– Но он не подвел Вавилон, он погиб.
– Это то же самое. – Гриффин встал и сгреб свое пальто. – В общем, книги мне нужны на этой неделе, я оставлю тебе указания, куда их принести.
– И на этом все? – встрепенувшись, спросил Робин.
Его окатила волна разочарования. Он не понимал, чего хочет от Гриффина, да и способен ли Гриффин это дать, но все равно надеялся на нечто большее.
– Мне надо еще кое-куда, – сказал Гриффин не оборачиваясь. Он уже был на пути к двери. – Следи за окном.
По любым меркам год выдался неудачным.
Что-то словно отравило Оксфорд, лишило университет всего, что дарило Робину радость. Вечера стали холоднее, зачастили дожди. Башня теперь казалась не раем, а тюрьмой. Домашние задания напоминали пытку. Робин и его друзья больше не получали удовольствия от учебы, не ощущали ни волнующей новизны первого года, ни приятного предвкушения от работы с серебром.
Старшекурсники заверяли, что так всегда и бывает, на третьем курсе усталость неизбежна. Но тот год казался особенно плохим и в других отношениях. Во-первых, участились попытки проникнуть в башню. Раньше Вавилон пытались ограбить пару раз в год, и это всегда было из ряда вон выходящее событие, студенты толпились у дверей, чтобы посмотреть, как на этот раз наказала грабителей охранная система профессора Плейфера. Но к февралю кражи стали происходить почти каждую неделю, и студентам надоело смотреть на полицейских, волочащих искалеченных преступников по мостовой.
Башня не только подвергалась атакам воров. На нее постоянно мочились, бросали бутылки с остатками спиртного. Дважды они обнаруживали граффити, написанные за ночь кривыми алыми буквами. «Языки сатаны», – гласила надпись на задней стене; «Серебро дьявола», – написали под окном первого этажа.
Как-то утром Робин с однокурсниками обнаружили перед Вавилоном десятки горожан, собравшихся на лужайке и злобно кричащих на студентов, входящих и выходящих через дверь. Робин с опаской подошел ближе. Толпа пугала, но была не настолько плотной, чтобы не протиснуться сквозь нее. Они готовы были рискнуть, лишь бы не пропустить занятия, и все шло благополучно, пока один здоровяк не шагнул к Виктуар и не начал реветь что-то с грубым и невнятным акцентом северянина.
– Я вас не знаю, – охнула Виктуар. – Не понимаю, что вы…
– Господи!
Рами дернулся вперед, как будто его подстрелили. Виктуар завизжала. У Робина замерло сердце. Он увидел, что это всего лишь яйцо, предназначавшееся Виктуар, но Рами прыгнул, чтобы ее загородить. Виктуар отпрянула, закрыв ладонями лицо, а Рами обнял ее за плечи и проводил к крыльцу.
– Что вы делаете? – закричала Летти.
Бросивший яйцо человек в ответ рявкнул что-то нечленораздельное. Робин поспешно сжал руку Летти и потянул ее через дверь, вслед за Рами с Виктуар.
– Все целы? – спросил он.
Виктуар так сильно дрожала, что едва могла говорить.
– Да, все нормально… Ой, Рами, прости, я достану носовой платок…
– Не беспокойся. – Рами скинул сюртук. – С ним уже ничего не сделаешь. Куплю новый.
В вестибюле студенты и клиенты столпились у стены, глядя на толпу через окна. Робин сразу же подумал, не замешан ли тут «Гермес». Но это вряд ли: кражи Гриффина всегда были тщательно спланированы, и в них использовались гораздо более тонкие методы, чем разъяренная толпа.
– Ты знаешь, в чем дело? – спросил Робин у Кэти О'Нелл.
– Кажется, это работники с мельницы, – ответила Кэти. – Я слышала, Вавилон только что подписал контракт с владельцами мельниц к северу отсюда, и эти люди остались без работы.
– Все эти люди? – спросил Рами. – Лишь из-за нескольких серебряных пластин?
– Ну, уволили несколько сотен рабочих, – пояснил Вималь, услышавший их разговор. – Предполагается, что это чудодейственная словесная пара, которую нашел профессор Плейфер, и доходов от нее хватило для ремонта всего восточного крыла. Так что меня не удивляет, что пластины заменили всех этих рабочих.
– Но ведь это печально, – протянула Кэти. – Что они теперь будут делать?
– В каком смысле? – спросил Робин.
Кэти махнула рукой в сторону окна.
– Как они будут кормить свои семьи?
Робин устыдился, что не подумал об этом.
Наверху, во время занятий по этимологии, профессор Ловелл высказался гораздо резче:
– Не беспокойтесь о них. Обычный сброд. Пьяницы и дебоширы с севера, ничтожества, которые умеют выражать свое мнение, только выкрикивая его на улице. Разумеется, я бы предпочел, чтобы они написали его, но сомневаюсь, что хотя бы половина из них умеет читать.
– Это правда, что они потеряли работу? – спросила Виктуар.
– Конечно. Такого рода работа сейчас в дефиците. Подобные рабочие места давно следовало сократить, нет причин для того, чтобы не механизировать ткачество и прядение. Это необходимый прогресс человечества.
– Но они явно рассержены, – заметил Робин.
– О, они в ярости, – сказал профессор Ловелл. – Сами понимаете, по какой причине. Как серебро изменило нашу страну за последнее десятилетие? Оно невероятно увеличило производительность сельского хозяйства и промышленности. Оно сделало фабрики настолько эффективными, что достаточно четверти от прежнего числа рабочих. Возьмите текстильную промышленность – летающий челнок Кея, водяная рама Аркрайта, прядильный станок Кромптона и ткацкий станок Картрайта – все это стало возможным благодаря обработке серебра. Серебро позволило Британии опередить все остальные страны и лишило работы тысячи людей. И вместо того чтобы пользоваться умом и освоить навыки, которые могут оказаться полезными, они решили поныть у нашего крыльца. Уличные протесты – это не что-то новое, как вы знаете. Это болезнь нашей страны. – Профессор Ловелл внезапно распалился. – Началось с луддитов – нескольких идиотов-рабочих в Ноттингеме, которые решили, что лучше разбить машины, чем приспособиться к прогрессу, и с тех пор это распространилось по всей Англии. По всей стране есть люди, которые хотят нашей смерти. Подобным нападениям подвергается не только Вавилон; напротив, мы еще не видели самых худших проявлений, поскольку нас хорошо охраняют. На севере эти люди устраивают поджоги, забрасывают камнями владельцев зданий, обливают кислотой управляющих фабриками. Они разбивают ткацкие станки в Ланкашире. Наш факультет уже не в первый раз получает угрозы, но впервые они осмелились забраться так далеко на юг, до самого Оксфорда.
– Вы получаете угрозы? – встревожилась Летти.
– Разумеется. С каждым годом все чаще.
– И вас это не беспокоит?
Профессор Ловелл усмехнулся.
– Конечно нет. Глядя на этих людей, я вижу огромную разницу между нами. Я занимаю такое положение, потому что верю в знания и научный прогресс и использую их в своих интересах. А они там, потому что упрямо отказываются двигаться вперед, в будущее. Такие люди меня не пугают. Такие люди вызывают у меня только смех.
– И теперь это затянется на весь год? – еле слышно прошептала Виктуар. – Там, на лужайке?
– Нет, это ненадолго, – заверил ее профессор Ловелл. – К вечеру их разгонят. У этих людей не хватит куража. Они уйдут ближе к закату, как только проголодаются, или разбредутся искать выпивку. А если нет, полиция и охрана их прогонят.
Но профессор Ловелл ошибся. Это была не просто кучка недовольных, и вечером они не исчезли. Утром полиция все-таки очистила от них улицы, но люди вернулись, хотя их стало и меньше. Несколько раз в неделю с десяток мужчин приходили к башне, выкрикивая оскорбления спешащим к ней студентам. Однажды утром пришлось эвакуировать все здание, потому что в кабинет профессора Плейфера доставили посылку, в которой что-то тикало. Это оказались часы, соединенные со взрывчаткой. К счастью, посылка промокла от дождя, и запал испортился.
– И что произойдет, когда дождь перестанет? – спросил Рами.
Ни у кого не было на это обнадеживающего ответа.
В тот же вечер охрану башни удвоили. Почту теперь получали и сортировали два новых клерка в специальном помещении на другом конце Оксфорда. Вход в башню круглосуточно охраняли полисмены. Профессор Плейфер установил над парадной дверью новый комплект серебряных пластин, хотя, как обычно, отказался сообщить, какие словесные пары использовал и каким образом они действуют.
Эти протесты явно нельзя было назвать незначительными. По всей Англии происходили какие-то изменения, последствия которых Робин с друзьями только начинали осознавать. Оксфорд, отстающий от остальных крупных городов Англии примерно на столетие, до сих пор делал вид, что не подвержен переменам. Теперь пертурбации внешнего мира стало невозможно игнорировать. Это касалось не только рабочих с мельниц. Реформы, беспорядки и неравенство стали главными словами десятилетия.
В полной мере последствия так называемой серебряной промышленной революции, как назвал ее Питер Гаскелл всего шесть лет назад, только начинали ощущаться по всей стране. Машины, работающие на серебре, которые Уильям Блейк назвал «сатанинскими мельницами», быстро заменяли кустарный труд, но, вместо того чтобы принести всеобщее процветание, вызвали экономический спад и увеличили разрыв между богатыми и бедными, вскоре ставший темой для романов Дизраэли и Диккенса. Сельское хозяйство пришло в упадок; крестьяне массово переезжали в города, чтобы долгие часы трудиться на фабриках, где они теряли руки, ноги и жизни при ужасных несчастных случаях.
Новый Закон о бедных 1834 года, призванный сократить расходы на помощь бедноте, был по своей сути жестоким и карательным; он лишал финансовой помощи, если заявители не переселялись в работный дом, а работные дома были таковы, что никто не хотел в них жить. Обещанные профессором Ловеллом прогресс и просвещение принесли лишь нищету и страдания; новые рабочие места, которые, по его мнению, должны были занять оставшиеся без работы, так и не появились. Воистину, единственными, кто, похоже, выиграл от серебряной промышленной революции, были богачи и те немногие избранные, кто оказался достаточно хитер или удачлив, чтобы разбогатеть.