустить кровь. За их спинами дверные панели сместились, обнажив темную полость.
Грабители из «Гермеса» устремились на лужайку, не проронив ни слова.
Робин помедлил, раздумывая, стоит ли бежать вместе с ними. Он мог бы успеть: ловушка была громогласной, но явно действовала медленно. Он оглянулся и увидел, что обе его ноги стоят на университетском гербе. А вдруг охранная система заработает, когда он сойдет с этого места?
Был лишь один способ это выяснить. Робин сделал глубокий вдох и бросился вниз по лестнице. Он услышал грохот, а затем почувствовал дикую боль в левой руке. Он точно не понял, куда именно ранен. По всей руке разлилась страшная боль, как будто рана была не одна. Рука горела, взрывалась, словно вот-вот отвалится. Он бежал, не останавливаясь. Позади в воздухе свистели пули. Робин пригибался и вилял наугад; он где-то прочел, как уклоняться от выстрелов, но понятия не имел, верно ли это. Он услышал еще несколько хлопков, но новые очаги боли не появились. Ему удалось добраться до лужайки и свернуть налево, на Брод-стрит, откуда башню уже не было видно.
Но боль и страх никуда не делись. Колени тряслись. Робин сделал еще два шага и привалился к стене, борясь с рвотными позывами. Голова плыла. Он не сможет убежать от полиции, если она прибудет. Только не в таком состоянии, когда по руке течет кровь, а зрение затуманено. «Сосредоточься». Он нашарил в кармане пластину. Левая рука была скользкой и темной от крови, от одного ее вида Робина снова затошнило.
– Усин, – лихорадочно шептал он, пытаясь сосредоточиться, представить себе это слово на китайском. Пустота. Бесформенность. – Невидимый.
Ничего не получилось. И не могло получиться: Робин не мог перейти на китайский, когда все мысли были только о чудовищной боли.
– Эй, вы! Стойте!
Это был профессор Плейфер. Робин вздрогнул, приготовившись к худшему, но на лице профессора появилась теплая и добрая улыбка.
– О, здравствуйте, Свифт. Не знал, что это вы. Все хорошо? В здании какая-то суматоха.
– Профессор, я… – Робин понятия не имел, что сказать, но решил промямлить хоть что-нибудь. – Я не… я был поблизости, но не знал…
– Вы никого не видели? – спросил профессор Плейфер. – Охранная система должна застрелить вора, как вы знаете, но с предыдущего раза механизм, похоже, заело. Хотя, возможно, преступник все же ранен. Вы не видели, чтобы кто-нибудь хромал и кривился от боли?
– Нет, не видел. Я был почти уже на лужайке, когда сработала система, но не успел повернуть за угол. – Неужели профессор Плейфер понимающе кивает? Робин не мог поверить в собственное везение. – А что, в здании вор?
– Может, и нет. Не волнуйтесь. – Профессор Плейфер похлопал его по плечу. От этого по всему телу разлилась новая волна боли, и Робин стиснул зубы, чтобы не закричать. – Иногда охранную систему заедает. Наверное, пора ее заменить. Жаль, мне нравился этот вариант. Вы хорошо себя чувствуете?
Робин кивнул и поморгал, изо всех сил пытаясь говорить ровным тоном.
– Думаю, просто напуган… После того, что мы видели на прошлой неделе…
– А, ну да. Ужасно, правда? Но все же приятно узнать, что моя идея сработала. Мне ведь даже не позволили проверить ее на собаках. Хорошо, что она по ошибке не включилась, когда там были вы. – Профессор Плейфер резко засмеялся. – А то начинила бы свинцом.
– Точно, – слабым голосом произнес Робин. – Я так… рад.
– Все будет в порядке. Выпейте виски с горячей водой, это поможет.
– Да, наверное… Хорошая мысль.
Робин собрался уходить.
– Разве вы шли не в башню? – окликнул его профессор Плейфер.
Робин выдал заготовленную ложь:
– Я был немного взбудоражен, вот и решил начать работать над рефератом для профессора Ловелла. Но меня что-то трясет, поэтому вряд ли у меня сейчас получится что-то путное, лучше просто лечь спать.